Присвоенная (СИ) - Багирова Марина. Страница 43
И мои губы сами открылись и прошептали:
— Я приму тебя любого.
Он резко выпрямился, остановив взгляд на мне, улыбнулся… И Адамас тут же атаковал его!
Спастический вдох не успел заполнить мои легкие, как глаз уловил обрывки уже произошедшего: удар, сбивший Кристофа с ног, его руки, вцепившиеся в веревку, тело дугой, его лицо, скользящее над гладью озера… И яростная контратака!
Зажав предательские губы ладонью, понимая, что чуть не стала виновницей его падения, я еле успевала следить за поединком широко раскрытыми глазами.
Благодаря ли моим необдуманным словам или же вопреки им, но в считанные секунды превосходство Кристофа уже не вызывало сомнения — Адамасу оставалось лишь уклоняться, ниже и ниже с каждой невидимой атакой. И наконец, получив последний оглушительный удар, Адамас потерял равновесие!
Я с облегчением выдохнула, встретив торжествующий взгляд Кристофа…
В замершем времени Адамас медленно падал, цепляясь руками за веревку, удерживая тело над поверхностью, и только правая нога, игнорируя желание хозяина и съехав с опоры, плавно погрузилась в озеро… замахнулась, рождая волну, и послала ее сопернику в лицо…
— Кристоф!!! — безумный крик взорвал тишину. Мой крик.
— Как же я сегодня неловок! Прости, Кристоф, — Адамас даже не старался, чтобы сожаление звучало правдоподобно! — Поздравляю с победой!
Беззвучно отвернувшись от насмешливой ухмылки подлого противника, Кристоф одним прыжком достиг берега. Его дрожавшая от боли рука прикрывала обезображенное лицо…
Не заметив как, я очутилась возле него.
— Кристоф!
Но он отвернулся, все так же заслоняясь. Я обежала вокруг, и, ухватив его руку, безуспешно попыталась отодрать ее от лица.
— Кристоф, пожалуйста! — умоляла я, почти плача. — Позволь мне помочь!
Какая-то тряпка оказалась зажатой в моих руках, и я стала промокать ею проклятую жидкость на его руке, плече, шее. Но он был слишком высок, и ткань не доставала. Ухватив ее крепко, я резко рванула, отдирая часть — часть алого шелка, и трясущимися руками вновь лихорадочно взялась убирать с его кожи и одежды то, что причиняло ему боль. Сквозь пелену слез я уже почти ничего не видела и все умоляла, умоляла его открыть лицо!..
Мои щеки были все мокрые, когда его рука, дрогнув, опустилась.
И я заплакала еще сильнее! Всю левую сторону лица обезобразил глубокий ожог, шея выглядела так, будто долго лежала на раскаленных углях, а сквозь одежду проступали мокрые пятна невидимых пока повреждений на груди, плече, животе… И всюду, всюду мелкие точки ожогов!
Вдруг заныла левая часть лица, шея, плечо, грудь — каждая его рана болела у меня! Вцепившись пальцами в его одежду, роняя на нее тяжелые соленые капли, я упрашивала:
— Скажи, чем помочь! Скажи…
А он притронулся к моей щеке и улыбнулся.
— Мне уже не больно, Диана.
И улыбка вернула красоту в его черты, а светящиеся счастьем глаза заставили забыть о повреждениях…
У меня перехватило дыхание — так он был прекрасен.
Глядя, как Мойра обрабатывала его раны, вздрагивая вместе с ним от боли каждый раз, когда тампон, смоченный в желтоватой жидкости, касался обожженных мест на его коже, я устало размышляла… Может, я все испортила?
Когда ко мне вернулась способность видеть что-либо, кроме его боли, взгляды гостей вокруг нас были очень странными. Сложно сказать, что они отражали на самом деле: насмешку, удивление или… зависть. В конце концов, я не настолько разбиралась в психологии.
И мне было все равно.
Адамас — единственный, кто привлек мое внимание по-настоящему. Он участливо заглядывал в лицо Кристофа, цокая языком, многократно и неубедительно извинялся, становился за его плечом, демонстративно глядя на меня — достаточно ли ясна разница между его совершенной красотой и уродством Кристофа? Меня снедало почти непреодолимое желание схватить его за волосы и окунуть по пояс в проклятое озеро! И только понимание того, насколько это неосуществимо, не давало мне сорваться с места. Я просто смотрела ему в глаза, мысленно выжигая их…
Кристоф потряс меня спокойствием и терпением. Казалось, мои слезы смыли его боль без следа. Он игнорировал Адамаса с его фальшивыми извинениями и играл с улыбкой роль радушного хозяина, будто и не было на его коже и одежде жидкости, въедавшейся все глубже с каждой минутой. Однако так же вели себя и остальные пострадавшие. Меня коробило от этой показной доблести, но, как я уже поняла, традиции на балу чтили свято.
Уже светало, когда последний гость попрощался с нами. Мы стояли на крыльце рука об руку. Я взволнованно повернулась к нему.
— Кристоф…
— А теперь пойдем! — прервал он меня с улыбкой. — Есть одно старое доброе средство.
И вот я смотрела, как Мойра пыталась помочь ему, и думала, насколько же надо тосковать по сильным переживаниям, чтобы так безрассудно рисковать собой! И невозможно было не задаться пугающим вопросом: а будет ли это горение мной долгим? Хватит ли его хотя бы на мою короткую жизнь с ним?
Но сейчас имело значение лишь одно — его боль. И я опять вздрогнула, следя за тампоном.
— Диана, мне уже не больно.
Его успокаивающий тон не убеждал меня. Как это могло быть не больно?
Но Мойра убирала все на поднос и явно собиралась уходить.
— Честное слово, Диана! Иди сюда, сама увидишь — все уже затянулось, — он поднялся с дивана.
Осторожно, боясь случайно задеть его, я подошла. И не поверила своим глазам! На месте ран были свежие рубцы, как если бы прошла пара недель с момента ожога.
— Традиция этих сражений насчитывает столько веков, — сказала Мойра, приостановившись в дверях, — что заживляющее средство просто не могло не появиться. Его изобрели, но оно не всесильно, к сожалению!.. С другой стороны, — улыбнулась она после краткой паузы, — если бы заживало слишком быстро, какой бы был в сражении смысл? Ну все, спокойной ночи или, скорее, уже спокойного дня!
И, смеясь, закрыла дверь.
— Тебе правда не больно? — все еще не веря, я хотела, но не решалась коснуться большого темного рубца, спускавшегося с левого плеча и тянувшегося через грудь к животу Кристофа. Сейчас, когда он был без рубашки и стали видны все повреждения, сосредоточившиеся в основном в левой стороне его мощного торса, я ясно чувствовала их на своем теле — на левой стороне.
Улыбнувшись, он взял мою руку и прижал к рубцу на груди.
— Не больно. Правда.
Вдруг меня пронзило острое осознание того, что я впервые касаюсь его обнаженного тела. Стало трудно дышать. Сердце ускорило бег.
— Но теперь так будет долго, Диана.
Глупый, он думал, что это отпугнет меня!
Еле заставив себя посмотреть ему в глаза, я прошептала:
— Не имеет значения. Ничто уже не имеет значения… ничто… кроме…
Кристоф шумно вдохнул, раздувая ноздри, и склонился ко мне.
— Кроме чего, Диана? — с высоты своего роста он смотрел на меня тяжелым разгорающимся взглядом.
Привстав на цыпочки и с наслаждением (наконец-то!) запустив руку в черный шелк его волос, я подтянула его к себе и шепнула в здоровое ухо:
— Кроме того, как дико я тебя хочу.
И мир исчез в огне…
Все изменилось.
В те краткие мгновения, когда разум мог воспринимать что-то иное, кроме того, кто был одним целым со мной, я не могла понять, сменил ли день остаток ночи, как это бывало прежде.
Казалось, вслед за потоками ливня, легшего на стекло мутной пеленой, вслед за яростными вспышками молний, попадавшими в унисон со взрывами нашего удовольствия, выглянуло солнце. Я заметила это лишь потому, что его лучи, отразившись в глазах Кристофа, заставили их искриться изумрудом.
Но ведь потом опять было темно? Или луна мне только привиделась? Или это снова гроза закрыла небо полночными тучами, сотрясая мир громом, оглушительным, но все же неспособным перекрыть наши крики?..
В пространстве исчезли ориентиры — потолок и пол так часто менялись местами, что все вокруг кружилось каруселью наслаждения, заставлявшей меня парить в воздухе… А может, так и было?