Дрейк - Мелан Вероника. Страница 61

Потемневшие у самого пола обои в коридоре, поцарапанный бок комода под темной гладью зеркала, облепленного наклейками. Побеленный несколько лет назад потолок на кухне теперь весь в мелких трещинах. Отколовшаяся, но аккуратно приклеенная плитка в ванной, старые, протершиеся до состояния бумажной салфетки махровые полотенца на проржавевшей облупившейся батарее. Почему все это не бросалось в глаза раньше?

За окном, будто прощаясь с плывущими по небу облаками, раскачивали голыми руками-ветвями березы, стояли на тротуаре промозглые, забитые до краев перегнившей листвой лужи, до снега оставалось всего ничего. Неделя? Две?

Странность проживания двух жизней одновременно навалилась, стоило совершить переход. На ум уже не впервые приходило сравнение с библиотечной книгой: вот ты подходишь к полке, берешь ее за корешок, открываешь страницу, принимаешься читать, и история вдруг оживает, персонажи начинают двигаться, говорить, улыбаться, на лицах отражаются эмоции, звучат мужские и женские голоса, стучат по асфальту каблучки, слышен цокот копыт по мостовой. Но стоит только захлопнуть страницу, как герои стекленеют, замолкают, история прерывается до того момента, пока вновь не появится желание пролистать еще пару страниц.

Так было теперь и с моим собственным миром: все, кто находился в домах, на улицах, в городах по всей планете, стоило шагнуть в Нордейл, застывали, становились желтоватой страницей истории, чтение которой отложили до лучших времен. И ни одна живая душа не подозревала о том, что за замершей в безмолвии картинкой наблюдают чьи-то глаза — живые, блестящие, сохранившие способность двигаться и видеть.

Подобные знания тяготили, тяжелой бархатной накидкой ложились на плечи и пригибали к земле. Наверное, нужно дать себе время привыкнуть, только в сказке Алиса могла обыденно кивать Белому кролику, улыбаться Чеширскому коту и распивать чай с сумасшедшим Шляпником. В реальной жизни подстраиваться под изменения оказалось в сотни раз тяжелее.

Что же есть знание и могущество — дар или проклятие? Возможно, то и другое. Нет односторонней медали, как нет и треугольника Пенроуза, но чем больше в бочке дегтя, тем сильнее начинаешь ценить чистый, незамутненный вкус меда.

Угол выцветших обоев свисал отклеенным углом, будто поклоном выражая согласие с глубокими, но невеселыми мыслями.

Кожа на морщинистых руках действительно потрескалась и шелушилась, вся в красных пятнах, похожих на блямбы.

— Да так каждую зиму, Диночка. Я покупала какой-то крем в аптеке давно, вроде лучше становилось, но потом он кончился, а за новым я так и не сподобилась. Может, ты дойдешь, я денег дам. Не знаю названия, ты спроси там, подскажут, наверное…

Бабушка сидела на стуле, в стакане, плотно упакованном в латунный подстаканник с изогнутой ручкой, плавал пакетик «липтона».

— Ага, бабуль. Я сейчас. А потом чай попьем. И не надо денег.

В Нордейл я сиганула прямо из тихой спальни с аккуратно прикрытыми вышитыми накидками подушками.

А на кухне, так и держа в руке потемневшую от времени чайную ложку, застыла старая женщина с зачесанными гребнем седыми волосами. Замерла на кончике пальца и наполовину соскользнувшая с высохшей ступни тапка, так и не долетев до пола.

Фармацевт, мужчина в возрасте, с седеющими висками и сеточкой морщин вокруг выцветших глаз, внимательно выслушал мой сбивчивый рассказ о пожилой знакомой, которой требуется лекарство, затем кивнул, долго выдвигал и задвигал объемные ящики, доверху забитые бумажными коробочками, после чего наконец нашел то, что искал.

Пахло медикаментами и чем-то мятным. Белые стены отражали льющийся из окон сероватый свет затянутого облаками неба.

— Скажите вашей знакомой, что наносить крем желательно два раза в день — утром и вечером. Через несколько дней должно наступить улучшение, и если уж она сама не может прийти, то в следующий раз принесите хотя бы фотографию, чтобы можно было определить точнее.

Пикнул кассовый терминал, снял нужную сумму с кредитной карты и выдал чек.

Я поблагодарила аптекаря, сунула крем в карман и выскочила на улицу.

— Дина, а ты как же так быстро? Ведь даже на улицу не ходила.

Я, костеря себя на чем свет стоит (не могла додуматься хотя бы куртку надеть и выйти на улицу), лихорадочно искала выход из положения:

— Так мама же говорила, что ты с руками маешься, вот я по дороге сразу и зашла.

Бабушка смотрела на меня, комкая в руках старый платок:

— Правда? Ай, какая молодец. Ведь обо всем подумала!

Чтобы скрыть красноту на щеках, пришлось отвернуться к холодильнику.

— Там много продуктов еще, ты не переживай. — Слезящиеся глаза теперь сквозь очки щурились на принесенную коробочку. — А что здесь за надписи такие? Ничего прочитать не могу. Это на каком?

Я хлопнула себя по лбу — где же моя осмотрительность? Ведь язык Нордейла не трансформировался в русский при переносе предметов. По-хорошему крем нужно переложить во что-то другое, но я, конечно, торопилась и не подумала.

— Говорят, это новое лекарство, только привезли откуда-то. Мазать надо утром и вечером, не забудешь?

— Нет-нет, деточка. Буду делать, как ты говоришь.

Через пару минут мазь была водружена на почетное место, на блюдце за стеклянной дверцей шкафчика, а еще через полчаса по кухне поплыл изумительный запах жарящихся пончиков.

— Дин, а ты чего так схуднула-то? Кожа да кости, — причитала бабушка, гребешок укоризненно качался из стороны в сторону вместе с седой головой. — Сейчас нажарю, вот радости-то, вместе поедим.

Сунув руки под горячую воду в ванной, я долго смотрела на собственное отражение в зеркале. Лицо действительно немного изменилось, но до костей и кожи было еще как минимум лет пятьдесят. Вот ведь бабуля, да еще и с пончиками.

Дрейк же меня за них в землю зароет, а Кристина еще и плюнет сверху на могилу безвольной обжоры. И будет права.

Но как отказать бабушке, которая видит меня раз в две недели?

И как пахнет! Как пахнет!

Если бы зеркало в ванной могло видеть истинную суть вещей, непременно отразило бы лицо Дрейка с застывшей в глазах угрозой.

«Встряла ты, Динка!»

Ветер гонял по тротуару сухие листья. В сумерках они казались бурыми и одноцветными, пытающимися отдохнуть от постоянного движения, прибившись к бордюрам. Очередной порыв — очередная порция лиственных солдатиков устало промаршировала от одного края дороги к другому.

Синеватым казался и капот машины, отражал последние светлые всполохи на небе, оставшиеся после ушедшего за горизонт солнца.

Дрейк подошел к припаркованному снаружи здания автомобилю.

У соседнего, схожего по виду, зажав между зубами сигарету, стоял человек в серебристой униформе. Светлые волосы растрепались, глаза смотрели куда-то вдаль.

Еще издалека Дрейк почувствовал нестабильное состояние обычно спокойного и уравновешенного коллеги. Воздух вокруг того был плотным, напряженным и колебался волнами. Начальник опустил в карман приготовленные было ключи, подошел и встал рядом с другом, опершись спиной на прохладный бок машины.

— В чем дело, Джон?

Сигарета перекочевала изо рта в пальцы. Выплыл из ноздрей и понесся по улице белесый в подступающей темноте сигаретный дым.

— Я отпустил ее. Дал ей уйти. Я должен был.

Сиблинг продолжал смотреть прямо перед собой. Оттенок горечи пропитал его слова, утяжелил их, превращая в капли ртути.

Дрейк знал, о ком речь.

Не так давно в Клэндон-Сити произошел инцидент, взрыв, в котором пострадала некая Белинда Штайн — телохранитель одной из самых зажиточных горожанок столицы. Милли Хопкинс погибла на месте, Белинда, получив смертельные ранения, осталась жива благодаря своевременному вмешательству Комиссии. Именно Джон Сиблинг отвечал за процесс выздоровления едва не почившей от осколочных ран девушки-воина.