Дрейк - Мелан Вероника. Страница 81

Родня одобрительно кивала. Диночка выросла доброй и отзывчивой к чужим несчастьям, чем не радость?

Чашки с чаем и печенье (совершенно не к месту напомнившее мне про Дэйна) разместились на столе, когда мама с беспокойством обронила:

— Дин, ты вроде как-то изменилась.

Несколько секунд я сидела неподвижно, стараясь казаться беспечной, потом осторожно подняла глаза. Кто-кто, а мать всегда увидит больше остальных. На душе заскребли кошки. Как объяснять? Может, пронесет?

Не пронесло.

— Повзрослела, что ли? И внешне сильно схуднула. Ты, часом, не болеешь? Ведь вот только тебя видела, а таких впалых щек не было. Никакие таблетки не используешь, чтобы вес сбросить, а то бабушка говорила, что ты собой недовольна. От пончиков отказывалась.

Бабушку эту полотенцем бы по попе!

Чаепитие вмиг утратило всякую радость. От неприятного разговора не уйти, даже если сейчас замять, все равно через день-два опять возникнет. Врать — поперек горла, а объяснений, которые бы удовлетворили и успокоили, как назло, не находилось.

Мамины глаза придирчиво бороздили мое лицо и фигуру, отмечая каждую возникшую на месте выпуклой дуги впадинку.

— Прямо ввалились щеки-то! Дочь, мне это не нравится. Давай, может, в больницу сходим, вдруг правда какая болезнь, вдруг это…

Она не смогла закончить предложение, не решилась. «Рак. Дочь, вдруг это рак?» — вопрошал ее испуганный взгляд. Ну да, от него люди просто тают на глазах, хотя есть продолжают как обычно.

Моя растерянность сменялась отчаянием.

Тишина, повисшая на кухне, требовала ответа.

— Дин? Чего молчишь-то? Ты расскажи, если тебе какой дури присоветовали, а ты и…

И вдруг, когда уже казалось, что отчаяние перерастет в панический невроз и придется городить кучу бессвязной ерунды, неожиданно снизошло невероятное спокойствие и ощущение мощной, рождающейся где-то в глубине силы.

А еще через секунду глаза открыла древняя сущность.

Сорок минут спустя

— Я не знаю, что это было! Оно уже приходило, просыпалось во мне. Какое-то существо, не я…

Дрейк был беспардонно оторван от совещания, и я едва сдерживалась от того, чтобы не кинуться ему на грудь: «Пожалей, объясни, поддержи!»

Он был сух, внимателен и, как всегда, недосягаем.

— Дальше. Бернарда, что произошло дальше?

Заломив руки, я продолжила:

— А дальше я сказала ей спокойным таким, странным голосом, как будто не своим: «Мама, я всегда такая была. Всегда. Ты просто забыла». Только говорила это не я, это говорило ОНО! И было ощущение, что каждое произнесенное слово расходилось невидимыми кругами по воде. Сквозь людей, сквозь воздух, сквозь стены. Как такое может быть?

— Реакция мамы? — Дрейк умело вернул повествование в правильное русло.

— Мама… — Я замерла, мысленно вернувшись на кухню. И сделалось нехорошо, муторно, почему-то стыдно. — Она… она просто смотрела на меня пустыми, как у куклы, глазами. А через секунду тряхнула головой, будто вспомнила что-то, и сказала: «Да, дочь, конечно, ты всегда была такая. Мне показалось, наверное». И дядя Толя тоже согласился. Они поверили, будто я их перепрограммировала! Как болванчики, манекены. И закрыли тему, на другие темы переключились. А я даже доесть не смогла и за котом не поехала, а сразу к тебе.

Дрейк молчал. Думал.

В том кабинете, куда он меня отвел, было пусто. Хотя, наверное, когда здесь работали представители Комиссии, все выглядело иначе: приборы из воздуха, все необходимое под рукой, никуда ходить не нужно. Это только для меня четыре голых стены, стол и окно, а для них — полноценная лаборатория.

Подняв голову, я виновато промямлила:

— Скажи, я ничего плохого не сделала? Не изменила маму?

«Не сломала куклу?»

— Нет. — Начальник вышел из размышлений и теперь смотрел на меня. — Ты изменила ее восприятие тебя, ее воспоминания и тянущиеся к нему связи. Теперь она действительно думает, что ты всегда была такой.

— Но как?

Он усмехнулся:

— Здесь мы подошли к самому интересному. «Существо» внутри тебя проснулось не впервые?

— Да, такое уже случалось. Только раньше оно просто смотрело моими глазами и бездействовало.

— Это Творец, Бернарда. Часть тебя, древняя, сильная, сведущая. В большинстве случаев она беспробудно спит. Именно эта сила, если научиться ею пользоваться, способна создавать или разрушать. Коль скоро она проснулась и активно практикует, ты должна обрести над ней контроль. Иначе последствия непредсказуемы.

Вспомнилась тишина и пустые мамины глаза, смотрящие на мои губы.

Страшно. И по-детски хочется плакать: «Помогите! Я что-то натворила! Что-то сделала, я не нарочно, я не хотела».

— А если я вообще не хочу такой ответственности?

— Бернарда, она — это ты. Ты не можешь хотеть или отторгать себя, это глупо и недальновидно. Есть, значит, будешь использовать. С этого момента мы начинаем изучать основы работы с материей, ждать бессмысленно, иначе процесс выйдет из-под контроля.

Я сидела на краешке стола, переплетая замерзшие пальцы, глядя в белесый пейзаж за окном.

— Значит, я правда это умею? Умею изменять людей, мир?

Странное ощущение. Одно дело — слышать чужие слова, другое — внезапно осознать самому. Почему-то казалось, что повзрослела я именно теперь, находясь в пустом кабинете, оставив в другом мире согласившуюся с тем, чего не существует, маму.

Дрейк подошел ближе. Голос его прозвучал мягко, не иначе знал начальник, как мне тяжело. Так, в сущности, оно и было.

— Сила наделяет властью. Власть — ответственностью. Ответственность ляжет на твои плечи грузом, не позволит, обретя могущество, совершать необдуманные поступки, глупо вершить чужие судьбы, перекраивать жизни. Это не просто, но ты научишься, осознаешь, пропустишь через себя. Не сразу, но все придет.

— Ты будешь рядом, когда это придет?

Ответ читался в его глазах.

А еще в них была надежда на что-то — странное выражение, которого я никогда раньше не видела.

Несколько секунд, больше для того, чтобы отвлечься от страха, я пыталась разобрать фон начальника на составляющие, понять его настроение. А потом неожиданно для себя спросила:

— Что значит «присвоить»?

Дрейк вздрогнул. Секунда — и его глаза затопило торжество.

Он молча улыбался. Улыбался так, будто, вытянув сложнейший экзаменационный билет, я сумела дать единственно правильный ответ.

— Ты все узнаешь в свое время. А сейчас, пока еще есть свободное время, иди за своим котом. Мне нужно вернуться на совещание. — Он обернулся уже у двери. — Бернарда, прими ее. Ты должна это сделать.

Дверь закрылась.

Мне не нужно было объяснять, кого «ее». Сущность, часть себя, ту самую древнюю всезнайку.

Прими!

Слиться с чужим, который давно перестал походить на человека?

Эта мысль заставила содрогнуться.

Грязнобокий троллейбус неспешно катился по дороге, периодически останавливаясь и хлопая дверями, впуская клубы холодного воздуха и припорошенных снегом пассажиров.

— Куда?! Что, не можете уступить дорогу пожилой женщине?

— Да вы мне выйти сначала дайте!

— А что вы тянули до последнего?

Кто-то бубнил, толкался, неприязненно и зло смотрел на меня — молодую эгоистку, не желающую уступить теплое насиженное место старшим. Менялись руки на поручне, морщинисты, гладкие, мозолистые с грязными ногтями и снова морщинистые.

Приют находился в конце пустынной неприветливой улицы за бетонной стеной, сплошь изрисованной граффити.

Спертый запах, равнодушное лицо, толстая пачка фотографий, взнос на корм.

— У вас есть своя клетка или сумка?

— Сумка?

— Чтобы донести животное домой.

— Нет.

— Еще двести пятьдесят рублей.

Я протянула купюры. И через несколько минут вышла на улицу с жесткой, наспех скроенной сумкой. В узкую щель попеременно выглядывали то рыжие уши, то розовый нос, то испуганные зеленые глаза.