Боксер - Беккер Юрек. Страница 46

На удивленный вопрос Ирмы, как это следует понимать, он ответил, что самое важное — это восстановить спокойствие, а более эффективного средства для этого он себе представить не может.

— Выходит, ты против людей, которые вышли на демонстрацию? — спросила Ирма.

— Я против таких ситуаций, — отвечал Арон.

Если не считать разгром фашизма, говорит мне Арон, в его жизни никогда не было изменений, которые не приводили бы к ухудшениям для него лично. Именно по этой причине он прежде всего был так заинтересован в сохранении нынешнего порядка. Если жизнь представляется сколько-нибудь сносной, люди, подобные мне, должны выступать против перемен. (Интересно, что он понимает под словами «выступать против», подумал я. Уж не дверь ли, запертую на цепочку? И тут я замечаю, что он часто заменяет вполне однозначное слово «я» словами «люди, подобные мне» или похожими фразами, как бы против своей воли сознавая свою принадлежность к определенной группе.)

Марк непременно желал выйти на улицу, ему очень хотелось посмотреть на танки, о которых рассказала Ирма, пришлось Арону взять ключ от двери и спрятать в карман. Разочарованный Марк часами стоял у окна и глядел на улицу, где все было как обычно. Лишь когда Арон пообещал сразу после окончания этой заварушки поехать с ними к морю, тоска покинула Марка. После чего они вскоре и уехали, еще прежде, чем один из дикторов сообщил, что все закончилось и все снова в порядке. Когда, предупредив Арона, Ирма отправилась за покупками во второй раз, то она добралась до вокзала, но ничего особенного там не заметила. Она купила билеты на такой ранний поезд, что по дороге до вокзала им почти никто не встретился. И однако же эти две тысячи метров показались Арону опасным прорывом на вражескую территорию.

В поезде напряжение спало, во всяком случае, за городом уже ехалось весело. У них было отдельное купе, и Арон немало гордился своей смелой идеей. Им удалось ускользнуть от опасной ситуации, а на расстоянии, как уверяет Арон, каждая опасность уменьшается вполовину. Он говорит: «В подобные времена ни один человек до этого не додумается».

Ирма похвалила его за хладнокровие, однако заметила, что ликовать еще рано и что на месте их еще могут ожидать пренеприятные неожиданности. Во-первых, никто не знает, нет ли и там беспорядков, в последние дни она внимательно слушала обоих дикторов, и ни один из них ни разу не упомянул слово «Бинц». «Вдобавок, — продолжила она, — еще неизвестно, где мы там будем жить».

Когда во второй половине дня они прибыли в Бинц, никаких волнений там не было, а маленькая привокзальная площадь являла картину такого сонного покоя, что можно было подумать, будто они оказались здесь до войны. Арон оставил Марка, Ирму и багаж в привокзальном ресторане и отправился на поиски комнаты. Но сперва он посмотрел, нет ли и здесь следов беспорядков, ведь еще ничего не было решено окончательно, ведь еще можно было сесть и уехать обратно или подыскать другой курорт. Но то ли все уже убрали, то ли в этом счастливом местечке вообще никогда не было идейных разногласий. Никаких опрокинутых машин, никаких разбитых стекол, никаких лозунгов на стенах домов, ни свежих, ни закрашенных поверху. И от вокзала до пляжа ни единого полицейского.

Из похода получилась прогулка. Воздух отдавал солью, красивые белые домики — на всех курортах, по словам Арона, домики похожи. Ну и потом само море. Арон и подумать не мог, что вид серой водяной массы так взволнует его, ведь, в конце концов, это просто соленая вода и больше ничего. Не позднее чем через час его ждали у вокзала Марк и Ирма, надо было срочно что-то предпринять. Лучшие дома стоят у пляжа, сказал он себе, а те, что похуже, пусть подождут. Он зашел в самый красивый дом, не в самый большой, а в самый красивый, на фронтоне золотыми буквами было написано женское имя.

Он потянул за шнур колокольчика. На соседнем участке лежало пять полуразвалившихся пляжных кабинок. Звонить пришлось несколько раз, прежде чем ему открыл старик хмурого и недоверчивого вида. Арон сказал, что ищет комнату на несколько недель. Он сразу увидел, рассказывает Арон, что человек этот совсем не богат, лишь у бедных людей на лице написано такое досадливое недоверие. Старик ответил, что ничего не сдает. От него пахло дешевыми сигарами, он хотел снова затворить дверь. Арон торопливо сказал:

— Я хорошо вам заплачу.

— Я ж вам сказал, что никаких комнат у нас нет, — ответил старик недовольным тоном. — Попытайте счастья в другом месте.

Но тут у него за спиной появилась женщина средних лет, явно дочь старика. Она сказала Арону: «Вы лучше зайдите на минуточку», причем сказала таким тоном, будто до сих пор он отказывался зайти. Старик промолчал, он махнул рукой и скрылся в глубине дома, а женщина вместе с Ароном села на кухне.

Арону эта кухня показалась уже началом отдыха: белые с синим изразцы, вполне деревенский вид, в очаге горит огонь, несмотря на теплую погоду. Женщина сказала, что вообще-то она сдает комнаты, да здесь почти все сдают, но на этот год она договорилась с одним берлинским семейством, которое должно прибыть через десять дней. С другой стороны, продолжала она, как господину, без сомнения, известно, за последнее время кое-что произошло, она не совсем точно представляет, что именно произошло в Берлине. А тревожит ее одно: это семейство вопреки договору до сих пор не дало о себе знать. Возможно, это простая небрежность, а возможно, и нет. Может, возникли обстоятельства, которые заставили их изменить свои планы, тогда она так и будет сидеть со своими комнатами. «Они могли бы, по крайней мере, написать», — завершила она свой рассказ.

Арон попросил у нее разрешения посмотреть комнаты и, когда женщина замешкалась с ответом, добавил: «Ну хоть одним глазом».

По крутой лестнице она отвела его как раз в те две комнаты, которые он искал. Вид на море, маленький балкон, все очень чисто, приличная обстановка, а главное, именно две комнаты. Арон сказал:

— Я сам приехал из Берлина и знаю, что там сейчас творится. Вы себе даже представить не можете. И я считаю вполне вероятным, что семья, о которой вы говорите, не приедет. На всякий случай напишите им сами и сообщите, что вы не можете больше ждать известий от них, а потому сдали свои комнаты на четыре недели. Это будет вполне вежливо, и никто не сможет вас потом упрекнуть. Не то вы и впрямь останетесь при своих комнатах, а я заплачу вам за четыре недели семьсот марок.

По виду женщины трудно было угадать, насколько выгодным ей кажется это предложение. Она промолчала, поставила стулья как следует, одернула покрывало на кровати. Арон вышел на балкон, немножко поглядел на море, повернулся к ней и сказал:

— Или, скажем, восемьсот.

Старик выкатил из сарая тележку, с которой Арон вернулся к вокзалу. Увидев его, Ирма сказала:

— А я уже думала, что ты забыл про нас.

— Ну, сейчас вы ахнете, — ответил Арон. Он погрузил багаж на тележку, а Марка посадил сверху.

Отпуск получился отличный, без раздоров и без сердечных приступов. А всего лучше, по словам Арона, оказалось вот что: когда через шесть недель они вернулись в Берлин, там не осталось никаких следов смуты. Улицы выглядели как раньше, люди вели себя вполне спокойно, чудо, да и только.

Вдохновленные этим опытом, они и на другой год предприняли такую же поездку, в городок Ильзенбург, а год спустя — в Сочи, на Черное море. От этих двух путешествий в его памяти мало что сохранилось, по приятному впечатлению ни одну из них нельзя было сравнить с Бинцем. Ну, про Ильзенбург можно еще сказать, что здесь, если, конечно, Арон ничего не прозевал раньше, разыгрался первый роман Марка. Было ему к тому времени пятнадцать лет, а девочке шестнадцать, она была дочкой пекаря и заикалась. Практически все каникулы Марк с ней где-то скрывался, Ирма это никак не могла одобрить. Она твердила все время: «В этом возрасте, в этом возрасте», пока в один прекрасный день не заявился сам пекарь собственной персоной и не попросил, чтоб он, по возможности, не подпускал своего сына к Веронике.