Лесная герцогиня - Вилар Симона. Страница 60

Эмма никак не отреагировала на его слова. Она уже не была той впечатлительной девочкой, любое волнение которой можно было увидеть так же ясно, как блики солнца на воде. А может, судьба Ги ее и в самом деле не так и тревожила.

Эврар вдруг хохотнул.

– Ха! Как вспомню, как ты водила этого дурачка по лесу, как теленка. Ну а я, как гончий пес, следил за вами и даже подумывал убить Ги.

Теперь она глядела на него вопросительно. И тогда он поведал ей, что уже тогда по приказу Длинной Шеи охотился за ней как за невестой для своего герцога и должен был не допустить ее брак с кем-либо другим.

– И ты убил бы его? – невольно охнула Эмма.

Эврар залпом осушил свою чашу. Буркнул:

– Но не убил же!

Эмма молчала. Она знала об Эвраре много плохого и много хорошего. Но ей ли, стольким обязанной Меченому, осуждать его?

Эврар вдруг помрачнел.

– Знаешь, Птичка, а я рад, что на мне нет убийства Ги. Ибо Ренье Длинная Шея не стоит того, чтобы я взял на себя и этот грех.

Эмма была поражена тем гневом, который зазвучал в голосе мелита. Особенно по отношению к герцогу, преданным человеком которого он был столько лет.

А Эврар больше ничего не добавил. Глядел на Герлок. Она, видимо, устав от игры, собиралась лечь спать. Деловито села на горшок, ничуть не смущаясь присутствия Эврара. Потом вскарабкалась на кровать. Сидела, натягивая на себя тяжелую медвежью шкуру. Теперь Эмма собирала ее волосы в пучок на затылке, и у малышки с этим хохолком был столь забавный вид, что Эврар невольно умилился. Подмигнул девочке, и она старалась ответить ему тем же, но у нее не очень получалось, и она просто крепко зажмуривала оба глаза.

– Знаешь, рыжая, а я ведь рассказал о ней Длинной Шее, – неожиданно сказал Эврар.

Эмма лишь пожала плечами.

– Могу поклясться, что он никак не отреагировал на это.

Эврар понуро кивнул.

– Так оно и есть. Увы, Длинная Шея никогда не умел ценить того, что имел. – И опять в его голосе проскользнуло явное осуждение, даже враждебность.

Она вдруг отложила челнок.

– Вот что, Меченый. Думаю, тебе давно надо обо всем мне рассказать.

Он сразу понял, что она имеет в виду. Помрачнел, даже словно взъерошился.

– Во имя всех богов – с какой это стати я должен тебе исповедоваться?

– Не исповедоваться, Эврар. Просто поговорить по душам. Ты ведь что-то таишь в себе, как болезнь. Открой же мне свою боль, и тебе станет легче. Я ведь твой друг, Эврар. И что ни говори, у тебя нет никого ближе, чем мы с Герлок.

Эврар поглядел на нее как-то странно. Отошел к огню, подтолкнув концом сапога грозившее выпасть полено. Потом гневно выругался:

– Да уж – разрази меня гром! У меня и в самом деле больше никого нет.

Он повернулся, и Эмма увидела, как нервно подергивается его лицо. И он поведал ей. Сначала о венграх, об этой дикой орде, прибывшей с Востока, которая сеяла смерть и разорение не хуже северных норманнов.

– Ренье стало известно, что они вторглись в Лотарингию и готовятся захватить монастырь святого Гала. А в нем хранятся мощи великого святого, да и немало ценных сокровищ, приумножавших славу сей обители. Так что монастырь следовало уберечь, и Ренье послал меня, как своего лучшего полководца, охранять его. Но то ли я уже стал стар, то ли венгры были мне не под силу, но монастырь мне не удалось оградить. Как все произошло, не знаю. Я был ранен почти в начале штурма, потерял сознание, а когда очнулся, то мои люди уже несли меня прочь на носилках, а вдали дымились кровли святого Гала. Несколько месяцев потом я приходил в себя в какой-то убогой обители. Там же я узнал, что монастырь был отбит обратно, и не кем иным, как тем самым Генрихом Птицеловом, которого Ренье считает сейчас своим основным соперником. А с землями святого Гала он утерял и добрый кусок владений, ставших отныне собственностью германца.

Я еще тогда подумал, что победа Генриха нанесет немалый урон славе самого Ренье, и понимал, что хозяин будет зол на меня. Но я хотел верить, что мои былые заслуги смягчат гнев моего герцога, и готов был сделать все, чтобы исправить свою ошибку, даже обдумал, как можно отбить назад святого Гала. И едва я окреп, как сел на коня и поехал к Ренье.

И как же он принял меня? Он унижал и оскорблял меня. Для него я был Иудой, трусом, старым никчемным псом. Он обрушил на меня целый поток ругательств при хохочущей толпе придворных, а затем выгнал прочь. И мало этого. Я был лишен всех должностей, всех своих владений и земель. Стал изгоем и не знал, куда ехать. Ведь я посвятил Ренье всю свою жизнь и не ведал, что мне теперь делать. Меня выгнали, как гонят со двора отслужившего свое пса. И вот на старости я…

Хриплый голос Эврара дрогнул, и он какое-то время молчал, словно справляясь с болью. И Эмма могла представить, в какой растерянности он был тогда, что ему пришлось пережить.

А старый мелит вновь набрал в грудь воздуха и продолжил:

– Несколько дней я шатался бог весть где, напивался, как паромщик, в самых грязных харчевнях. Я пропил все, что у меня осталось, – золотую цепь и шпоры, плащ, кольчугу реймской стали. Я совсем опустился. Но однажды, когда какие-то забулдыги хотели украсть моего коня, что-то заставило меня очнуться. Я убил двоих из них, а третий ползал у меня в ногах и называл господином. И тогда я вспомнил, что я еще господин. Лишив меня всего, Длинная Шея забыл о маленьком имении в Арденнах с рудником. И тогда я поехал сюда. И здесь была ты.

Он замолчал, глядя на нее, а когда заговорил, она словно с удивлением уловила непривычную мягкость в его интонации:

– И я благодарен судьбе, что свела нас с тобой, Птичка. И да хранят тебя светлые силы за твою доброту к старому псу, за твое участие. За то, что у меня осталась хоть ты.

Он вдруг совсем поник и не заметил, как Эмма подошла к нему и, когда он склонил свою седую голову, ласково приголубила. И от этого сочувствия непримиримый солдат совсем обмяк и несколько минут позволил себе стоять, склонив голову на это гостеприимное хрупкое плечо. Потом резко встрепенулся, отошел.

– Бог с тобой, девочка! Так ты превратишь меня в тряпку. И я того и гляди разрыдаюсь. Фу-ты, позор какой!

Эмма осталась стоять, глядя на языки огня.

– Я понимаю тебя, Меченый. Возможно, как никто. Ведь, как и ты, я была верна лишь одному человеку, как и тебя, меня изгнали. И я осталась одна.

Эврар как-то странно поглядел на нее.

– А хочешь, рыжая, я расскажу тебе о Роллоне Нормандском?

Она вздрогнула. Но взяла себя в руки.

– Нет! – Она сказала это твердо и непримиримо. – И никогда, Эврар, слышишь – никогда, не смей больше произносить при мне этого имени.

Какое-то время оба молчали. Он – удивленно и растерянно, она – решительно и зло. Потом Эмма улыбнулась.

– Когда-то один монах предрек мне, что однажды я найду себе пристанище. И это пристанище я нашла благодаря тебе, Меченый. Я обрела в Арденнах дом, я стала сильной. Пожалуй, нигде и никогда я не была столь независимой, как в этих лесах. Мне есть чем гордиться, Эврар, есть в чем черпать силы для жизни. И меня это устраивает. Я всем довольна. А прошлое… Оно уже забыто.

– А будущее? – спросил Меченый. – Ты сейчас говоришь, как старуха. А ведь ты молода и прекрасна. Когда-нибудь ты снова захочешь жизни, перемен, любви. Зачем же ты жаждешь одиночества?

Эмма вздохнула и стала снимать ткань с кросен.

– После того, что я претерпела с Видегундом, – ее передернуло, – у меня совсем пропала потребность в мужчинах. Да и ранее – насилие норманнов, возня с больным Атли, жестокая ревность Ролло, старческие объятия Ренье, издевательства Леонтия… Поверь, Меченый, мне есть от чего прийти к мысли, что спокойствие – очень ценная вещь.

Эврар поглядел на нее с легкой насмешкой. Глазами не старика, не друга, не «отца», а мужчины. О чем толкует эта рыженькая? Стройна, как молодое деревце, грудь так и выпирает под складками шерстяной туники, шея – как лилейный стебель, лицо – да, уж недаром этот придурок Видегунд все грезил ею как Мадонной. Да и одета чисто, как женщина, желающая нравиться, – пояс из чеканных блях на осиной талии, как у нерожавшей девушки, темно-красные волосы заплетены в несколько косичек, уложенных вокруг головы. Нет, он не верил ее словам. Покой? Нет, пусть она и обожжена жизнью, но покой не для нее. Она рождена сильной, жизнелюбивой. И она еще оживет.