Королева в придачу - Вилар Симона. Страница 37

А Мэри забывала свое заигрывание с Лонгвилем и глядела лишь на Брэндона. При дворе, конечно, было много красивых мужчин, но кто из них может сравниться с её Чарльзом беспечной удалью и веселым нравом? Но порой в его взгляде появлялось нечто, озадачивавшее её, – тихая грусть, безотчетная печаль, сожаление. Ей казалось, что он смотрит на неё так, словно прощается навеки, и она утешала его улыбкой.

«Ничего, милый, – думала принцесса, – Мы многое сможем, если с нами будет наша любовь, если мы не изменим сами себе».

* * *

Из Франции ко двору Генриха VIII прибыл известный художник Жан Парижский. Король заказал ему портрет любимой сестры, и каждое утро Мэри принимала художника в своем Ванстедском замке, позируя ему.

Она не знала, что Жан Парижский писал не один, а два ее портрета. Один большой, парадный, другой маленький, с ладонь величиной – для отправления Людовику Двенадцатому. На официальном она была изображена в роскошном парадном платье с вышитыми золотом гербами Англии, держащей в руках небольшой молитвенник, а её волосы свободно спадали на плечи. А маленький... На нем художник изобразил лишь её лицо в обрамлении расчесанных на прямой пробор и спускающихся вдоль щек локонов, захватив лишь шею и линию плеч, так что казалось, что Мэри нарисованная в очень открытом платье, на нем она едва ли не голая, если не считать обвивавших стройную шейку жемчугов.

Во время их сеансов принцесса премило болтала с художником, совершенствуя свой французский, как хотел Генрих. Часто в такие часы её посещал герцог де Лонгвиль и рассказывал о своем государе:

– Наш король Людовик – двенадцатый по счету монарх на троне Франции, носящий это имя. Он происходит из ветви Валуа-Орлеанов и является сыном престарелого герцога Карла Орлеанского и красавицы Марии Клевской. Родился он в замке Блуа, и при его рождении абсурдным казалось предсказание, что сей младенец однажды займет трон французских королей. Да, родство с королями было, ибо и новорожденный Луи Орлеанский, и царствовавший тогда король Людовик XI, оба были правнуками короля Карла V. Однако все же считали, что предсказание несколько преувеличено. Так думали все, кроме честолюбивой матери ребенка... и самого короля Людовика XI. Тот вообще был недоволен, особенно, если учесть, что сам не имел сыновей. И он первый распустил слух, что Орлеанское дитя является ублюдком, ибо тогда многие отмечали, что прелестная Мария Клевская уж слишком много внимания уделяла своему красивому управляющему, некоему Рабанджу.

– Что-что? – не поняла Мэри, и Лонгвиль перевел ей на английский. Мэри заинтересовалась этой ситуацией. Отец, которому более семидесяти лет, двадцатилетняя красавица жена и обворожительный придворный.

– Я вполне могла бы поверить, что ваш Людовик XII бастард, – заметила она.

Улыбка герцога становилась слегка натянутой. Нет, это не так, уверял он. Когда ребенок подрос, никто уже не верил этим сплетням – маленький Луи был очень похож на своего отца. К тому же герцог Карл был человек добрый и весьма обаятельный, нежный с женой... и великий поэт. Её высочеству известны его стихи?

«Время потеряло свой плащ, Сшитый из ветра, холода и дождя».

Мэри оживилась и продолжала:

«И одело новый, украшенный вышивкой из солнечной улыбки, Светлой и прекрасной...».

Герцог восхищался знаниями принцессы и продолжал. Мэри не очень-то понимала, зачем он ей все это рассказывает, но рассказчик он был превосходный. И она узнала, что король Людовик XI был выбран крестным отцом новорожденного. Во время церемонии младенец обмочил рукав королевского одеяния, что вызвало у Людовика XI страшный гнев, ибо, как человек суеверный, он увидел в случившемся дурное предзнаменование для своего потомства.

Когда Луи Орлеанский подрос и вступил в юношескую пору, старый король обручил его со своей дочерью Жанной – рахитичной, горбатой, уродливой, да ещё с искривленной ступней. Теперь Людовик мог быть спокоен, что ветвь Орлеанов не будет иметь потомства, и ничто не будет угрожать его детям.

– Но ведь это же жестоко! – возмутилась Мэри.

– Это политика, ваше высочество, а в ней важен только расчет и исходящие из него выгоды, чувства же живых людей не столь важны. Поэтому королю Людовику необходимо было нейтрализовать здорового и живого Луи Орлеана, хотя бы потому, что его родившийся впоследствии сын Карл был слаб, мягко говоря, неумен, и не пользовался популярностью во Франции. Так что счастье или несчастье Луи – возможного соперника сына, – да и личная жизнь собственной дочери его не волновали.

И герцог вновь добавил:

– Всего лишь политика.

В глубине души Мэри содрогнулась, а позже задумалась. Она тоже была с момента рождения вовлечена в политику, она никогда не принадлежала сама себе, и это её пугало.

– Ваше высочество, – окликнул отвернувшуюся девушку художник, – не изволите ли поглядеть на меня? Вот так. Я как раз работаю над непередаваемым серым оттенком ваших глаз.

Художник спешил. Его король требовал прислать портрет как можно скорее, а тут эта девушка так неусидчива, такая вертушка и непоседа! Хорошо еще, что Лонгвилю удается её увлечь.

– Поначалу молодой Луи ничего не ведал о недостатках невесты. В детстве уродство Жанны всячески скрывали при помощи длинных платьев и разных других ухищрений. Однако, когда ему было пятнадцать, а ей двенадцать, они познакомились, и оба стали несчастны. Луи потому, что невеста вызывала у него только отвращение, а она – потому, что сразу влюбилась в него.

Вряд ли этот брак можно было назвать счастливым. Молодой супруг всячески избегал Жанны, и королю даже пришлось под контролем отправлять его в супружескую спальню. Никто не знает, что происходило за этими дверьми, но утром ни новобрачный, ни новобрачная не могли взглянуть друг на друга.

– Святой Боже! – воскликнула Мэри. – Разве это жизнь? И все ради чужих политических целей. А где же христианское милосердие?

– Не скажите, миледи. Возможно, старый Людовик был прав, обезвредив таким образом опасного претендента на трон. На то, что Луи Орлеанский был опасен, указывало уже то, что он сразу после смерти старого лиса Людовика развязал в стране гражданскую войну. Он был молод, горяч, в нем кипела кровь... королевская кровь, замечу. И он считал, что именно он, как родственник короля, должен стать во главе регентского совета при малолетнем Карле VIII, а не старшая дочь Людовика XI – Анна де Боже.

– Да, да, я знаю о ней, – встрепенулась Мэри. – Она помогла моему отцу завоевать трон. И он всегда поддерживал с ней отношения и очень хвалил за ум и помощь Тюдорам.

Лонгвиль поклонился.

– Анна де Боже – женщина выдающаяся, само небо наделило её государственным умом и волей. И пусть она, как поговаривали, была влюблена в молодого Луи Орлеанского, но когда он организовал против неё коалицию, объединившись с герцогами Бретонским, Бурбонским и Лотарингским, она смогла, пренебрегнув чувствами и разбив союзников, заточить его в темницу в Бурже, откуда его позже освободили благодаря просьбам его жены Жанны. Правда, отношения супругов после этого не стали теплее, а Анна де Боже по-прежнему осуществляла за Луи строгий надзор. Вот, миледи, вам любовь и политика. Регентше Анне удалось совладать со своей любовью, навести порядок в королевстве и передать в руки повзрослевшему брату Карлу VIII покорную страну.

– Как давно это было! – вздохнула Мэри. – Какие древние имена – герцог Бретонский, Анна де Боже, Карл VIII. Словно другая жизнь.

Лонгвиль почувствовал, что мысли Мэри, завели её в неподходящее для него русло, невольно наводя её на мысль, как стар избранный для неё жених. И герцог постарался заверить принцессу, что только её сияющая юность способствует подобному мнению, на самом деле, многие из участников этих событий ещё живы – та же Анна де Боже и сам Людовик.

– А король Карл VIII погиб в результате несчастного случая, когда расшиб голову о низкую дверную притолоку в замке Амбуаз, – продолжил он. – У его жены Анны Бретонской не было детей... и таким образом сбылось пророчество: Луи Орлеанский стал королем Людовиком XII.