Прекрасные и порочные (ЛП) - Вульф Сара. Страница 4

– Он не кобель! – возражает она. – Он никогда не приставал ко мне!

– Потому что он гей?

– У него есть взрослые подружки из колледжа! Каждую неделю новая!

– Потому что он заказывает их из России. Или с Сатурна. Зависит от того, как много девушек, отчаянно нуждаются в деньгах.

Кайла качается, и я помогаю ей сесть на полированный деревянный пол напротив кухонной стойки, возле огромного шкафа для посуды. Она чувствует его за спиной, пьяно открывает, и заползает внутрь, закрывая за собой дверцы. Я становлюсь чрезвычайно терпеливой и понимающей на целых десять секунд, затем стучусь. Изнутри раздается бормотание.

– Уходи.

– Да ладно. Я не жалею. Он заслужил это, понятно?

– Он мне нравится с четвертого класса! – огорчается Кайла. – Я впервые разговаривала с ним! А ты... ты подошла и всё испортила! Всё кончено! Моя жизнь кончена!

– Ты хорошо прожила эту жизнь, – добавляю я.

– Вообще-то я не собираюсь умирать! – она распахивает дверь шкафа, и кричит на меня.

– О, но ты собираешься умереть! Примерно в семьдесят лет. Сейчас ты выглядишь очень даже живой и очень пьяной, так что, думаю, я отвезу тебя домой.

– Нет! Я могу вести сама! – Она вылезает из шкафа и сразу поскальзывается. Я ловлю её, поднимаю, и вместе мы выходим через парадную дверь.

– Да, ты сейчас вполне можешь въехать в скалу.

– Еще как могу! – стонет Кайла. – Джек теперь меня ненавидит!

– Ох, тьфу, шикарно! Я уверена, он будет вспоминать тебя с нежностью как четыреста тридцать шестую девушку, которую довел до слез.

Кайла начинает рыдать, и я наполовину волочу, наполовину тяну её через лужайку к моему крошечному Фольксваген Жук. Машина светло-зеленая и ржавая, с разбитой задней фарой и кучей банок из-под содовой на полу. Но она делает свою работу, дает всем знать – я плохая, и это всё, что мне требуется от автомобиля.

– Айсис!

Кто-то зовет меня. Кайла пытается сбежать, но она настолько пьяна, что просто качается из стороны в сторону на месте и рыгает. Я усаживаю её на сиденье и закрываю дверь, поворачиваясь к тому, кто меня звал. Эйвери Брайтон идет ко мне, её рыжие кудри подпрыгивают, а зеленые глаза блестят. Она похожа на красивую ирландскую куклу с фарфоровой кожей, стройными пропорциями и большим количеством милых веснушек на носу. Как будто Бог отретушировал её, а для всех остальных у него закончилась краска, он посмотрел вниз на всех детей, которых скинул на Землю и произнес: «Ха-ха, но поверьте – этот будет шедевром».

– Ты похищаешь Кайлу? – спрашивает Эйвери с улыбкой фарфоровой куклы.

– Теоретически, я не похожа на человека, способного на это, но также, теоретически, если бы я знала, как похищать людей, поискав на Гугле, когда мне было скучно во время рождественских каникул в прошлом году, тогда, теоретически, здесь бы потребовался хлороформ и много изоленты.

– Да, хорошо, это очень интересно, но я собираюсь вернуть её обратно. Она нужна мне тут.

– Она, вроде как, не в состоянии. И она действительно расстроена из-за некоторых вещей, не знаю, видела ты или нет, что произошло?

– Я видела. Было интересно. Возможно, это было самое интересное событие за прошедшие годы помимо попытки самоубийства Эрики, – размышляет Эйвери. Она смотрит на меня сверху вниз, как будто видит меня в новом свете, а затем указывает на меня. – Но это не освобождает Кайлу от некоторых поручений, которые она должна выполнить сегодня вечером.

– Это что, предупреждение? Как ты можешь такое говорить о ком-то? Не думаю, что она твоя собственность, а ей нужно полежать и охладиться, поэтому я отвезу её домой?

Я обхожу машину к водительской стороне, в то время как лицо Эйвери становится мертвенно-бледным, вампирским.

– Почему ты разговариваешь вопросами? – спрашивает она.

– Почему ты? Разговариваешь вопросами? – я вытягиваю шею поверх капота и смотрю ей в глаза. Она похожа на медведя. Очень большого и богатого медведя. Я не могу отвернуться, иначе она убьет меня и использует мои внутренности для линии сумочек «Луи Витон».

– Если ты сейчас уедешь, я тебя не приглашу на следующую вечеринку.

– Хорошо? Это правда хорошо, потому что не думаю, что хочу общаться с людьми, которые называют попытку суицида интересным событием? И которые делают сок со слабительным и притворяются, что это пунш? Это так же плохо, как и играющий Black Eyed Peas по кругу?

Я быстро запрыгиваю в машину, завожу её и отъезжаю. Эйвери всё еще смотрит на меня невозмутимо, но её брови от раздражения дергаются. Я опускаю окно, когда подъезжаю к ней ближе.

– Ты, типо, популярная, поэтому я должна поблагодарить тебя за приглашение? И за угрозу? Типо: « Вау, эта вечеринка была отстойной, но угроза действительно хороша?». Даю тебе две звезды за попытку? Я много болтаю? – я делаю паузу. – Держись подальше?

– Ты ходишь в мою школу, идиотка.

Она сделала это. Она обозвала меня. Самая популярная девочка в школе только что меня обозвала. Теперь я должна или убить себя, или вернуться во Флориду, или быстро уехать, чтоб не нагрубить. Жму на газ, мчусь по её подъездной дорожке, но недостаточно быстро объезжаю статую льва, и одно из львиных яичек взмывает в воздух и падает. Я уезжаю, оставляя позади огромное количество новых врагов и льва с одним яичком, и везу домой может-быть-подружку, которая думает, что я разрушила её давнее увлечение, и даже всё это дерьмо лучше, чем то, через что я прошла, то, что длилось три года, девять недель и пятьдесят один день плохих воспоминаний.

-2-

3 года

9 недель

6 дней

Я высаживаю почти протрезвевшую Кайлу в тихом переулке возле её дома. Она нерешительно смотрит на меня, её макияж смазан из-за слез, и тихо бормочет:

– Спасибо.

– Черт, мне очень жаль, – вздыхаю я. – Мне действительно жаль, Кайла.

Она пожимает плечами.

– Неважно. Увидимся в понедельник.

Не неважно. Люди так говорят, когда ситуацию слишком трудно выразить словами. Если она всё еще считает меня реальным объектом, с которым достойна показаться в понедельник, я буду чертовски рада.

Когда я еду домой по темной дороге, извивающейся вокруг коровьих пастбищ и кукурузных полей, отпечаток ледяных голубых глаз Джека и его приводящие в ярость слова эхом звучат в моей голове: «Потому что это произошло с тобой, не так ли?»

Крепко сжимаю руль. Он понятия не имеет, что со мной случилось.

«Я не встречаюсь с уродливыми девочками».

Раздается новый голос в голове. Безымянный – парень, который мне нравился. Любила? Нравился. Я больше не знаю. Он сделал мне очень больно – это всё, что я знаю. У себя в голове называю его «Безымянный». Потому что реальное имя до сих пор причиняет физическую боль. Дышу равномерно: вдох-выдох, пытаясь притупить боль в груди. Я оставила всё позади. Действительно оставила всё позади. После трех лет, девяти недель и пятидесяти одного дня я множество раз оставила всё позади.

Заезжаю на подъездную дорожку к дому и глушу мотор. Сижу в темноте, отгоняя все плохие воспоминания и притягивая новые. У меня появился своего рода друг. Мама здесь намного счастливее. Я не видела Безымянного около двух месяцев. Очень хорошо. Это хорошие новые вещи, которые заполняют дыры в стенах моего разума, оставленные после разрушения плохими вещами. Хорошие новые вещи хоть и надуманны, но сейчас они будут защищать меня.

Я сверкаю себе улыбкой в зеркало заднего вида. В последнее время быть грустной возле мамы очень опасно. Поэтому мне приходится притворяться, по крайней мере, необходимо играть роль, пока не доберусь до своей комнаты.

У нас двухэтажный дом с белыми дверьми и синей отделкой. Ржавый китайский колокольчик слабо звенит на террасе, а сад больше похож на несколько участков неопрятной жухлой травы. Сломанное барбекю, уныло скинутое в угол у дырявого шланга, и дюжина или около того, увядших может-красных-может-цвета-детской-неожиданности роз борющихся, чтобы вырасти как можно выше от умирающего куста, который отделяет наш палисадник от улицы. Днем всё выглядит уродливо, но ночью, благодаря свету, пробивающемуся сквозь занавески, представить, что это не помойка, намного легче. Это единственное приличное место, которое могла позволить мама, но оно сильно отличается от маленького прибрежного коттеджа, в котором я росла во Флориде.