Без надежды - Гувер Колин. Страница 28
Он закрывает глаза и ставит локти на стол. Потом сжимает лоб ладонями и делает глубокий-глубокий вдох. Не знаю, успокаивает ли это его или отвлекает от желания завопить. Он проводит рукой по волосам и сжимает себе затылок.
– Черт! – восклицает он.
Так резко, что я вздрагиваю. Он поднимается и, оставив поднос на столе, вдруг направляется к выходу. Я слежу за ним, пока он, ни разу не оглянувшись, идет через кафетерий. Обеими руками он толкает дверные створки и исчезает. Я не успеваю даже моргнуть, а те уже перестают раскачиваться.
Я поворачиваюсь к Брекину и только теперь, глядя на него, осознаю, какое у меня потрясенное выражение лица. Моргаю и покачиваю головой, мысленно прокручивая события последних двух минут. Брекин тянется через стол и без слов берет меня за руку. Тут уж ничего не скажешь. В тот момент, когда Холдер скрылся за дверью, мы оба лишились дара речи.
Звенит звонок, и в кафетерии поднимается лихорадочная суета, но я не в силах пошевелиться. Все снуют вокруг, освобождая подносы и убирая со столов. Наконец Брекин отпускает мою руку и хватает наши, потом возвращается за подносом Холдера и уносит. Берет мой рюкзак и, снова взяв меня за руку, поднимает с места. Он перекидывает его через плечо и выводит меня из кафетерия, но не провожает ни к шкафчику, ни в класс. Брекин тащит меня к входной двери. Мы проходим через стоянку, и он заталкивает меня в незнакомый автомобиль. Проскользнув на сиденье, заводит машину и поворачивается ко мне:
– Не собираюсь говорить, что я думаю о происшедшем. Но знаю, это гадко. Понятия не имею, почему ты не ревешь, но знаю, что задеты твои чувства, особенно гордость. Так что на хрен школу. Едем лопать мороженое.
Он включает заднюю передачу и выезжает со стоянки.
Не знаю, как у него это получается, потому что я как раз готова была разреветься, но после этих слов улыбаюсь:
– Я люблю мороженое.
Мороженое помогло, но не так уж сильно, потому что Брекин высадил меня у моей машины, и вот я сижу на водительском месте, не в силах пошевелиться. Мне грустно, я напугана, злюсь и испытываю все положенные чувства, но не плачу.
И не буду.
Приехав домой, я делаю единственную вещь, которая может мне помочь. Отправляюсь на пробежку. Только вернувшись и стоя под душем, я понимаю, что бег, как и мороженое, помог мало.
Я делаю то же, что каждый вечер. Помогаю Карен с ужином, сажусь за стол с ней и Джеком, выполняю домашнее задание, читаю книгу. Я стараюсь вести себя безразлично, потому что на самом деле хочу забыть обо всем, но едва забираюсь в постель и выключаю свет, как меня начинают одолевать всякие мысли. Только на этот раз они не разбегаются далеко, потому что меня застопорило на одной-единственной вещи. Почему, черт возьми, он не извинился?
Когда мы с Брекином вернулись из кафе, я немного надеялась, что Холдер будет ждать у моей машины, но его там не было. Подъезжая к дому, я ожидала увидеть его там – готового пасть ниц, просить прощения и хоть отчасти объясниться. Но он не пришел. Я прятала телефон в кармане (поскольку Карен до сих пор не знает о его существовании) и при каждом удобном случае проверяла, но единственная эсэмэска пришла от Сикс, и я до сих пор не прочитала ее.
И вот я лежу в постели, обнимая подушку и ругая себя за нежелание забросать его дом тухлыми яйцами, проколоть шины и влепить пощечину. Знаю, лучше бы мне злиться и беситься, чем испытывать разочарование при мысли о том, что Холдер, который был со мной в выходные… вовсе не Холдер.
Вторник, 4 сентября 2012 года
6 часов 15 минут
Я открываю глаза, но вылезаю из постели, только когда сосчитана семьдесят шестая звезда на потолке. Отбросив одеяло, переодеваюсь для бега. Потом выбираюсь из окна и останавливаюсь в нерешительности.
Он стоит на тротуаре, повернувшись ко мне спиной. Руки его сомкнуты на затылке, и я вижу, как спинные мышцы сокращаются от затрудненного дыхания. Он в середине пути, и я не знаю, ждет ли он меня или просто делает передышку, поэтому стою у окна и дожидаюсь, когда он побежит.
Но он не бежит.
Через пару минут я наконец набираюсь смелости выйти на лужайку. Услышав мои шаги, он оборачивается. Когда мы встречаемся взглядами, я останавливаюсь и пристально смотрю на него. Не сердито, не хмуро и всяко без улыбки. Просто смотрю.
У него в глазах появилось новое выражение, которое можно назвать сожалением. Но он ничего не говорит, то есть не извиняется, а это значит, что сейчас у меня нет времени разбираться с ним. Мне просто надо бежать.
Я прохожу мимо и устремляюсь по тротуару. Пробежав несколько шагов, я слышу, что он следует за мной, но смотрю только вперед. Он не пытается бежать рядом, а я стараюсь не замедлять хода, потому что хочу, чтобы он оставался сзади. В какой-то момент припускаю быстрей и быстрей, почти как на короткой дистанции, но он поспевает за мной и отстает всего на несколько шагов. Когда мы добегаем до отметки, где я обычно поворачиваю назад, я заставляю себя не смотреть на него. Повернувшись, пробегаю мимо и направляюсь к дому. Вторая половина пробежки ничем не отличается от первой.
Мы уже в двух кварталах от дома, и я сержусь на Холдера за то, что пришел, а еще больше за то, что не извинился. Я мчусь еще быстрей, пожалуй, стремительнее, чем когда-либо, а он продолжает по пятам следовать за мной. Это бесит меня еще больше. Когда мы сворачиваем на мою улицу, я увеличиваю скорость и бегу к дому с максимально возможной, но и этого недостаточно, потому что он у меня на хвосте. Колени у меня подгибаются, и я так вымоталась, что с трудом перевожу дух, а до моего окна остается всего двадцать футов.
Я успеваю пробежать десять.
Едва мои кроссовки касаются травы, как я валюсь на четыре точки, пытаясь отдышаться. Никогда прежде, даже после четырехмильных пробежек, я не чувствовала себя такой измотанной. Я перекатываюсь на спину по траве, еще мокрой от росы, и это очень приятно. Глаза у меня закрыты, и я дышу так шумно, что не сразу различаю дыхание Холдера. Оказывается, он на траве рядом со мной. Мы оба лежим, вытянувшись, тяжело дыша, и это напоминает мне о недавнем вечере, когда мы, лежа на моей кровати, приходили в себя после того, что он сделал со мной. Думаю, он тоже вспомнил об этом, потому что чувствую, как он цепляется мизинцем за мой. Только на сей раз я не улыбаюсь, а вздрагиваю.
Я отнимаю руку и перекатываюсь на бок, потом встаю. Прохожу десять футов до моего дома, залезаю в комнату и закрываю за собой окно.
Пятница, 28 сентября 2012 года
12 часов 5 минут
Прошло почти четыре недели. Он больше не пришел бегать со мной и не удосужился извиниться. В классе и кафетерии он не садится рядом. Не шлет мне язвительных эсэмэсок и не появляется в выходные в другой ипостаси. Единственное, что он делает (по крайней мере, я считаю, что это он), – сдирает с моего шкафчика гадкие записки. Они всегда валяются, скомканные, на полу у меня под ногами.
Я продолжаю существовать, и он продолжает существовать, но вместе мы не существуем. Тем не менее независимо от того, с кем я сосуществую, дни проходят один за другим. И каждый новый, который вклинивается между настоящим и тем уик-эндом, подбрасывает мне все больше вопросов, задать которые не позволяет упрямство.
Мне хочется знать, отчего он завелся. Хочу выяснить, с чего он так разбушевался, почему не сдержался. И почему не извинился. Ведь я могла бы дать ему еще один шанс. Он вел себя дико и странно, но если положить на другую чашу весов все его плюсы, то она, конечно, перевесит.
Брекин больше не пытается проанализировать случившееся, и я тоже делаю вид, что меня это не волнует. Но на самом деле волнует, и больше всего достает то, что оно начинает казаться нереальным, словно происходило во сне. Мне хочется спросить себя, а был ли вообще этот уик-энд, или же это мое очередное ложное воспоминание.