Витязь - Витковский Алексей. Страница 50

Хотя нет – здравицы были потом. Поутру Сашка вспомнил-таки, что сначала им истопили баню. Поприветствовали, поднесли меду, хлеб-соль и с почетом препроводили в дружинный дом – он же княжий терем. Огромный, хитро устроенный, со всяческими столбиками, крылечками, переходами и дверцами, с внушительной гридницей, где по стенам, как и положено, – оружие. Со светом, врывающимся в высокие стрельчатые окна, столами, ждущими своего часа, и здоровенным дикоглазым котищем, который, надо думать, исполнял роль охранника. Глядя на него, не возникало сомнений, что его матушка согрешила с лесным котом. Затем баня, клубы обжигающего пара и смех. Сашка с наслаждением отходил себя можжевеловым веничком, смывая усталость и пыль дальней дороги. Он просто физически ощутил, как отдаляются, пропадая в глубинах памяти, другие люди и времена. Они, конечно, еще вернутся, заставят о себе вспомнить, но нескоро.

И вот уже после бани, хрустя чистой одеждой, они прошли в гридницу и чинно сели за столы. Вот тут-то и начались здравицы, и песни под гусли, и новости… А новости, прямо скажем, были в наличии. Например о том, что Ольга, Княгиня Киевская, приставила к ногтю древлянскую землю. Искоростень – главный город древлян – сожгла. Правда, не так, как в летописях, – с помощью домашних голубей, а банально взяв его штурмом, разграбив и спалив дотла. Древляне храбро защищались, но были частью перебиты, а частью взяты в плен. Тут княгиня проявила непривычную для нее милость – не стала продавать пленных в рабство, а отпустила. Видимо, с тем, чтобы об этом узнали все. Прием сработал. Остальные древлянские крепости почти повсеместно сдавались без боя. «Милостива Великая Княгиня! И нас простит!»

Но там, где киевская дружина встречала сопротивление, оно подавлялось с неизменной жестокостью. «Дабы другим неповадно было». Тут уж и казнили, и в рабство продавали… Народ в ужасе разбежался по лесам, благо их в Деревской земле немало… Впрочем, эта-то история для Сашки новостью не была. Пусть в другой редакции, но он ее слышал. Зато были другие, неизвестные ему детали. Например, ходили упорные слухи, что князь Малфред (или просто Мал – кто как говорит) вовсе не убит, а схвачен обманным образом – безоружный и посажен в поруб [81] в городке Моровске, что на границе с черниговским княжеством. А дабы не сбежал – дочь его Малуша, по-другому – Мальфрида, – взята заложницей в Киев. Брат ее, Добрыня, что княжил в Овруче, насильно лишен княжеского звания и, что называется, «отрекся от престола». Правда, ему оставлены кое-какие привилегии и он со своей небольшой дружиной взят в Киев на службу.

«Конечно, его отправят охранять какое-нибудь захолустье на границе со степью. Это как пить дать, – подумал Сашка, принимая из рук подавальщицы красивый резной рог с медом. – Но если это – Тот Самый Добрыня, – ничего его не возьмет». Было у него чувство, что он еще встретится с этим «былинным персонажем».

Были и еще слухи, но более смутные, как если бы те, кто их передавал, – тому, что рассказывалось, не очень верили, а может, не хотели верить. Будто бы древляне, дабы остановить разгром, принесли Моране – богине смерти небывалое жертвоприношение. В самом дальнем конце своей земли – в Шумске сделали из прутьев и дерева огромное женское чучело, величиной в два десятка человеческих ростов. Принесли ей в жертву быка, лошадь, ягненка, птицу… и пятьдесят киевских пленных, наверное из той дружины, что схватили еще с Игорем. Вырвали сердца, отрубили им головы и сожгли вместе с чудовищным чучелом. Пламя, говорят, стояло так высоко, что видели его за полсотни верст. А головы… насадили на шесты, воткнутые в место пожарища. И так они там и стоят до сих пор… [82] Савинов заметил, что, услышав эту новость, князь нахмурился. По его лицу пробежала тень, словно он вдруг встретился с чем-то знакомым и это что-то не доставило ему радости. Сашка не знал, что его наблюдение было верным.

Ольбард, услышав о жертвоприношении, вспомнил видение, которое посетило его прошлой зимой. Тогда он так и не смог понять смысл увиденного, но понял, что ему еще придется встретиться со всем этим. Встретиться воочию. Очнувшись от сна в холодном поту, князь долгое время смотрел в потолок, по которому бегали смутные тени. За окном завывал ледяной ветер, несший несметные тучи снега. Вьюга… Там, во сне, тоже шел снег…

…Крупные медленные снежинки падали редко. Сначала он увидел затянутое тучами низкое небо. Потом стену леса в нескольких десятках шагов от себя. Рядом с лесом стоял большой деревянный дом и с десяток маленьких глинобитных хижин. Позади строений виднелось русло замерзшей реки. Возникло и пропало ее название – Гнилопять… За рекой – большая деревня. Над домами редкие столбы дыма от очагов. Скорбно воет одинокая собака…

Потом видение сменилось. Он вдруг оказался в одной из маленьких хижин. Та была переполнена людьми… Мертвыми… Погибшие в бою воины лежали плечо к плечу, сжимая в руках иззубренные мечи и секиры. Их тела покрывал иней. Мертвые лица смотрели вверх. У многих не хватало конечностей, отверстые раны зияли кровавыми цветами. Смерзшиеся бороды слиплись сосульками…

Он снова оказался снаружи. По нетронутому снегу брела длинная вереница связанных людей. Пленные… Несколько воинов в накинутых поверх доспехов косматых шубах подгоняли их древками копий. Их вели к странному сооружению – не то частоколу, не то плетню, окруженному цепью отдельно стоящих заостренных столбов. Частокол со всех сторон был обложен хворостом и пуками соломы. Все происходило в странной, давящей тишине – лишь скрипел под ногами снег да выла собака…

И снова все стало меняться. На этот раз – как если бы он начал подниматься в воздух. Но это не было полетом птицы. Скорее так может видеть мир снежинка, когда порыв ветра взвивает ее ввысь и она, вращаясь, начинает оттуда свой медленный танец навстречу земле… Окоем расширился, и сразу стала видна огромная, молчаливо ожидающая чего-то толпа народа, окружающая частокол с полуденной стороны. А частокол оказался гигантской фигурой лежащей женщины. Ее рост превышал тридцать шагов. Головою на полночь она лежала, раскинув руки и ноги, ощерившись серповидным, хищным ртом… Морана! Богиня смерти, холода и раздора!

Пленных подвели к частоколу и усадили прямо в снег. Их было около пятидесяти человек, усталых и отчаявшихся. Многие из них – раненые. У многих бороды заплетены на скандинавский манер, трое – с косами, какие носят поляне, у других – варяжские усы и волосы скобкой. Все – воины. Видимо, чья-то дружина была разбита, а эти попали в плен. Лучше бы им погибнуть…

От толпы отделилось несколько человек. Они принялись выносить из хижин мертвых воинов. Несли торжественно – с почестями, мимо связанных полоняников, через ворота частокола – внутрь, к утробе Мораны. Там тела бережно складывали на специальный помост. Ворота были сделаны в левой подмышке лежащей богини. От входа коридор, огражденный жердями, раздваивался. Один путь вел налево – к утробе, а другой направо – к сердцу, отмеченному деревянным идолом в два человеческих роста. Богиня Смерти усмехалась, глядя на глиняный алтарь и непонятную яму рядом с ним. У алтаря стоял жрец…

В высоком треножнике пылал огонь. Жрец провел над ним кремневым кинжалом, древним и темным от крови бесчисленных жертв. Старик воздел руки к низкому небу и что-то крикнул. Толпа отозвалась нестройным гулом… И загремело било.

Привели первого пленника, высокого и широкоплечего. Глаза человека дико блуждали. Наверное, его опоили чем-то… Подручные опрокинули его на алтарь, и затрещала, расседаясь на широкой груди, льняная рубаха. Жрец запел, и князь вдруг почувствовал, как его полет внезапно ускорился, словно из порхающей снежинки он превратился в каплю… И эта капля с разлету грянулась в обнаженную грудь обреченного!