Пандемониум - Оливер Лорен. Страница 20

Джулиан с отцом в одинаковых костюмах. Волосы у Джулиана зачесаны назад и убраны за уши. Он переминается с ноги на ногу, явно пытается скрыть волнение.

Интересно, что в нем такого особенного? Почему Рейвэн и Тэк приказали мне не спускать с него глаз? Он стал символом АБД, он пожертвует собой ради всеобщей безопасности. Это все так. Но может, он представляет для нас какую-то более серьезную опасность?

Мысленно я возвращаюсь к тому, что говорил Джулиан на собрании АБД.

«Мне было девять, когда мне сказали, что я умираю».

Интересно, как это — медленно умирать?

А быстро?

Чтобы избавиться от этих мыслей, я крепко сжимаю кулаки, так, что ногти впиваются в ладони.

Из-за помоста доносится барабанная дробь. Часть площади с моего места не видна, должно быть, там духовой оркестр. Люди скандируют все громче, теперь орет уже вся толпа, и мы непроизвольно начинаем раскачиваться в такт с лозунгами. Откуда-то издалека доносится другой ритм, разрозненные голоса выкрикивают другие лозунги: «АБД — опасна для всех… Исцеление для защиты, а не для вреда…»

Несогласные. Их, должно быть, загнали куда-то подальше от помоста.

Громче, громче, громче. Мое тело входит в общий ритм, я чувствую, как вибрация гула толпы из тысяч и тысяч людей поднимается во мне от пяток к груди. И хоть я ни во что из этого не верю — ни в слова, ни в этих людей, ни в их цели, — атмосфера всеобщего воодушевления захватывает меня, дарит ощущение силы.

Опасная атмосфера.

Вдруг, когда вопли толпы достигают своего пика, Томас Файнмэн выходит из окружения телохранителей и, перешагивая через ступеньку, поднимается на помост. Ритм распадается на крики и аплодисменты. Повсюду над толпой появляются белые баннеры и флаги. Часть из них выпущена силами членов АБД, остальные люди просто вырезали из ткани длинные белые полосы. Вся Таймс — сквер покрывается тонкими белыми щупальцами.

— Спасибо, — благодарит в микрофон Томас Файнмэн.

Его голос гремит над нами, а потом микрофон вдруг начинает дико и пронзительно выть. Файнмэн кривится, он накрывает микрофон ладонью и чуть подается назад, чтобы дать какие-то указания. В этот момент у него на шее отчетливо видна метка исцеленного. Шрам в форме треугольника транслируется на видеоэкран.

Я переключаюсь на Джулиана. Он стоит за стеной из телохранителей, скрестил руки на груди и наблюдает за отцом. Он в одном пиджаке, ему, наверное, холодно.

— Спасибо, — во второй раз начинает Томас Файнмэн и, удостоверившись в том, что звук нормальный, продолжает: — Так-то лучше. Друзья мои…

И тут это происходит.

Бах. Бах. Бах.

Три маленьких взрыва; похоже на петарды, которые мы запускали на «Истерн-пром» четвертого июля.

Кто-то пронзительно кричит.

А потом начинается хаос.

Фигуры в черном появляются из ниоткуда, отовсюду. Они выбираются из канализационных люков, материализуются из-под земли, выходят из вонючих испарений. Они, как пауки, спускаются на длинных черных веревках по стенам домов. Косят толпу острыми сверкающими клинками, выхватывают из рук сумки, срывают цепочки, отсекают пальцы с кольцами.

Вжик-вжик.

Стервятники. Мои внутренности превращаются в жидкость. Дыхание застревает в горле.

Люди отчаянно пытаются выбраться с площади. Но стервятники взяли нас в кольцо.

— Ложись! Всем лечь! На землю!

В воздухе свистят пули. Полицейские открыли огонь. Один стервятник уже проделал полпути от крыши до земли. Пуля попадает ему в спину, он дергается один раз и безвольно повисает на конце веревки. Ветер раскачивает его мертвое тело. Один из баннеров АБД каким-то образом зацепился за снаряжение стервятника. Я вижу, как красные пятна расползаются по белой ткани.

Это ночной кошмар. Я оказалась в прошлом. На самом деле ничего этого не происходит.

Кто-то сильно толкает меня в спину, и я растягиваюсь на мостовой. Шершавый асфальт возвращает меня к реальности. Люди бегут, они готовы растоптать друг друга. Ко мне приближаются ноги в тяжелых ботинках, я быстро откатываюсь в сторону.

Надо подняться.

Я пытаюсь, но меня снова валят на асфальт. На этот раз из меня выходит весь воздух, я чувствую чей-то вес на спине. И вдруг страх возвращает мне способность четко мыслить. Я должна встать на ноги.

Одна секция полицейских заграждений уже повалена на асфальт, напротив меня лежит острый обломок доски. Я хватаю его и выставляю за спину. Я чувствую, как дерево входит в контакт с ногами, мышцами, кожей. На секунду груз на моей спине смещается, давление ослабевает, и я вскакиваю на ноги и бегу к помосту.

Джулиан исчез. Я должна была наблюдать за ним. Что бы ни случилось.

Пронзительные крики людей. Запах дыма.

А потом я замечаю его слева от себя. Телохранители ведут его сквозь толпу к одному из старых спусков в метро. Вход, как и все остальные, заколочен фанерными щитами. Но когда они добираются до цели, один из телохранителей делает шаг вперед и толкает фанерный щит от себя.

Это не препятствие. Это дверь.

А потом они исчезают, и фанерная дверь закрывается.

Еще выстрелы. Очередная волна криков. Одного стервятника подстрелили в самом начале спуска. Пуля сбивает его с перил балкона, и он летит вниз, в толпу. Люди, как одна волна, — головы, руки, искаженные от ужаса лица.

Я бегу к входу в метро, где исчез Джулиан. Над входом поблекшие от времени буквы и цифры: N, R, Q, 1, 2,3,7 [15]. Посреди царящего вокруг хаоса есть в этих символах старого мира, в этом коде из другой жизни что-то успокаивающее. Мог ли тот мир быть хуже, чем этот? Люди, которые жили во времена ярких огней и открыто любили друг друга, тоже вопили от ужаса, топтали друг друга ногами, целились из ружей?

А потом из меня снова выбивают весь воздух, я лечу вперед и приземляюсь на левый локоть. Я слышу, как хрустнула кость, острая боль пронзает меня насквозь.

Надо мной нависает стервятник. Определить, какого он пола, невозможно. Все стервятники одеты в черное и в черных лыжных шапочках, которые натянуты так, что даже шеи не видно.

— Отдай мне сумку, — рычит стервятник.

Рычанием меня не обманешь. Это девушка. Она пытается говорить басом, но все равно слышно, что голос у нее мелодичный.

То, что стервятник оказался девушкой, злит меня еще больше.

Мысленно я плюю этой стервятнице в лицо: «Да как ты смеешь? Вы все испортили!»

Но я послушно сажусь и начинаю стаскивать с плеч рюкзак. Боль яркими вспышками распространяется от локтя к плечу.

— Давай, давай, шевелись.

Девушка пританцовывает на месте и одновременно ощупывает длинный острый нож за поясом.

Мысленно я взвешиваю все, что есть у меня в рюкзаке: пустая банка из-под воды, зонтик Тэка, ключи, руководство «Ббс» в твердой обложке. Тэк настоял, чтобы я взяла эту книгу с собой, и теперь я ему за это благодарна. В ней около шестисот страниц.

Достаточно тяжело. Я беру лямки рюкзака в правую руку и крепко сжимаю их в кулаке.

— Я сказала — шевелись.

Стервятница в нетерпении наклоняется за рюкзаком, а я, преодолевая боль, наношу удар. Рюкзак бьет ее в висок с достаточной силой, чтобы сбить с ног. Она валится на бок. Я вскакиваю на ноги. Стервятница хватает меня за лодыжки, и я дважды со всей силы бью ее ногой под ребра.

Священники и ученые правы в одном: глубоко в душе мы все ничуть не лучше диких зверей.

Девушка складывается пополам, я перепрыгиваю через нее и, петляя, бегу через поваленные полицейские заграждения. Вокруг продолжают кричать люди, их крики превратились в жуткий вой, похожий на усиленный динамиками вой сирены.

Добегаю до входа в метро, кладу ладонь на лист фанеры и на секунду замираю в нерешительности. Согретая солнцем, шершавая поверхность вносит частичку нормальности в творящееся вокруг безумие.

Еще один выстрел. Я слышу за спиной глухой звук от удара тела о землю. Снова крики.

Я подаюсь вперед и толкаю дверь из фанеры. За дверью полумрак и резко пахнет плесенью.