Записки средневековой домохозяйки - Ковалевская Елена. Страница 43

Меж тем Хольгрим раскланялся, попрощавшись и пожелав всего самого наилучшего, и отправился по своим делам. А герцог заторопился домой.

Настроение у него, и до того бывшее не на высоте, после разговора с Хольгримом стало хуже некуда. Ему постоянно пеняли за Кларенса, обращали внимание на безобразное поведение племянника.

Кларенс и так не был идеалом для подражания, но когда около года назад познакомился с Вивьен… его словно подменили. Герцог понимал, что Кларенс влюблен в эту девицу настолько, что даже готов за нее жизнь отдать, а она… Она вертела им, как хотела, а сама тем временем вытворяла, что ей вздумается. А думалось ей… Порой складывалось впечатление, что она вообще не думает, а порой… Кто-то очень хитрый ее руками вел свою игру. Но вот только какую? Вот что хотелось бы знать его светлости.

– Дорогая! Я же могу вас называть «дорогая»? Ну почему вы сегодня со мной так холодны? Порой у меня опускаются руки и не остается никакой надежды хотя бы на малейшую взаимность.

– Джонатан, вы для меня были и остаетесь самым преданным и добрым другом.

Мы разговаривали с баронетом в тенистой беседке. Дейдра давно уже убрала чайную посуду, и теперь мы просто беседовали. По блеску в глазах мужчины, когда он приехал, я поняла, что сегодня что-нибудь обязательно произойдет. И вот в итоге…

Джонатан пересел ко мне поближе, придвинулся, завладел моей ладонью и начал задавать вопросы.

Нет, конечно же, я понимала, что раньше или позже это произойдет. Могу даже сказать больше: я не только допускала такое развитие событий, но порой и подталкивала к этому. Баронет – мужчина видный, не обремененный спутницей жизни. Если у него и была любовница, так только из его деревенских или прислуги, ведь против мужской природы не попрешь. А тут он добрых полтора месяца упорно ухаживал за мной, был неизменно любезен, даже помог на ярмарке, которая проводилась в самой крупной его деревне, купить мне два пони в хозяйство. Тут даже дура смогла бы понять, к чему все идет. А дурой я не была, но… Черт возьми! Что-то внутри меня сопротивлялось; едва приближаясь к опасной грани, я ощущала, как у меня обрубало все чувственные порывы, и вновь давала обратный ход. Порой я даже себя уговаривала: баронет – мужчина красивый и весьма обходительный. Так какого мне рожна надо?! Но нет, чуть ближе к койке, и во мне все отмирало.

– О-о, Аннель! И если вы считаете меня просто другом, то мое сердце… – Он приложил мою ладонь, которую по-прежнему держал, к своей груди. – Послушайте, как оно бьется!

На мгновение я оторопела.

– Джонатан, вы ли это? – произнесла я, когда смогла говорить. – До этого момента я считала вас довольно взрослым мужчиной, с отсутствием романтических порывов, так свойственных едва вышедшим в свет юнцам.

Баронет выпрямился, его взгляд утратил влюбленную поволоку, однако моей руки он так и не отпустил.

– Тогда, Аннель, вы, как никто другой, должны понимать меня. Я уже вышедший в отставку боевой офицер, покоривший немало сердец юных девушек и молодых дам, но вы… Аннель, вы необычны, вы притягательны и прекрасны. Я еще не встречал такой женщины, как вы. Если поначалу я счел вас милой соседкой и не более, которая на время уехала от супруга в эту глушь и все ждет, когда тот прибудет за ней и увезет к блеску столичной жизни, теперь я думаю о вас иначе. Вы не из тех ветрениц, которые предпочитают заниматься хозяйством только для вида, а в основном проводят время на никчемных балах. Вы настоящая, живая! Не глупая фарфоровая кукла, какими заполнены салоны столицы. Вы иная. И так незаметно вы прокрались в мое сердце… Я даже сам не понял, когда вы завладели им, Аннель! Не отвергайте меня, дайте мне хотя бы шанс, хоть малую надежду! Я понимаю, что меж нами всегда будет стоять ваш супруг, за которого вы вышли и с которым должны прожить всю жизнь, но прошу вас… Нет, я умоляю вас, хотя бы не убивайте надежду во мне! Для меня этого будет вполне довольно.

– Ох, Джонатан, – вздохнула я, а мужчина принял это за приглашение.

Он потянулся ко мне, нежно коснулся губами щеки и, тут же не теряя времени, закрыл мой рот жарким поцелуем. Я, помедлив, ответила и… и ничего не почувствовала: ни трепета в груди, ни круженья головы. В общем, поцеловалась как со столбом.

Видимо, мужчина ощутил это и отступил.

– Но учтите, я не сдамся, – предупредил он и, отпустив мою руку, встал со скамьи.

– Я и не сомневаюсь. – Я постаралась улыбнуться настолько ласково, насколько сейчас была способна, чтобы сгладить ситуацию.

Мы вместе прошли до его двуколки, и, поцеловав меня в щечку на прощание, Джонатан уехал. Я же осталась смотреть ему вслед.

Тихо тинькали птицы, даже кузнечики, казалось, и те умерили свой пыл и звенели не так яростно, как это делали после полудня.

– Все-таки вы позволили этому хлыщу больше, чем следовало? – раздался осуждающий голос Дейдры у меня за спиной.

Я обернулась. Женщина в простом платье, с повязанным поверх него длинным белым фартуком, в легких башмачках, сложив руки на груди, неодобрительно смотрела вслед двуколке.

– Неужто в любви признался?

Дейдра, как всегда, была верна себе: в каждом заезжем аристократе, даже имеющем невеликий титул, видела врага.

– Признался, – подтвердила я. Отрицать очевидное было бесполезно. – Но почему-то мне он не по сердцу.

– Ну это вы пока говорите, а потом как вскружит вам голову!.. – словно умудренная опытом старушка, вздохнула женщина. – Но полно воду в ступе толочь. У Меган уже все готово, и бабушка Фани перемыла все огурцы, теперь только вас дожидаются. А то пока этот смазливец от вас отвяжется… Пойдемте, все одно только вы рецепт знаете и только сами пробуете рассол.

И это было правдой. Несмотря на рецептуру, я предпочитала еще и попробовать рассол перед заливкой огурцов. Чтобы они получились вкусными, нужно, чтобы он по-особому щипал язык и чуточку горчил от соли, но в то же время сахар чувствовался…

Мы неспешно подошли к летней кухне, где за большим, накрытым чистой скатертью столом колдовали Меган и бабушка Фани, миз Кейт же сегодня занималась ужином, но вот-вот должна была присоединиться к нам.

Я, как и женщины, повязала передник и начала священнодействовать. Меган уже ошпарила дубовые бочоночки кипятком и, положив на дно половину листа хрена и зонтик укропа, плотненько укладывала в них вымытые и вымоченные перед этим в воде огурчики. Потом разрезала пополам пару средних зубчиков чеснока и бросила туда, кинула пару горошин душистого перца и три штучки черного, тоже горошком, и пару гвоздичек, а сверху накрыла все смородиновым листом и даже сделала пару заливок.

А я начала колдовать над рассолом. Я всегда солила по бабушкиному рецепту, который можно было охарактеризовать одной магической фразой – «три к двум». То есть три столовые ложки без горки соли и две сахара. Я любила, чтобы огурчики были в меру, чуть солонее малосольных, причем такие, чтобы их хотелось есть без остановки.

Его светлость герцог Коненталь возвращался домой в отвратительном настроении. Всю дорогу в экипаже он размышлял, чем же мог заинтересовать его племянник этого прохвоста Хольгрима. Но вдруг его осенило. А может, его заинтересовала Вивьен, и Хольгрим лишь желает удалить Кларенса от этой?.. Нет, не с его воспитанием так говорить о женщинах, но здесь следует все называть своими именами. От этой ненормальной потаскухи, которой едва ли не половина двора под юбки заглянула, причем от лакеев до маркизов.

И еще у его светлости назревал очередной разговор с племянником. Пока Себастьян в отъезде по делам короны и сопровождает его преосвященство епископа Тумбони (неизвестно, по каким делам они направились, его величество не изволил намекнуть даже ему – первому канцлеру и отцу), на Кларенса вообще управы не стало. Он все же опасался Себастьяна из-за должности и полномочий, коими тот обладал. Сын не пошел по его стопам, а свернул на иной, менее почетный и более опасный путь, но от того еще более важный для государства. А теперь, когда Себастьян в отъезде, Кларенс вовсе удержу не знал… О последней выходке племянника герцог слышал краем уха, ему даже толком не доложили. Видимо, расстраивать не захотели из-за возраста… Ох-хо-хо! Как же он постарел… Ведь в его должности возраст не важен, важна ясность ума и… репутация, которую Кларенс-то как раз и пятнает.