Прекрасные и порочные (ЛП) - Вульф Сара. Страница 5

– Я дома! – Открываю дверь и сетку от насекомых. Наш кот, Исчадие ада или Коко, или вылезай-из-холодильника-идиот, мягко крадется ко мне и трется о лодыжки, пока я кладу ключи в блюдце и снимаю пальто. За ним следует мама, её халат туго затянут, а лицо выражает нетерпение. Она красивая, в возрасте, с седыми прядями в волосах и мягкой линией улыбки. У неё темные, невероятно ясные глаза.

– Ты повеселилась? Сколько парней поцеловала? – спрашивает она.

– Семьдесят. Не меньше.

– Сколько шотов выпила?

– Четырнадцать. На полпути домой я отпустила руль, и Иисус вез меня оставшуюся часть дороги.

Она смеется и гладит меня по голове.

– Рада, что ты повеселилась.

Мы обе знаем: я не выпиваю и не целуюсь с мальчиками, так что это своего рода наша ненормальная шутка. Она бредет на кухню, где её ждут газета и чай. Исчадие ада прыгает на стул напротив нее и начинает важно вылизывать свои яйца.

– Ты принимала лекарства? – спрашиваю я. Мама вздыхает.

– Да. Конечно. Не стоит обо мне беспокоиться. Я – взрослая женщина. Сама могу о себе побеспокоиться.

Я смотрю на кухонную стойку. Она заставлена пригоревшими кастрюлями и сковородками. Пол запачкан, и точно могу сказать, что мама не открывала занавески весь день. Но это не её вина. Некоторые дни лучше, чем другие. В этом нужно винить придурка, который избил её до полусмерти. Если бы папа был здесь, он смог бы сделать для нее большее. По крайней мере, заставить её улыбаться. Но его нет. Он переехал к своей новой семье. Тем не менее, я здесь. Но все что в моих силах – это мыть посуду и попытаться не беспокоить маму. Так я и делаю. Это все, что у меня есть.

Я закатываю рукава худи⁵, включаю горячую воду и выжимаю мыло в кастрюлю.

– Завтра после школы я помою окна, хорошо? Они очень грязные – тот, кто жил здесь раньше, должно быть, любил дым-машины⁶.

Мама едва улыбается, но это не настоящая улыбка.

– Спасибо. Мне завтра надо работать, но я вернусь до темноты.

Мама работает реставратором: берет старые картины и исторические вазы и приводит их в порядок для музеев. Но после больницы для нее наступило тяжелое время найти-и-сохранить-работу. Сейчас она работает в местном железнодорожном музее, который является «ловушкой для туристов»⁷.

– Если хочешь, приготовлю завтра обед, – предлагаю я.

– Глупости. Закажу пиццу.

– Ладно, – я хмыкаю и соглашаюсь. Это не её вина! Она погрузится в работу или в темное прошлое и сама забудет поесть, не говоря уже обо мне. Я достаю из морозилки цыпленка, чтобы разморозить, когда мама поворачивается.

– Я немного устала, – говорит она и тянется, чтобы поцеловать меня в макушку. От нее пахнет лавандой и грустью: так пахнет разорванная папиросная бумага и высушенная солнцем соль.

– Хорошо. Приятных снов. – Я сжимаю её руку, она сжимает мою в ответ перед тем, как начинает медленно подниматься по ступенькам. Мама все еще двигается робко, как будто за каждым углом её кто-то ждет, чтобы причинить ей боль. Сегодня будет спокойная ночь, если она не соврала, что приняла лекарства.

Она вообще не должна их принимать!

Я вздрагиваю и тру кастрюли сильнее. Направляю свою ярость в нужное русло и усиленно начищаю кухню: стойки блестят, пол скользит, а раковина чище, чем уголовное прошлое звезд канала Дисней. Снимаю одежду и запрыгиваю в душ, стирая с себя остатки выпивки, сигаретного дыма и роскоши вечеринки. Мои костяшки покраснели, кожа содрана. Ах, ну да, следует ожидать небольших травм, когда ты бьешь такой айсберг как Джек Хантер.

Я выхожу, больше окутанная запахом миндального шампуня, не тестированного на животных, нежели ароматом расстроенного подростка. Перевязываю руку и смотрю в зеркало: осматриваю повреждения моей души после сегодняшнего вечера. Мамины вьющиеся коричневые волосы и папины теплые, цвета корицы, глаза смотрят на меня. В середине немного золотисто-красные. Папа говорил, что они похожи на маленькие осколки рубина и топаза, что делает их оттенок уникальным. Я гордо называю их цвета корицы, но смешно одетая женщина из Межрайонного регистрационно-экзаменационного отдела, отказалась указывать этот цвет в моих правах, и вот я здесь, всё еще борюсь за равноправие кареглазых. Я еще не сказала последнего слова – я восстану из пепла и снова станцую танго с тираном с розовыми ногтями и серьгами-кольцами из Межрайонного регистрационно-экзаменационного отдела.

До сих пор странно видеть свое похудевшее лицо в зеркале. У меня были пухлые щеки с кучей лишнего жира на подбородке и веках. На шее были складки. Даже мочки ушей были толстыми. Я ездила в лагерь для толстых каждое лето, но это никогда не помогало, потому что я избегала занятия спортом, прячась в мусоросжигателе – рискованная, но очень эффективная тактика. Предпочла бы стать беконом, чем позориться, показывая мои подпрыгивающие толстые складки и недостаток выносливости. Я одна занимала целое сиденье в автобусе. Теперь мне приходится постоянно напоминать себе, что я больше не занимаю так много места.

Если бы я была богатой как моя старая «лучшая подруга» Джина, то на шестнадцатилетие получила бы в подарок липосакцию с БМВ или чем-то еще. Можно было бы несколько месяцев заправлять БМВ маслом, сделанным из моего жира, но, увы. Я носила несколько слоев одежды и постоянно следила за калориями, бегала каждое утро и каждый вечер, поэтому постепенно появлялись мускулы, и не осталось жира для липосакции, который можно было бы преобразовать во что-то полезное. Помню, как ненавидела каждую секунду моей диеты и упражнений. Но сейчас – это неясное болезненное воспоминание, противоположно чистому, отчетливому воспоминанию, которое, в первую очередь, привело к итоговой цели.

«Я не встречаюсь с уродливыми девочками».

Уродина.

Я трогаю свое лицо, отражение в зеркале повторяет за мной.

Уродина.

Уродина уродина уродина уродина. Фиолетовые пряди не делают меня симпатичней. Потеря веса не делает меня прекрасней. Мое лицо такое же, как всегда: немного тоньше, да, но все такое же. Нос плоский, очень широкий подбородок. Небольшое количество подводки для глаз, которую я наношу каждый день, смылось, делая меня бледной и измученной. Голос Безымянного преследует меня, даже когда я сушу волосы, надеваю шорты и удобную футболку, которые служат мне в качестве пижамы.

Мои растяжки – уродливы.

Мои прыщики – уродливы.

Моя походка, покачивая бедрами – уродлива.

Я уродина. И я смирилась с этим. Я такая. Сейчас я – Новенькая Девочка в Ист Саммит Хай, но скоро очарование исчезнет, и они дадут мне другое прозвище – Уродливая Девочка. Во всяком случае, должно быть так. Будет логично и правильно назвать меня так. Безымянный был жесток, когда называл меня так, но был прав. Он открыл мне глаза, и за это я иронически благодарна, как благодарен художник за то, что кто-то указал на его левую руку, которая немного дрожала и была менее искусной. Это позволило мне узнать свои слабые места, в этом мое преимущество.

Любовь не является одной из моих сильных сторон. Также свидания не являются сильной стороной. Мне нравится думать, что быть милой – одна из моих сильных сторон, за минусом избивание парней, которые это заслужили. Поэтому буду милой. Буду держаться подальше от всех. Никто не любит уродин. А если и так, это не хорошо для них. Я шумная, злая и саркастичная. Никто не любит и этого. Безымянный научил меня и этому тоже. Он научил меня отделяться от всех. Вот истинная доброта.

Я вздыхаю и падаю на кровать. Мисс Маффин, моя полинявшая, но всё еще мягкая плюшевая панда, ждет меня. Обнимаю игрушку и зарываюсь лицом в её грудь с надписью «Сделано в Китае».

– Мисс Маффин, я облажалась.

Кажется, её черные глазки-бусинки говорят мне:

«Да, знаю, дорогая. Но из-за этого я не люблю тебя меньше».

Мне удалось поспать четыре часа, прежде чем в комнате включился свет. Я быстро сажусь, протирая глаза. Снаружи всё еще темно. Мама стоит в дверях, трясясь под халатом как лист. Я скидываю одеяло и иду к ней.