Пандемониум - Оливер Лорен. Страница 30

Джулиан замолкает.

— Ну? — спрашиваю я, — А что было дальше?

— Не знаю, — отвечает Джулиан.

— Как это ты не знаешь? — удивляюсь я.

Я слышу, как он ворочается на своей койке.

— Это все, дальше я не читал, — говорит он.

Для меня это звучит как сигнал тревоги.

— Так это ты не сам выдумал?

Джулиан колеблется секунду и признается:

— Нет.

— Никогда раньше не слышала эту историю, — говорю я и стараюсь при этом, чтобы мой голос звучал как можно спокойнее, — И в учебниках ее, кажется, не было. Я бы запомнила, если бы она была в программе.

Читать и распространять разрешают не так много книг, максимум две-три в год, а иногда вообще ни одной. Если я не слышала эту историю, есть вероятность, что это потому, что она запрещенная.

Джулиан кашляет.

— Ее и не было, ну, в школьной программе. — Он молчит немного и говорит: — Она запрещенная.

У меня по телу начинают бегать мурашки.

— Где ты нашел запрещенную книжку?

— У моего отца много важных друзей в АБД. Члены правительства, священники, ученые. Поэтому у него есть доступ к… к конфиденциальной информации и к разным документам из прошлых времен. Из времен болезни.

Я лежу тихо и слышу, как Джулиан тяжело сглатывает, прежде чем продолжить.

— Когда я был маленький, у моего отца был кабинет… Вообще-то у него их было два. В одном кабинете он делал почти всю работу для АБД. Мы с братом часто сидели там и до самой ночи помогали отцу складывать буклеты. Забавно, для меня до сих пор полночь пахнет газетой.

Меня настораживает упоминание о брате. Раньше я никогда не слышала, что у Джулиана есть брат, не видела его фотографий в агитационных материалах АБД или в местной газете «Слово». Но я не хочу перебивать Джулиана.

— А второй кабинет всегда был заперт. Туда никому не разрешалось заходить, и отец прятал ключ. Вот только однажды… — Джулиан опять ворочается, — Однажды я увидел, где он прячет ключ. Было поздно. Я уже должен был спать. Я захотел попить и вышел из комнаты, чтобы набрать воды, и увидел с лестницы отца. Он подошел к шкафу в гостиной. Там на самой верхней полке стояла фарфоровая статуэтка петуха. Я видел, как отец снял голову петуха, как колпачок, и положил внутрь ключ.

На следующий день я притворился, будто заболел, и мне разрешили не ходить в школу. После того как отец и мама ушли на работу, а брат побежал к школьному автобусу, я прокрался вниз, взял ключ и открыл второй кабинет отца, — Джулиан тихо усмехается, — Кажется, никогда в жизни я не был так напуган. У меня так тряслись руки, что я раза три уронил ключ, все никак не мог вставить в замочную скважину. Я понятия не имел, что там внутри. Не знаю, что ожидал там увидеть. Может, мертвецов или запертых на ключ заразных.

Я, как всегда, напрягаюсь, когда слышу это слово, но потом решаю расслабиться и слушать дальше.

Джулиан снова смеется.

— Я жутко разозлился, когда увидел там все эти книги. Я-то надеялся на большее. А потом я понял, что это не обычные книги. Они были совсем не похожи на те, что я видел в школе или которые читали в церкви. Тогда-то я и понял, что они запрещенные.

Против моей воли оживают давно похороненные воспоминания. Я первый раз вхожу в трейлер Алекса. Пламя свечи освещает дюжины и дюжины странных, незнакомых названий, истертые от времени корешки книг. Я открываю для себя поэзию. В одобренных правительством местах книги служат для того, чтобы приносить пользу. Но запрещенные книги не такие простые. Некоторые похожи на паутину, и ты на ощупь идешь по нитям сюжета в удивительные, полные тайн места. А некоторые, как воздушные шары, сами взлетают к небу, до них не дотянуться, но можно наблюдать за их прекрасным полетом.

Но есть другие, самые лучшие, они как двери.

— После того случая я каждый раз, когда оставался один дома, пробирался в этот кабинет. Я знал, что это неправильно, но ничего не мог с собой поделать. А еще там была музыка, совсем не такая, как из Библиотеки одобренных фильмов и музыки. Ты даже представить себе такое не можешь, Лина. В тех песнях было полно дурных слов, все о делирии… Но не все они плохие и не все о безнадежности существования. Ведь считается, что в те времена все были несчастны. Считается, что все люди были больны. Но некоторые песни… — Джулиан замолкает, а потом тихо поет: — «Все, что тебе нужно, — это любовь…»

Так странно слышать это слово, я даже гусиной кожей покрываюсь. Джулиан молчит какое-то время, а когда продолжает рассказ, говорит еще тише.

— Можешь в такое поверить? «Все, что тебе нужно…»

Джулиан умолкает, как будто вдруг сознает, как близко мы лежим, и отодвигается подальше от меня. В темноте я его практически не вижу.

— Но отец меня в итоге все равно поймал. Я как раз начал читать ту историю, которую тебе рассказывал. Она называлась «Волшебник из страны Оз». Я никогда в жизни не видел, чтобы отец был таким злым. Понимаешь, благодаря процедуре он почти все время был очень спокойным. Но в тот день он потащил меня в гостиную и бил, пока я не потерял сознание.

Джулиан рассказывает об этом просто, без эмоций, а у меня внутри все сжимается от ненависти к его отцу, ко всем подобным его отцу. Они проповедуют единство и святость, а сами избивают детей до потери сознания.

— Отец сказал, что это для того, чтобы я понял, что могут сделать со мной запрещенные книги, — говорит Джулиан, а потом задумчиво так продолжает: — На следующий день у меня случился первый припадок.

— Мне жаль, — шепотом говорю я.

— Я его ни в чем не виню, — торопится сообщить мне Джулиан. — Доктора сказали, что, возможно, тот припадок спас мне жизнь. Благодаря этому припадку они обнаружили у меня в мозгу опухоль. И потом, отец просто пытался мне помочь. Хотел уберечь от болезни, понимаешь?

В эту секунду у меня сердце разрывается от жалости к Джулиану, и я, чтобы она не унесла меня, как отлив океана, думаю о гладких стенах моей башни ненависти. Я представляю, как поднимаюсь по лестнице на самый верх и целюсь в отца Джулиана, а потом смотрю, как он сгорает заживо.

С минуту помолчав, Джулиан спрашивает:

— Ты считаешь, что я плохой человек?

— Нет, — с трудом выдавливаю я через окаменевшее горло.

Несколько минут мы дышим в унисон. Интересно, замечает это Джулиан или нет?

— Я так и не понял, почему запретили ту книжку, — говорит он спустя какое-то время, — Наверное, за то, что там было после злой волшебницы и волшебных туфелек.

С тех пор я все время об этом думаю. Забавно, как иногда застревают в голове такие мелочи.

— А ты помнишь еще какие-нибудь истории из тех книжек?

— Нет. И песен тоже не помню. Только одну строчку, — говорит Джулиан и снова напевает: — «Все, что тебе нужно, — это…»

Дальше мы лежим молча, и я начинаю уплывать из реальности. Через лес бежит извивающаяся серебряная лента реки, я иду по этой ленте, а на мне чудесные туфельки, они сверкают на солнце, словно все усыпаны золотыми монетками…

Я прохожу под деревом, в моих волосах запутываются листья. Я поднимаю руку и ощущаю тепло чьих-то пальцев…

Я резко возвращаюсь в реальность. Рука Джулиана нависает в одном дюйме над моей головой. Он передвинулся на самый край койки, я даже могу чувствовать тепло его тела.

— Что ты делаешь?

У меня учащается пульс, я чувствую, как у меня над правым ухом подрагивает его рука.

— Извини, — шепотом говорит Джулиан, но руку не убирает, — Я…

Я не вижу его лица, только удлиненный и неподвижный, словно вырезанный из черного дерева, силуэт.

— У тебя красивые волосы, — наконец говорит Джулиан.

У меня сжимается грудь, в камере, кажется, становится жарче.

— Можно я? — спрашивает Джулиан так тихо, что мне его едва слышно.

Я киваю, потому что у меня перехватило горло и я не могу говорить.

Джулиан очень медленно и осторожно опускает ладонь на последний дюйм, и, когда он это делает, я слышу выдох, это выдох освобождения от чего-то. Мое тело цепенеет, оно раскаляется добела и беззвучно взрывается изнутри. А потом Джулиан проводит пальцами по моим волосам, и я расслабляюсь, невидимые тиски больше не сжимают мою грудь, я могу дышать, я жива, и все прекрасно, все будет хорошо. Джулиан продолжает гладить меня по волосам, он приподнимает пряди, наматывает их на пальцы, потом отпускает, и они снова падают на подушку. На этот раз, когда я закрываю глаза, то вижу сверкающую серебряную реку и вхожу прямо в нее. Я позволяю реке унести меня по течению.