Леди и война. Пепел моего сердца - Демина Карина. Страница 55

Да и гербовая бумага приятно шелестела, раздираемая когтями.

Личные письма он сжигал. Их пришло всего два, оба – от Урфина. Вряд ли в них было что-то важное… или скорее Кайя боялся, что важное было такое, делающее бессмысленным всю его затею.

Письма вызывали приступы ревности и обиды.

…сны, в которых он вытаскивал листы из камина и читал приговор.

Два года – это очень много. И все устали.

Его просят понять, простить и дать свободу. Шанс жить нормально.

Просыпался с криком. Долго приходил в себя, уговаривая, что сон – лишь сон. Разгребал золу, хотя прекрасно отдавал себе отчет, что писем не восстановить. Система, наверное, могла бы…

…система давала сухие сводки о мятежах, стычках и вероятных сценариях развития военных действий. Она рисовала карты на стене и стрелочками показывала перемещения войск. Примерно. Возможности системы были ограничены.

…о письмах Кайя не спрашивал. Об Изольде система отказывалась информировать.

…так зачем ему очередная грамота со связкой печатей?

– И вы вот так позволите разрушить мир? – Мастер Визгард простер руку отработанным жестом. Видимо, ему приходилось выступать на Совете. Или не на Совете, но точно перед публикой, которая с благодарностью слушала эти выступления, придавая мастеру веры в правильность каждого слова.

– Да, – ответил Кайя, присаживаясь в кресло.

Оно осталось одно. Второе он скормил огню, потому как топить иногда забывали, а Кайя без огня грустил. Да и не любил он гостей.

– Вы будете смотреть, как лорды, ошалев от собственной безнаказанности, раздирают страну на части? Позволите им и дальше пить кровь…

Стало ясно, перед какой публикой привык выступать мастер Визгард. И заодно, каким образом обыкновенный мастер, не получивший высшего звания, занял пост старейшины. Гильдия не пожелала раскола, предпочла уступить тем, кто выкрикивал это имя. Их было много.

– Я бы понял, будь вы одним из них. – Его не останавливали, и мастер Визгард смелел.

Он помнил, как вчера говорил перед толпой, и толпа отзывалась, готовая поддержать его. И если так, то не за ним ли сила? Чего бояться?

Пусть Ортис, лис, из тех, чье время уже ушло, дрожит. А мастер Визгард понимает: в новое время нельзя себя вести по-старому, поджимать хвост и гнуть шею перед титулом.

– Но вы… издыхающий лев, который только издали выглядит грозным. Мы зря пришли к вам.

Он покинул комнату с видом человека, который все для себя решил и от решения собственного не отступит ни на шаг. Что ж, пускай.

– Выйди, – велел мэтр Ортис кузнецу, и Вихро послушно удалился. Кайя мог бы сказать, что этот человек запутался, не зная, к кому примкнуть. Его пугали люди Визгарда своей агрессией и тем, что за словами их не видно было умения, но и медлительность Ортиса не привлекала.

Кузнецы примкнут к тому, у кого будет больше шансов на победу.

– Я прошу у вашей светлости прощения за слова этого глупого человека. Кликуша и пустобрех с деревянными руками. – Это было сказано с искренним презрением. – Но он прав. Лорды потеряли край. Они не желают слушать нас, когда мы просим остановиться. И скоро в замок придут не просить – требовать. Хлеба. Угля. Жизни. Прольется кровь.

Она уже льется, но пока далеко от города.

Одни отбирают хлеб у других. Другие идут в леса и убивают первых. Третьи просто оказываются не там, где должны бы… где сила, там насилие.

Где слабость, впрочем, тоже.

В храме множество свечей. В городе не продохнуть от злобы. И скоро Кайя захлебнется ею.

– Город не переживет эту зиму, – тихо закончил мэтр Ортис. – Почему вы от нас отвернулись?

Предопределенность убивает страх.

– А почему вы отвернулись от меня?

У него наверняка приготовлен и ответ, и объяснения, настолько убедительные, чтобы в них поверить. Но к чести мэтра Ортиса, он промолчал.

Кайя молчать не хотелось. Ему теперь редко выпадает случай поговорить.

И слова он стал забывать. Не только слова… лица… ситуации… всю память сложно перерисовать.

– Вы желали власти, но не желали властью делиться. Вам хотелось перемен, но не тех, которые я предложил. Чего вы испугались? Того, что я получу своих мастеров, а они разрушат многовековой уклад? Возможно, так и было бы. Гильдии не сохраняли мастерство. Они его убивали. Вы тряслись над знанием, над своими секретами, тащили их с собой в могилы… кто сменит вас, мэтр Ортис, когда вы уйдете?

Молчит. И это молчание сродни признанию вины. Вот только Кайя не собирается менять приговор.

– Вам предложили сделку. Места в Совете. Право голоса. И всего-то надо – сложить оружие. Оставить без помощи человека, которому вы принесли присягу. Я ведь не зря ее требовал, мэтр Ортис.

Присяга – лишь слова. На кону были глобальные интересы.

– И что нам делать теперь?

– Делайте оружие. – Кайя закрыл глаза. – Пригодится.

Изольда вернулась к началу зимы.

Кайя услышал ее за рокотом волн, которые теперь били часто, без передышки, вымучивая, обессиливая до того, что Кайя не мог спуститься с крыши.

В эту ночь он и встать не сумел.

Лежал, разглядывал звезды, позволяя городу разрывать себя на части.

Блок хрустел, шатался больным зубом, проседая глубже, но не разваливаясь на части. И в какой-то момент Кайя потерялся. Он перестал существовать цельно, рассыпавшись на черноту, которой стало слишком много, чтобы мир выдержал. Эта чернота стерла остатки Кайя.

Наверное, он бы и сам сроднился с ней.

Но пошел ледяной дождь. И Кайя слышал, как капли пробивают тугой воздух. Ощущал их прикосновения к векам и губам. Холод камней. И узкий кошачий хребет под ладонью.

Слишком мало, чтобы вернуться.

Кот рокотал.

Звал.

А вторым ориентиром стала искра где-то так далеко… на краю сна.

Она была такой раздражающе яркой, что темнота схлынула, разжимая объятья. И Кайя сел. Набрал дождя в ладони и вытер лицо. Сгреб кота, промокшего и злого.

Сон?

Нет. Искра не исчезла. Манила. Звала.

Принадлежала Кайя. Но ему нельзя ее трогать, иначе случится плохое. Например, она погаснет. И Кайя останется один в темноте. Навсегда.

Глава 19

Преддверие бури

Ее светлость, поддавшись уговорам отца, соизволили почтить своим присутствием ежегодный гильдийный бал. И взяли с собой Юго.

Ее светлости полагается иметь свиту, но вот беда, ее светлость не доверяют больше придворным дамам – те слишком хороши. И жадны до сплетен.

Они завидуют и ждут, когда же ее светлость покинут этот мир.

Это больно – умирать, зная, что все, включая собственного отца, ждут твоей смерти, только одни дают себе труд скрывать ожидание, другие – не считают нужным быть вежливыми с той, кто уже ничего не значит. Конечно, ее светлость не имеют привычки изливать душу, но Юго не нужны слова, чтобы понять.

Он сидел в карете между ее светлостью и тенью, словно между двумя отражениями одной женщины. Одинаковые маски из нежнейшей ягнячьей кожи, расписанной рябиновыми листьями. Рисунок повторяется на тяжелом бархате платья, и тускло поблескивают граненые гранаты.

Переливаются огнем рубины ожерелья.

И красные капли на платке, который ее светлость прижимают к губам, тоже выглядят частью узора.

Осень наступала. Юго слышал, как плачут журавли, расставаясь с этой землей. Зиму ее светлость не переживут. Сквозь скрип рессор и далекий, но опасный гул улицы слышно было натужное хриплое дыхание.

Она и сама знала, что скоро уже.

На другой лавке, старательно не замечая некоторых… неудобств, испытываемых ее светлостью, восседал гувернер. Он был высок. Массивен. Солиден. Громко разговаривал, и голос его – Юго точно знал – пугал Йена, как и привычка ударять указкой по ладони.

Нет, никто не осмелился бы ударить Йена Дохерти, но он-то этого не знал. Слишком маленький. Но его уже хотели видеть взрослым и нарядили в неудобный костюм, расшитый теми же рябиновыми листьями. Повесили цепь на шею. Велели вести себя должным образом.