Отпусти - это всего лишь слово (СИ) - "Сан Тери". Страница 12

В этот раз я не дал Сане тронуть Дёма. В последствии, даже сожалел об этом. Дём выёбывался, явно не понимая, почему его не тронули. Я смотрел на Саню, а Саня с демонстративно - равнодушным видом смотрел в окно. И когда мы встречались глазами, я читал насмешку.

   "Ну" - говорил мне его взгляд - "Чего ты добился?"

"Есть люди, которые не стоят твоего внимания" - Саня скажет это лишь один раз. 

На перемене, в кабинете английского к Сашке пришла девушка, и демонстративно сев на парту закинула ногу на ногу, задирая короткую юбку. У меня отвисла челюсть.

Речь шла о приглашении на тусовку, и конкретная барышня, конкретно для Сани обещала сделать всё. Неудивительно. За Малиным теперь девчонки не просто бегали. В очередь выстраивались и дрались самым натуральным образом. 

Ещё одна из причин, по которой я не дружил с Саней. Я реально блин ему завидовал. Не по злому. Зависть в прямом понимании, вообще чуждое мне чувство. Просто ощущал собственную ущербность что - ли. Ну и гордость играла. Типо я сам по себе. 

Мы сидели вчетвером: Зидан, Лён, Саня и я. Одноклассники могут не быть друзьями, но это не освобождает их от общения, а учитывая, что на английском, мне приходилось делить парту с Саней, деваться мне реально было некуда. 

Не стану лгать, конкретно во время урока, это соседство не было неприятно. Сан шпарил по английски как заправский инглишмен. И ненавязчиво так выручал. Напрямую я бы не принял от него помощи. Не знаю, почему...

Однажды я забыл сделать домашку по английскому. В общем реально горел, и застав меня судорожно выписывающим корявые предложения, Сан вытащил из портфеля тетрадь. Поблизости не было его прихлебателей. Лён болел, Зидан уехал к родственникам во Псков, а Родригес с Мурзиком задержались в столовой. Я на обед не пошёл, потому что третья пара по английсокму мне абсолютно не светила.

- Списывай, - твёрдо сказал Саня, садясь рядом и приземляя тетрадь на парту.

   - Это безнадёжно, Ник. - Сашка посмотрел почти с жалостью. - Ты же даже не понимаешь, что пишешь. 

Он забрал мою тетрадь, пробежал глазами, сморщился, и аккуратным изящным движением вырвал страницу. Сан вообще был аккуратный во всём. Моя грязная исчирканная тетрадь, с кучей помарок и просто с жутким почерком, ни в какое сравнение ни шла с его образцовым дефиле каллиграфии. Я смотрел как Малин, берёт линейку, двумя ровными росчерками, отмеряет поля. Сан считался круглым отличником, но никогда и никому не давал списывать. Это не было жлобством, в обычном понимании, ( чем - чем, а жадностью Сашка не страдал) скорее исключительно принципиальной позицией. Своеобразный закидон в плане: Он мог потратить на тебя кучу времени терпеливо объясняя, всё что ты не понимаешь, но никогда не давал готовых ответов.

   Да на него в нашем классе молились просто, и не только в нашем классе. Однажды он застал зарёванную Юльку Сименович, схлопотавшую пару по алгебре. Мы отвалили челюсти, когда узнали, что Сан остаётся с Юлькой каждый день после уроков, сидит и занимается алгеброй, твою мать.

   Хотя вот тут я бы наверное не удивился. Сименович Саньке нравилась, и даже тот факт, что он жёстко обрубил Дёму Кирсана именно после того как он, доебался до Сименович, не казался удивительным. А сейчас Сан предлагал мне списать у него. Очевидно, его мнение о моих умственных способностях оказалось очень низким, раз даже принципы затрещали по швам. 

Я реально ощутил себя униженным. Даже пожелай Сан постебаться изощрённо, наверное и тогда, он не смог бы придумать ничего хуже, чем предложить мне списать.

А Сан весь такой самодовольный и радостный сука,  типо с хуя ли помощь оказал, бля, меценат хренов, благотворительностью решил заняться для уебана Никитоса, развернулся ко мне и положил передо мной тетрадь.  Мальвина и Буратино бля. 

- Пиши. Число и дату. Я буду помогать. - Сан положил линейку на верхний колонитур тетради. Одной из моих проблем была невнимательность. И Сан решил её, попросту отметив линейкой, то что следовало переписать и закрывая всё несущественное.

- Мы успеем. 

Я молча закрыл свою тетрадь, оттолкнул его руку и поднялся. Я не мог выйти, потому что Сашка сидел с краю скамейки, загораживая проход, и мне пришлось бы попросить его отодвинуться, не через него же перелезать. Сащка тоже это понимал, смотрел выжидательно, ждал наверное, когда у меня язык отвалиться. Я молча сел обратно, отвернулся и принялся смотреть в окно. 

- Партизан? - со злостью поинтересовался Саня. Я не ответил, бросив на него косой взгляд. Сан расправил смятую выдранную страницу, пригладил её ладонями, потом жёстко хлопнул передо мной на стол, поднялся и ушёл, забрав рюкзак. Свою тетрадь он демонстративно оставил на столе. Я не стал списывать, даже закрыл, чтобы не возникло искушения подсмотреть. Это было неправильно. Всё внутри меня противилось этому. Хотя очень хотелось. Я успел переписать заново, понаделав кучу ошибок и получил три с минусом. Сам. Это была моя победа над Сашкой. Глупо наверное. Но я реально гордился собой. Сан к этому больше не возвращался, я тоже. Но в его глазах жалости я больше никогда не наблюдал, только искреннее такое восхищение чужим ослиным долбаёбством. И вновь это негласное уважение и признание, похожее на тонкую, ощутимую нить энергетики. Сан после этого часто помогал мне с английским, но перед тем как помочь, всегда смотрел, словно спрашивая разрешения:

   "Помощь нужна?"

   Я не отвечал, но очевидно давал понять глазами "Да бля, ещё как нужна".

   И Сан ненавязчиво помогал, подсказывая, иногда мог просто написать нужное слово или предложение на бумаге. Иногда, когда я читал и сбивался, он начинал проговаривать словно бы про себя, и всегда приходя на английский, открывал учебник и прочитывал текст вслух, "типо готовился к уроку", но мы оба знали, что он делает это для меня, что бы я мог понять произношение. И эта была та негласная помощь, которую я мог от него принять, и был за неё благодарен. Это была помощь друга, а не демонстративное покровительственное превосходство одолжения, которым он сам того не понимая меня оскорбил. 

Мы никогда не говорили с ним на эти темы, не обсуждали, просто между нами существовало что - то особое на двоих - молчаливое признание авторитета друг друга.

   Я учился через жопу, и вполовину не был таким как Сан, но одно, понимал очень чётко. Мы с ним равны. Абсолютно, исключительно равны. Ни Зидан, ни Лён, ни Мурзик с Родригесом считающиеся лучшими Саниными друзьями, не имели того, что имел я.

   Я смотрел Сашке в глаза, не пригнув голову, не льстиво заискивая и улыбаясь, а именно в глаза, как и всем остальным людям, даже несмотря на то, что в общении с Малиным мне приходилось задирать подбородок. И встречая мой взгляд Сашка неуловимо кивал. Признавая. Уважая. Зная. Существует то, что мы с ним очень оба ценим по своему, даже если никогда не озвучим вслух. Поэтому нам никогда не стать друзьями. Я просто не дам этому произойти. Я не хотел становиться для него таким же как Зидан или Лён. Утратить это особое светлое выражение которое появлялось в его глазах, в моменты нашего обоюдного пересечения. Когда мы сидели на уроках английского и Сан вопросительно приподнимал бровь: "Помочь?" 

Потому что я был единственным, кто мог ему ответить: "А не пойти бы тебе нахуй, Саня". И я неуловимо кивал "Помочь Сан, ещё как помочь".

   Самое парадоскальное заключалось в том, что мы, практически не разговаривали. Не считая редких уроков английского, в общем - то и не общались. 

Да и о чём нам было общаться? Я не переваривал его кодлу. Ладил с ними по возможности мирно сосуществуя, и возможно с их стороны, считался другом и своим в доску парнем. Но большинство поступков Зидана, Лёна и Мурзика с Родригесом оказывались для меня неприемлемы. И когда они окружали Саню, (а они тусили вместе постоянно ) Сан словно одевал маску, становясь развязанным, позволяя себе пахабные шуточки. Мне это было противно. Я знал, что Сан носит маску. И Саня знал, что я знаю какой он, на самом деле. Это тоже было нашим с ним признанием. Как и то, что при мне Саня старался сдерживаться, одевая полумаску, позволяя мне видеть краешек хорошей своей стороны, потому что существовала и другая сторона. И эта сторона казалась мне глубоко неприятной.