Мандаринка на Новый Год (СИ) - Волкова Дарья. Страница 39

— О моих преклонных годах мог бы и умолчать!

— А как вы познакомились? — Любе действительно интересно.

— В спортзале. Мы оба играли за сборную Мед. Академии в волейбол. Дэн был нашим капитаном.

— Более того, — дополняет Денис, — я потом передал этому типу свою капитанскую майку. Правда, она на него не налезала уже тогда.

— Ты был капитаном сборной по волейболу?

— Угу, — Ник отпивает из бокала. — Четыре года. До последнего курса. Мы даже за это время один раз первенство города выиграли среди вузов. У нас сильная команда была.

Вот и еще один штрих, которого она о нем не знала. Играл в волейбол за институт. Был капитаном. Сейчас она бы с удовольствием посмотрела на него такого — в роли капитана волейбольной команды.

Они говорили еще о чем-то. Дэн и Ник вспоминали студенческие годы, Ник немного рассказывал об Африке, Люба по мере сил поддерживала разговор. Но в основном она была занята другим. И даже не сознавала толком, что делает. То по руке его погладит, то по бедру. То голову на плечо пристроит, то в мочку уха поцелует. Или начнет рисовать пальцами круги на большой ладони. Нику очень приятно, это заметно. А вот Дэн, в конце концов, не выдержал. О поверхность стола звонко шлепнулась связка ключей.

— Все, сил моих нет смотреть на вас, пойду, удавлюсь от зависти! Помни мою доброту, Самойлов! Посмертно.

Ник сообразил первый, быстро схватил ключи.

— Спасибо, Дэнич! Ты сам куда?

— Навещу Валентина Денисовича с сыновним визитом. Продую ему пару шахматных партий. Выслушаю пару сотен советов о том, как правильно жить. В общем, сделаю старику приятное.

— Спасибо. Правда, спасибо, Дэн.

— Не ради тебя это, — усмехнулся Денис. — Любушка, — та, к которой он обращался в этот момент, как раз решила вспомнить о приличиях и смущенно уткнулась лицом в плечо парня рядом. — Если ты вдруг решишь второпях завтра утром… забыть что-нибудь кружевное… в моей квартире… мне будет приятно.

— Батя!!!

— Батя шутит, сын мой, что ты так нервничаешь? Ладно, дети мои, — Дэн встал из-за стола, — за сим оставляю вас и вручаю судьбу вашу Купидману… или Купидону… В общем, идите и покажите моему немецкому матрасу, для чего его на фабрике сделали. Мне кажется, он по вам соскучился.

Глава четырнадцатая, которая содержит информацию о предметах женского и мужского гардероба и о приметах

Она думала, что все будет происходить в этой квартире по тому же сценарию, что и в прошлый раз. И она ошиблась. Он ее удивил. Он был упоительно, томительно, мучительно нежен и нетороплив.

Топик он снимал с нее минут десять — то спускал лямки вниз, то снова поднимал, целуя шею, плечи. Тонкий шелк мял как настоящий восточный торговец тканями. Потом пришла очередь юбки — потрогал все складки, с удивлением обнаружил вторую, нижнюю, кружевную юбку и принялся изучать ее с энтузиазмом естествоиспытателя. Затем долго искал застежку — с правого бока, с левого. Пока она не выдохнула: «Сзади!». И юбка наконец-то пала к ее ногам.

Она поняла, что не надевать бюстгальтер было очень верным решением — неизвестно, сколько бы Ник потратил времени на избавление ее от этого предмета дамского гардероба. Потому что трусикам — простым, белым слипам с отделкой узким кружевом он уделил самое пристальное внимание: гладил ткань (причем, совсем не там, где ей хотелось, между прочим!), рубчатый кружевной край, кожу под резинкой. И к тому моменту, когда он их все-таки с нее снял, у Любы не осталось не то, что стыда или, скажем, приличия. Даже здравого смысла — и того не наблюдалось. Одно сплошное неконтролируемое желание. Потянулась к молнии на его джинсах, (слава Богу, футболка каким-то чудом оказалась уже снятой). На полпути ее рука была решительно перехвачена.

— Ты первая.

И пока она пыталась найти в своей совсем помутившейся от желания голове объяснение этим словам, Люба оказалась сидящей на постели и прижатой спиной к широкой, чуть влажной груди. Ноги ей бесцеремонно развели в стороны — впрочем, она и не думала сопротивляться, мужские руки обхватили поперек живота, Ник уткнулся ей губами в шею чуть ниже уха и прошептал:

— Как же я об этом мечтал…

Внутри вспыхнуло совсем горячо, обожгло огнем, свело судорогой горло. Но она как-то умудрилась прошептать в ответ:

— Если мечтал — начинай.

И он начал. Очень издалека! Снова целовал плечи, водил пальцами по рукам, по животу, легко щекотал ребра. Только вот ей было совсем не до смеха. И снова она, потерев терпение, сама сдвигает его руку в желаемое, да нет же, в требуемое положение! Что делать с левой рукой, он додумывает сам, и вот его огромные ладони накрывают ее неполный второй.

— Наконец-то… — выдыхает со стоном она.

— Кто-то торопится… — мурлычет провокационно он ей на ухо.

— Кто-то сейчас сдохнет! Если кого-то не начнут немедленно… — она выгибается, сильнее вжимаясь в его ладони.

— Не начнут что? Вот так? — пальцы его чуть сжимаются.

Ответить она может уже только стоном.

И снова он издевательски нетороплив. К тому моменту, когда его пальцы, вдоволь нарисовав всяческих причудливых фигур на идеальных полусферах, касаются ставших сверхчувствительными вершин, Любе кажется, что кровь ее реально кипит. И мозг кипит — это совершенно точно. Потому что она уже просто не понимает, что делает. Тело живет своей жизнью, повинуясь одному-единственному то ли инстинкту, то ли желанию. Именно поэтому она снова своей рукой меняет дислокацию его ладони. Прижимает сверху плотнее его пальцы своими, немного приподнимает бедра. Она бы ему сказала еще что-то вроде: «Ну, давай!», но говорить уже просто не в состоянии. Однако то, какое все под его пальцами — влажное, горячее, упругое, яснее ясного говорит ему о том, чего она не может сказать словами. Пальцы его начинаются двигаться под фирменное хриплое: «Вот так… вот так…», прошептанное на ухо.

Если бы кто-то включил секундомер в этот момент, то бесстрастный прибор зафиксировал бы, что с момента первого движения пальцев Ника до того, как Любу накрыл мощнейший оргазм, прошло менее минуты. Впрочем, справедливости ради стоит отметить, что на тот момент им было совершенно не до секундомера. Они был заняты другим.

В миг наивысшего наслаждения ее бедра сжались так сильно, что его отнюдь немаленькая ладонь оказалась свернутой между ними, словно лист бумаги в трубочку. Было больно, но эта была сладкая, правильная боль. Он ни за чтобы не убрал сейчас свою руку оттуда. И даже потом, когда она расслабилась и обмякла на нем, ладони его так и остались — левая на ее груди, правая — там, между бедер. Не хотел убирать руки. Словно закрывал ото всех. Или метил. Что-то странное ворочалось в груди. Но черт с ними, с чувствами. Хочется же, смертельно!

Люба наконец-то шевельнулась, томно выдохнула, потерлась спиной о его грудь. Поясницу ей царапнула пряжка его ремня.