Замок тайн - Вилар Симона. Страница 82

Элизабет заворочалась так, что кровать страдальчески заскрипела под ее грузным телом. Потом до нее донесся топот копыт. Наверняка Гаррисрн. Быстро же он! Может, ей стоит сойти и рассказать ему кое-что? Обойдется. Хотя и забавно будет поглядеть на него, когда он узнает все о своей раскрасавице невесте. Хотя бы о ее связи с Джеком. О том, что Джек пытался шантажировать ее, грозился все раскрыть, а она его за это убрала. Теперь Элизабет не сомневалась, что это так. И Томас Легг в тот вечер был пьян. Несомненно, Ева и поднесла ему выпивку — у нее-то есть ключи от погреба, а Томас никогда не откажется от спиртного. Да еще о милостивой госпоже будет помалкивать и о том, что потерял бдительность, когда Джек Мэррот оказался среди руин.

Из-за окна долетал лай собак, который порой переходил в протяжный вой. Потом все стихало. Гаррисон, похоже, не собирался поднимать переполох. Но ему она все равно ничего не скажет, только Энтони. Завтра.

Элизабет уже стала подремывать, когда легкий стук в окно разбудил ее. Летучая мышь билась о стекло, привлеченная светом. Элизабет тихо выругалась и задула свечу ночника. Темнота стала кромешной, да и глаза уже совсем слипались.

Но спала она плохо, изжога мучила и во сне. Она порой просыпалась, ворочалась, и именно в одно из таких пробуждений что-то учуяла. Какой-то шорох. Совсем близко, во мраке. Она замерла, прислушиваясь. Хотя Элизабет и не зашторила занавеси полога на ночь, в комнате царил полнейший мрак. Даже луны видно не было, и проем окна высвечивался в темноте блеклым пятном.

Тут она опять ощутила шорох — под чьими-то тихими шагами зашуршала плетеная циновка. Чья-то тень скользнула мимо окна.

Элизабет почувствовала, как в груди все словно застыло от страха. И зачем только она погасила ночник?

Элизабет резко села, кровать скрипнула.

— Кто здесь? Отвечайте или я криком разбужу весь замок!

Ответа не последовало, а у Элизабет вдруг мелькнула ужасная догадка. Оно. Если это оно… Говорят, оно хитрое и опасное. И любит убегать.

От страха у нее сперло дыхание. Лишь с неимоверным усилием ей удалось втянуть воздух, чтобы закричать, но она не успела этого сделать.

— Тсс!

Это «тсс» оглушило ее и не дало подать голос. Затем было уже поздно: что-то налетело на нее, опрокинуло, схватило за горло. В следующий миг подушка была вырвана у нее из-под головы, ее набросили на лицо Элизабет и надавили.

В первый миг она даже не сопротивлялась, но ее тело стало действовать раньше, чем опомнился разум, — оно билось, вырывалось, изгибалось. Элизабет, несмотря на возраст, все же была очень сильной женщиной, и тому, кто сидел на ней, придавливая подушкой, приходилось туго. Паника увеличила ее силы, и она так рвалась, что кровать едва ли не развалилась под ними, ходила ходуном.

Оставшиеся свободными, ее руки вцепились в убийцу, толкали, откидывали, пока не начали ослабевать. Может, именно в этот момент, хватаясь за того, кто сверху, она в полумраке сознания заподозрила, кто это. Это словно удесятерило ее силы, вызвало полубредовые остатки сопротивления, возмущения и негодования. Она была очень сильна; тот, кто сверху, не мог совладать с ней. В какой-то миг она почти скинула с себя убийцу. По крайней мере, подушки больше не было на лице, и она с диким хрипом втянула спасительный воздух.

И тут же, после резкого металлического звука, Элизабет ощутила обжигающий холод на горле и со страшным удивлением поняла, что оно перерезано; хрип перешел в тихое похлюпывание рвущейся наружу крови. Сквозь весь свой ужас она осознала, что еще жива и даже понимает, что прилипшее к ее губам и высунутому языку — это пух из распоротой вместе с шеей подушки, которая и не позволила убийце прикончить ее сразу.

А потом она поняла, что он делает с ней, — сквозь мякоть сального покрова на животе добирается туда, где покоилось содержимое ее ужина. На мгновение ее пронзила боль от желудка и выше, а затем ощущение, как металл натыкается на ребра. От ужаса и боли она все же захрипела каким-то нечеловеческим хрипом. А руки, хватаясь за живот, увязли в собственной липкой плоти.

Больше она не могла даже вздохнуть, проваливаясь во мрак, и последней ее мыслью было: «Я тону».