Триптих. Одиночество в Сети - Вишневский Януш Леон. Страница 31

Мозг снова позволил обмануть себя. И тело тоже.

Ему было хорошо.

Теперь он был самым заурядным наркоманом.

Сейчас никто не предлагал ему наркотик. Он сам высыпал его, подготовил, сам ввел в себя через слизистую оболочку. Теперь уже нельзя было оправдываться тем, что «хотелось разок попробовать, чтобы узнать, что при этом чувствуют». Он ведь уже знал, что при этом чувствуют. Потому-то он и сделал это.

И теперь ему куда понятней был тот самый шимпанзе из весьма эффектного эксперимента, о котором он читал недавно в научной периодике.

Привязанный к креслу, подсоединенный проводами к электрокардиографу, электроэнцелографу и тонометру шимпанзе мог, ударяя лапой по желтой кнопке, которая являлась включателем дозатора, вспрыскивать себе в вену растворы различных наркотиков: ЛСД, героина, морфина, амфетамина, крэка и многих других, включая и кокаин. После определенного количества ударов шимпанзе достигал своеобразного состояния насыщения и прекращал прикасаться к кнопке, погрузившись либо в наркотический сон, либо в летаргию, состояние наркоза или эйфории.

Существовало только одно-единственное исключение.

В случае дозатора с кокаином он, не прекращая, лупил по желтой кнопке, пока пульс у него не доходил до четырехсот ударов в минуту, после чего у него начиналась мерцательная аритмия предсердий, и он подыхал.

Подыхал, держа лапу на желтой кнопке.

Но Якубу откуда это было знакомо?

Ну как откуда?!

По Мазовше, например, по Прикарпатью, Поморью, Куявам.

Только там были не шимпанзе, и никто не подключал их к электрокардиографу, а химическим веществом был не кокаин — официально оно называлось водным раствором этилового спирта, а в просторечии водкой. И поскольку это химическое соединение было не настолько вредным, «не шимпанзе» теряли сознание без мерцательной аритмии предсердий, однако «лап с желтой кнопки» не снимали тоже до самого конца.

Якуб вспомнил об этом шимпанзе без страха и тревоги. Для таких чувств у него не было ни малейшего повода. Он понимал, что зависимость от такого чистого наркотика, как кокаин, не наступает после нескольких приемов. Правда, ему было известно, что кокаин убивает мозг гораздо тоньше, чем пневматический молот, но и по этому поводу особых опасений у него не возникало. Сейчас его мозгу было по пути с кокаином. Просто теперь иногда случается, что вместо кофеина он подбадривает себя кокаином. А скоро он возвратится в Польшу, и ему останется водный раствор этилового спирта. Ну а кроме того — и это всем известно, — шимпанзе сошли с дистанции в эволюционной гонке и, возможно, лупят по кнопке, оттого что им не хватает нескольких весьма важных генов.

Он вновь чувствовал себя свежим, голова была ясная; усталость исчезла. Он любил работать в таком состоянии свежести и энтузиазма, когда в мозгу просто клубятся безумные идеи. Якуб поспешно встал с пола, взял клавиатуру, вернулся к столу и подсоединил ее к компьютеру.

И в этот момент зазвонил телефон.

То был Яцек. Якуб мгновенно узнал его голос.

Он даже не пытался вспоминать, когда они разговаривали в последний раз.

Впрочем, это не имело никакого значения.

Стыдясь своей беспомощности, бессильный и отчаявшийся Яцек рассказывал ему про Аню.

Яцек позвонил ему в четвертом часу утра из Польши по прошествии нескольких лет с их последнего разговора и рассказывал, что у его восьмилетней дочки Ани белокровие и она умирает. Просто рассказывал.

Он даже не просил о помощи. Яцеку, насколько знал его Якуб, всегда было трудно просить.

Он рассказывал, словно хотел покончить с этим.

Якубу до сих пор непонятно, почему, слушая Яцека и расспрашивая о деталях, он все больше набирался уверенности, что сможет помочь. Наверное, причина была в кокаине. Ведь он был такой значительный и всегда был прав.

А о белокровии со времен Натальи он знал все.

Да и как ему было не знать? Если бы его Наталье чуть повезло, она умерла бы от белокровия.

Но она погибла раньше.

Якуб положил трубку. Он был потрясен услышанным. Подумав, он выключил компьютер и решил вернуться домой пешком. Шагая по пустой в эту пору Сент-Чарльз-стрит, он думал о предназначении. Он был почти уверен, что предназначение — это выдумка и предрассудок. У Бога слишком много важных дел в голове, чтобы еще предназначать судьбу каждому в этом многомиллиардном человеческом муравейнике. Да и не может быть такого предназначения, которое обрекает на смерть восьмилетнего ребенка. Когда Якуб пришел домой, в комнате Джима горел свет. Он обрадовался. Ему больше всего на свете нужно было с кем-то поговорить.

Постучавшись, Якуб, не ожидая ответа, вошел и сразу же, без всяких предисловий, задал вопрос:

— Как ты думаешь, Джим, сколько может здесь стоить пересадка костного мозга? Ей восемь лет, она сейчас в Польше и проживет не больше трех месяцев. Это дочка моего друга.

Джим отреагировал так, как реагировал всегда на серьезные и значительные вопросы: на какое-то время замолчал, углубившись в свои соображения. Но на сей раз это продолжалось дольше, чем обычно. Потом он вдруг вскочил с кровати, подошел к Якубу и сказал:

— О костном мозге я практически ничего не знаю. Подозреваю, что он находится в костях. И это все, что я могу сказать. Но если от этого умирают, значит, это стоит дорого. В Америке все, от чего умирают, но что можно вылечить, стоит дорого. Вспомни, в каких машинах ездит и где живет отец Ким, как с каждым годом растут и поднимаются груди ее матери. Не имеет никакого значения, стоит это сто или триста тысяч. Слишком большие цифры, чтобы иметь столько. Ты, наверное, таких денег и не видел. Я видел, но они были не мои. Но мы все равно не позволим, чтобы эта малышка умерла только потому, что родилась не в той стране. В понедельник ты встанешь с плакатом перед ректоратом университета. Я с таким же плакатом сяду посреди Бурбон-стрит. А прямо сейчас мы позвоним на радио у нас в Новом Орлеане. При сборе денег всего дороже реклама. Они, думаю, помогут. Перед и после рекламы тампонов дадут сообщение об умирающей от белокровия девочке из коммунистической Польши. Фирма, производящая тампоны, уверен, с радостью отстегнет. Завтра, а верней сказать, уже сегодня воскресенье. Ты пойдешь в церковь, расскажешь обо всем священнику. Иди туда, куда приходит больше всего туристов. Они, если их растрогать, щедрей всех кладут на поднос. Местные в этой церкви в основном цветные. Денег у них нет, а кроме того, для них у белокровия слегка расистское звучание. В понедельник Ким пойдет в Студенческий союз и не уйдет оттуда, пока там не пообещают устроить сбор пожертвований в кампусе. И напиши всем из твоей группы. Позвони тому гению из Гарварда. Белокровие — это ведь тоже гены. У него есть на это деньги. Только ему нужно это правильно оформить. Ты ведь работаешь на них своим мозгом. А мозг хорошо функционирует, только когда спокойна душа. За спокойствие души нужно платить. И он это прекрасно знает. Он ведь из этой страны. А в этой стране спокойствие души вписано в поправки к Конституции. Кроме того, позвони в польское посольство. Пусть они свяжутся со здешней клиникой. Врачи любят, когда их просят важные, но здоровые люди, особенно из посольств. И даже думать не смей, что мы не соберем этих денег.

Слушая Джима, Якуб постепенно избавлялся от сомнений и набирался уверенности и энтузиазма. Слово «соберем» звучало как признание в дружбе. И он подумал, что все-таки предназначение, наверное, существует. В противном случае он не встретил бы Джима.

Когда Якуб вернулся в свою комнату, у него уже был готов план. Не раздеваясь, он лег на потертый кожаный диван перед телевизором и стал ждать рассвета. Он был возбужден. Никак не мог дождаться утра, чтобы начать действовать. Вдруг в коридоре раздался какой-то шум. В щель под дверью проскользнул конверт. Якуб встал, поднял его, раскрыл. Между купюрами был небольшой, вырванный из тетрадки листок:

Из всего, что происходило в течение двух следующих невероятных недель, Якуб запомнил навсегда только несколько событий. Он практически перестал бывать в комнате, которую снимал, переселившись в свой рабочий кабинетик, писал сотни писем, посетил почти все крупные фирмы в Новом Орлеане, собирал пожертвования в церквях, автобусах, ресторанах, универмагах и ночных клубах. И сталкивался как с трогательной солидарностью, так и с отвратительным равнодушием.