Тина и Тереза - Бекитт Лора. Страница 77

Джоан смотрела на него полными слез глазами.

— Да, — произнесла она со скрытым сарказмом, — ты прав, тебя ничего здесь больше не держит. Поезжай. Я скажу тебе, где найти Тину Хиггинс.

Услышав такие слова, Конрад привлек ее к себе и мягко промолвил:

— Я женат на тебе, а не на Тине Хиггинс. И мать моего ребенка ты, а не она. Ты поедешь со мной?

Джоан вздрогнула.

— Разве я нужна тебе?

— Да, — ответил он, и ей показалось, его глаза не лгут, — нужна. И ты, и Мелисса. Конечно, хочу сразу предупредить: хотя у меня отложено немного денег и еще часть мы получим за обстановку, начинать придется с нуля. Если ты выдержишь…

— А ты сумеешь измениться? — Ее бархатистые глаза сверкнули.

— Сделаю все, что в моих силах.

— Тогда, — сказала Джоан, — мне стоит подумать.

ГЛАВА IV

Не прошло двух месяцев, как Джоан и Конрад уже стояли на палубе судна «Миранда», державшего курс на Сидней.

Джоан, завернувшаяся в накидку из тонкого черного сукна, слегка дрожала, хотя вечер был теплый. Она еще не оставила сомнений: временами молодой женщине казалось, что решение покинуть Америку было принято чересчур поспешно. В душе Джоан словно проносились холодные ветры, слой за слоем, точно песок, сдувавшие первоначальное воодушевление и оставлявшие ее сущность открытой страхам, печально обнаженной, будто осенний лес. Она старалась не вспоминать взгляд убитого горем отца, человека, который терял единственное безмерно любимое существо. Когда пароход отчалил от пристани, его губы все еще шевелились, он качал поседевшей головой и смотрел глазами, какие бывают только у покинутых, брошенных, когда не остается сил даже для укоризны.

Она предала отца, оставила его ради человека, который куда менее нуждался в ней и меньше ее ценил. Понимал ли он, чем она пожертвовала ради него? Ради него и… ради себя, своего счастья. Да, как ни тяжело это признавать, подлинно бескорыстная любовь встречается редко.

Джоан еще не отошла от терзаний и… почти ненавидела мужа, взгляд которого точно приклеился к горизонту. Конрад О'Рейли, весь во власти неведомых стремлений, созерцал нечто невидимое никому. Это был взгляд человека, который видел будущее, — человека с возрожденным упорством и воскрешенными силами, которые придавало ему сознание близости родных берегов. А еще — и это пугало Джоан — взгляд Конрада был взглядом вечного одиночки.

Можно ли одновременно бояться и желать чего-то? Наверное, да, ведь любовь и ненависть — две стороны лезвия одного и того же больно ранящего кинжала, а светлая река жизни питается подземными водами сомнений.

Нежные краски неба со следами тающих облаков составляли резкий контраст с земной, налитой тяжестью водой, которая возле самого борта парохода казалась маслянистой, почти густой. Было тихо, «Миранда» неспешно двигалась в беспомощном рассеянном свете, оставляя за собой бахрому пены, и была похожа на огромную белую глыбу с просверленными в ней окошками и дверями. Что-то беспокоило Джоан, и она никак не могла понять: то ли внутреннее состояние влияет на восприятие пейзажа, то ли, напротив, видения окружающего мира внушают печаль и тревогу. Все кругом постепенно меркло, с небес спускалась вечерняя мгла; временами корабль проходил сквозь пряди тумана, и Джоан казалось, будто чьи-то седые мокрые волосы касаются ее лица.

Она поежилась.

— Может, сойдем вниз?

— Хороший вечер, — медленно произнес Конрад. — Неужели тебе холодно?

Джоан кивнула, не в силах вымолвить слово. Горло стиснуло непонятное предчувствие. Ей казалось: огромные, неизвестно кому принадлежащие руки сдавили их маленький, ничтожный мирок и вертят его, сжимают в стремлении вылепить нечто чудовищное. Молодая женщина вздрогнула. Может, будет буря? Такое, говорят, случается в этих местах. Когда они с Конрадом шли вниз, где в одной из двух принадлежавших им кают находились Бетани и спящая Мелисса, Джоан задала вопрос попавшемуся навстречу молодому офицеру.

— Да что вы, мэм! — сказал он, сверкнув улыбкой. — Не волнуйтесь, никакой бури не будет, да и нестрашно, если бы была: «Миранда»— крепкое судно! Так что спите спокойно. — И, слегка поклонившись, пошел дальше.

Джоан растерянно смотрела ему вслед.

— Не грусти, — сказал Конрад, подавая ей руку, когда они ступили на лестницу, — я понимаю, тебе нужно время для того, чтобы осознать случившееся и свыкнуться с мыслью о потерях. Со мной тоже так было.

А сам думал: «Возможно ли смириться с утратой близости родных берегов и любимых людей? Раны душевные, в отличие от физических, сами по себе редко приводят к смерти, но бывает хуже — делают жизнь невыносимой, ввергая человека в муки ада прежде, чем он успел умереть».

Что ж, надо попытаться облегчить Джоан боль потерь и сомнений. Она просила его измениться, и он изменится, чего бы это ни стоило!

— Дело не в грусти, — тихо промолвила женщина, со странным испугом глядя в темную пустоту коридора, — просто я почему-то вижу впереди вместо дороги и света обрыв и туман, точно иду к концу, и он уже близок.

Джоан встрепенулась, испугавшись собственных слов, и быстро взглянула на мужа. Конрад приложил ладонь к ее лбу.

— Ты вся горишь, — сказал он, — заболела?

— Нет, — удивленно отвечала Джоан, — я чувствую себя хорошо.

Она прислонилась к плечу мужа, и Конрад ощутил всем нутром исходящее от нее чувство страха: Джоан была пропитана им, словно маслом пылающий факел.

Кто-то приоткрыл дверь одной из кают, по стенам проплыли дрожащие полосы света, и Джоан несколько секунд завороженно смотрела на них. Послышались голоса, звон хрустальной посуды, смех. Конрад улыбнулся и ободряюще произнес:

— Все хорошо, милая! Уже поздно, идем спать, завтра предстоит куча дел!

Джоан опять содрогнулась. Слово «завтра» было ослепляюще-светлым, недосягаемым, как последняя мечта угасающей человеческой жизни. А ведь и правда, оно, это «завтра», не для каждого и не для всех!

Чтобы отвлечься, она принялась размышлять о делах практических. К миссис Макгилл они с Лоренсом (мысленно и вслух она называла его по-прежнему), разумеется, не поедут, а постараются устроиться в Сиднее. На первое время денег хватит, а там… Похоже, муж был полон самых смелых надежд (в Америке она этого никогда не замечала), хотя и не терял головы.

Бетани восприняла весть о переселении в Австралию с завидным флегматизмом. Конрад считал, что на месте можно найти служанку не хуже, но Джоан привыкла к этой девушке, да и Мелисса тоже. За внешней молчаливостью и сонным спокойствием молодой служанки скрывались основательность и надежность, чего так не хватало порой в этой сумасшедшей жизни. Бетани давно стала своей, а Джоан хватило прощаний со «своими».

Конрад открыл дверь маленькой каюты и проскользнул туда бесшумно, словно ночная птица. Круглый глаз иллюминатора слабо белел в темноте. Конрад зажег свет, и у Джоан отлегло от сердца. Здесь было спокойно, уютно: лимонного цвета занавеси, коричневый ковер, покрытые желтым атласом кровати.

Почти ни о чем больше не разговаривая, они легли, оставив над изголовьем маленькую лампу. Об этом попросила Джоан — она вдруг стала бояться темноты и ночи так, что в первые минуты даже не смела закрыть глаза. Потом, стараясь успокоиться, все-таки смежила веки, и женщине показалось, что она лежит на морском дне, в мягких водорослях, среди незнакомого мира. Джоан вздрогнула, как порой бывает, когда начинаешь засыпать. Но она не спала, более того, почему-то боялась уснуть. Словно подступало, неумолимо и медленно, нечто опасное, чужое… Обычный сон казался сродни самому жуткому — смерти.

Джоан подумала о дочери. Девочка с Бетани, но не лучше ли взять ее к себе в постель? Без присутствия Мелиссы Джоан чувствовала целостность своего существа нарушенной. Интересно, испытывал ли когда-нибудь подобное Лоренс? Наверное, нет.

Незаметно для себя она уснула, и ей приснился туманный и жуткий сон о конце, обрыве всех нитей, что она когда-либо держала в руках, о падении в пустоту. Джоан будто искала свой дом и все время попадала не туда. Это было тем более мучительно, что она не знала, спит или нет…