Лесная герцогиня - Вилар Симона. Страница 62

– Вы еще поборетесь, мессир, – убеждал его Ратбод, хотя, глядя на укутанные в меха мощи, прикидывал в уме, сколько еще протянет эта живая развалина.

За два месяца болезни Ренье заметно изменился, стал похож на глубокого старца, абсолютно облысевшего, с выпавшими зубами и запавшим ртом. И хотя сердце его начало работать без перебоев и он даже пытался шевелить онемевшей рукой, но лицо его по-прежнему оставалось перекошенным, говорил он невнятно, и с неподвижно опущенного уголка рта то и дело стекала слюна, которую бережно вытирал приставленный по уходу за Ренье домашний раб.

И тем не менее Ратбод твердил:

– Вам нужен покой, хороший уход и легкая, сытная пища. И вы оправитесь. Ваша рука уже действует, скоро оживет и нога. Вы начнете двигаться. И жизнь вернется к вам: ваш гороскоп говорит, что в ближайшее время вам ничто не угрожает, а значит, с божьей помощью вы пойдете на поправку.

От этих разговоров Ренье приходил в прекрасное расположение духа. Ратбод в расшитой жемчугом сутане и опушенной куничьим мехом плоской шапочке сидел подле Ренье. Несмотря на мягкость мартовского солнца, пот градом катился с его лица, ткань сутаны натягивалась на распухшем, как опара, брюхе. Трудно было поверить, что в этом неповоротливом человеке таилось столько энергии, и тем не менее именно неуемная энергия действовала на Ренье благотворно, заставляла волноваться, интересоваться делами, чувствовать себя живым и нужным. Он с охотой ставил свою печать под протягиваемыми Ратбодом свитками документов, он даже полюбил это занятие, оно позволяло ему по-прежнему чувствовать себя значимым и великим. И он проглядывал свитки, вникал во все дела, просматривал счета.

Порой Ратбод заговаривал с ним о Гизельберте. Тот опять вызвал неудовольствие лотарингцев, проведя Рождество при дворе Генриха Птицелова. И те из соотечественников, которые признали власть франкского Карла – а их большинство, – тревожатся, к чему приведет явная симпатия сына Ренье к германскому двору.

Длинная Шея понимал, куда клонит Ратбод. Гизельберт – его единственный законный сын. Наследник. И если он откажется присягнуть Каролингу и решит пойти на союз с германцами – это может вызвать войну между Германией и Францией, что будет означать и раздел Лотарингии. А ведь он, Ренье, потратил целую жизнь, чтобы сохранить за собой и своими потомками эти земли.

– Гизельберт еще не прибыл?

Обычный вопрос герцога, заданный без интереса. Ренье и хотел, и не хотел видеть сына. Отцовских чувств к Гизельберту он не испытывал, но разум говорил: это единственный наследник.

Ратбод улыбался сладко, но в заплывших жиром глазках прятался недобрый огонек.

– Увы, мессир. Гизельберт – скверный юноша, недостойный такого отца, как вы. – Он говорил без обиняков. Знал, что Ренье это не заденет. – Мы уже неоднократно посылали за ним. Но он остается в своем городе Меце, куда созвал своих сторонников. Видимо, Гизельберт только и ждет известия о вашей кончине, когда сможет надеть на чело герцогский обруч Лотарингии.

Подвижная половина лица Ренье начинала скалиться.

– Пес. Волчонок. Прокляну!..

От ярости он пускал струйку слюны, от которой на его плече образовалось влажное пятно. Раб спешил ее промакнуть, но Ренье даже не замечал этого, погруженный в свои мысли.

Он никогда не любил сына, вернее, почти не знал. С детства мальчик рос у чужих людей, и Ренье не интересовался ребенком. Пока тот не стал достаточно взрослым, чтобы начать открыто выражать неповиновение родителю. Мать его, тихая герцогиня Альбрада, уже умерла, и дерзкий мальчишка словно стремился напомнить Ренье, что он хоть перед кем-то в этом мире имеет обязанности. И как ни странно, поначалу это даже импонировало Ренье. В Гизельберте были сила, дерзость, упорство. Но Гизельберт словно поставил своей целью приносить неприятности отцу. Раньше Ренье не раз говаривал, что лишит сына наследства, что никогда не отдаст ему короны с таким трудом добытого герцогства. И был искренен как в этом желании, так и в неприязни к сыну. Но все же сейчас он отчаянно хотел, чтобы именно он, продолжатель его рода, остался его наследником. И именно об этом он тоскливо говорил канцлеру. Знать, что Лотарингия останется его потомству, для Ренье было неимоверно важно.

– Король Карл скорее поддержит другую кандидатуру, – осторожно замечал Ратбод. – Кандидатуру Рикуина Верденского – умного и осторожного политика и преданного Франции человека. Да и многие из лотарингской знати готовы присягнуть ему.

Ренье понимал, что это был бы наилучший выход, но мрачнел.

– Рикуин из Арденнского рода ни на йоту не связан со мной. А я желал бы передать власть своему потомку.

Ратбод по-прежнему сидел, развалясь в кресле подле герцога, и как бы лениво, но на самом деле очень зорко следил за выражением глаз герцога.

– Если дело только в этом, то Рикуин из Вердена вам вполне может подойти.

Ренье чуть приподнимал правую, вновь начавшую жить руку, что было свидетельством его неимоверного волнения.

Тогда канцлер, сладко улыбаясь, пояснял:

– У Рикуина есть сын – шестилетний Оттон. Если обручить его с вашей дочерью от второго брака, то Рикуин до их совершеннолетия может быть регентом. Но уж ваш внук от этого союза будет законным правителем и даст Лотарингии продление вашего рода.

Ренье не удивило, откуда Ратбод Трирский знает, что у него есть дочь. Канцлер всегда знал все. Да разве недавно он сам не настаивал на возвращении Эммы с дочерью? То, что у него есть еще и дочь, вдруг стало неимоверно важным для Ренье, и он даже стал сожалеть, что столь долго скрывал этот факт от подданных. Воистину – выживет он или умрет, – но ему следует исправить эту ошибку. О его жене никто уже не упоминает как о бывшей наложнице Роллона. Даже сам Карл, узнав, что с ее помощью в Лотарингии может править Рикуин, а не Гизельберт, поспешит признать ее. Ах, если бы ранее… Но сейчас, когда Ренье столь слаб и наполовину труп, он уже не помышлял, как ранее, о короне. А вот дочь…

Ренье вспомнил, как его палатин Эврар Меченый поведал, что Эмма родила ему дочь. Тогда его это не взволновало, хотя он почувствовал, что не такой уж и старик, раз произвел новое потомство. А Эврар глядел на него так, словно только и ждал приказа привезти рыжую Эмму и ее дочь. Дочь… Если бы у этой девки был сын, тогда бы он подумал. Дочь же тогда его не устраивала. Зато теперь, кажется, это был наилучший способ поквитаться за все с непокорным Гизельбертом.

– Адель, – вдруг произнес он, скривив рот и вновь пуская слюну. – Мне сказали, что Эмма дала ей имя Адель.

Он сам удивился, что вспомнил это. Но вот куда он велел услать жену и дочь, решительно не мог припомнить.

– Надо спросить об этом Эврара, – задумчиво пробормотал он.

Ратбод нахмурился. Нет, решительно этот полупарализованный старик совсем не похож на того Ренье с жизненной волей и быстрой памятью, которого он знал.

– Мессир, вы забываете, что палатина Эврара давно нет в вашем окружении.

Ренье кивнул. Да, именно так. Но вспомнил об этом как о чем-то незначительном. И тем не менее Ратбод стал настаивать, чтобы Ренье припомнил, где может быть Меченый. Тщетно. Ренье, столь прекрасно знавший свои земли и каждого, кто владел ими, решительно не мог пояснить, куда мог деваться его мелит. Разве что… Ратбод весь так и напрягся от напряжения. Разве что у него оставался небольшой рудник где-то в Арденнском лесу.

Ратбод уныло поглядел вдаль. Намюр называли «воротами в Арденны». Он располагался как раз на границе, где низменности Северной Лотарингии переходят к отрогам Арденнского плоскогорья. Арденнский лес! Он тянется едва ли не от Парижа и Суассона до берегов Рейна. Самый большой лес Европы. И найти в нем изгнанного солдата Эврара, единственного, кто мог сообщить о местопребывании дочери Ренье, было фактически невозможно. Ратбод на какой-то миг подумал о побочных детях герцога. Их было довольно много, но не от благородных женщин.

Ренье никогда не интересовался своими бастардами, да и рядом с законнорожденным Гизельбертом они не представляли особой ценности. Как и рядом с дочерью от законного брака с племянницей Каролинга. Карл Простоватый теперь, безусловно, поддержал бы ее права, особенно когда маленькой Адели мог противостоять лишь мятежный Гизельберт.