Пандемониум - Оливер Лорен. Страница 31

Утром мой первый цвет — синий. Я смотрю в глаза Джулиана. Он быстро отворачивается, но недостаточно быстро. Он наблюдал за мной, пока я спала. Он меня смутил, я злюсь и в то же время польщена. Интересно, я разговаривала во сне? Иногда я зову во сне Алекса, и, уверена, сегодня он был в моих снах. Не помню, что мне снилось, но проснулась я с «ощущением Алекса» — с пустотой в груди.

— Ты давно проснулся? — спрашиваю я.

При свете мы снова чувствуем себя неловко и напряженно. Я почти готова поверить, что все, произошедшее ночью, — сон. Джулиан гладил мои волосы. Он прикасался ко мне. Я позволила ему прикасаться к себе.

Мне нравилось, когда он ко мне прикасался.

— Недавно, — говорит Джулиан. — Не мог заснуть.

— Кошмары?

В камере не хватает воздуха, каждое слово дается мне с трудом.

— Нет.

Я жду, что Джулиан скажет что-то еще, но между нами надолго повисает тишина.

Я сажусь. В камере жарко и воздух спертый. Меня подташнивает. Я пытаюсь придумать, что бы такое сказать, чтобы снять напряжение.

Первым заговаривает Джулиан.

— Ты думаешь, они собираются нас убить?

И напряжение лопается, как мыльный пузырь. Сегодня мы на одной стороне.

— Нет, — отвечаю я с убежденностью, которой на самом деле не чувствую.

С каждым днем в камере у меня возникает все больше вопросов. Если они, стервятники, планировали получить выкуп за Джулиана, они уже должны были его получить. Этот Томас Файнмэн, его отполированные металлические запонки, его жесткая, сверкающая улыбка… Я представляю, как он избивал своего девятилетнего сына, пока тот не потерял сознание.

Он может принять решение не платить выкуп. Эта мысль, как маленький игольчатый кристалл, крутится у меня в мозгу, а я пытаюсь не обращать на нее внимания.

Мысли о Томасе Файнмэне заставляют меня вспомнить кое о чем.

— А сколько твоему брату сейчас? — спрашиваю я.

— Что?

Джулиан сидит на койке ко мне спиной. Он точно услышал мой вопрос, но я все равно его повторяю. Спина Джулиана едва заметно вздрагивает и превращается в камень.

— Он умер, — отрывисто и зло говорит он.

— Как… как он умер? — тихо переспрашиваю я.

— Несчастный случай, — сквозь зубы отвечает Джулиан, и снова я чувствую злость в его голосе.

Я отлично понимаю, что Джулиан не хочет говорить на эту тему, но просто не могу это так оставить.

— Что за случай?

— Это было давно, — говорит Джулиан, а потом вдруг резко оборачивается лицом ко мне. — И вообще, какое тебе дело? Что ты все выпытываешь? Я ни черта о тебе не знаю, но я же не сую нос в твою жизнь.

Такой реакции я не ожидала и уже готова поставить его на место, но вовремя сдерживаюсь. Хватит с меня ошибок. Я решаю спрятаться за невозмутимым спокойствием Лины Джонс, за спокойствием зомби, спокойствием исцеленной.

— Просто мне интересно, — не повышая голоса, отвечаю я. — Можешь ничего не рассказывать.

На секунду мне кажется, что я вижу в глазах Джулиана искру паники, она вспыхивает, как сигнал тревоги. Но потом его лицо становится жестким и решительным, как у отца. Он один раз коротко кивает, встает и начинает ходить по камере. Я испытываю наслаждение, наблюдая за тем, как он разволновался. Вначале он был таким спокойным. Приятно видеть, как он по чуть-чуть лишается хладнокровия. Защита и уверенность, которые предлагает своим членам АБД, здесь, под землей, ничего не стоят.

И вот в одну минуту мы снова по разные стороны баррикады. Мне комфортно в этой каменной утренней тишине. Так и должно быть. Это правильно.

Я не должна была позволять ему прикасаться к себе. Даже приближаться не должна была позволять.

Мысленно я все время приношу извинения: «Простите меня, простите, простите».

Но я не уверена, перед кем извиняюсь, перед Рейвэн, перед Тэком или перед ними обоими.

Воду так и не принесли. И еду тоже. А потом, ближе к середине дня, в воздухе происходят какие-то перемены, это уже не эхо от звука падающих капель воды и не холодные подземные сквозняки.

Впервые за несколько часов Джулиан смотрит в мою сторону.

— Ты слышишь?.. — хочет спросить он, но я подношу палец к губам.

Голоса в коридоре, звук тяжелых шагов. Это не один тюремщик, к камере приближаются несколько человек. Сердце начинает учащенно биться в груди, я инстинктивно оглядываюсь по сторонам в поисках оружия. Кроме ведра, здесь нечем обороняться. Я уже пыталась открутить ножки от койки, но безрезультатно. Мой рюкзак лежит в дальнем углу камеры, и как раз в момент, когда я решаю нырнуть за ним (что-то лучше, чем ничего), в замке со скрипом поворачивается ключ и дверь распахивается настежь. В камеру входят два стервятника. Оба вооружены.

— Ты. — Первый стервятник, мужчина среднего возраста с нереально белой кожей, тычет в сторону Джулиана прикладом, — На выход.

— Куда мы идем? — спрашивает Джулиан, хотя должен бы знать, что ему не ответят.

Он стоит, вытянув руки по швам. Голос его звучит ровно.

— Задавать вопросы будем мы, — говорит бледный мужчина и улыбается, демонстрируя нам желтые зубы и десны в темных пятнах.

На мужчине плотные брюки в армейском стиле и старая солдатская куртка, но он — стервятник, в этом можно даже не сомневаться. На его левой руке я замечаю бледно-голубую татуировку. А когда он делает шаг вперед и обходит Джулиана, как шакал, принюхивающийся к жертве, у меня кровь стынет в жилах. У него на шее метка исцеленного, только очень грубо сделанная, она похожа на три красных шрама. Внутри этих шрамов он вытатуировал черный треугольник. Десятилетия назад процедура была гораздо опаснее, чем сейчас. Мы с детства слышали истории о людях, которые после процедуры не излечились, а сошли с ума, или превратились в «овощ», или стали жестокими, как дикие звери, и навсегда потеряли способность чувствовать что-то или сочувствовать кому-то.

Я стараюсь совладать с паникой, которая разрастается у меня в груди и заставляет сердце подскакивать и спотыкаться. Второй стервятник — это девушка. Ей примерно столько же лет, сколько Рейвэн, она стоит, прислонившись к косяку, и блокирует выход. Она выше меня, но я крепче. Лицо у нее все в пирсинге (по пять проколов в каждой брови и по одному во лбу и в подбородке), а еще я вижу что-то похожее на обручальное кольцо у нее в носу. Мне даже думать не хочется о том, где она могла его взять. Еще у нее низко на бедре висит кобура с пистолетом. Я прикидываю, сколько у нее может уйти на то, чтобы вытащить пистолет из кобуры и наставить его мне в лоб.

Стервятница на секунду встречается со мной взглядом. Должно быть, ей удается прочитать мои мысли, потому что она говорит:

— Даже не думай.

У стервятницы какой-то странный голос, трудно разобрать слова, но когда она открывает рот и зевает, я вижу, в чем тут причина. У нее язык блестит от металла. Гвоздики, кольца, проволока — все это «украшает» ее язык, такое впечатление, что она наглоталась колючей проволоки.

Джулиан колеблется всего одну секунду. Он делает резкое, похожее на судорогу движение вперед, но быстро берет себя в руки. Когда Джулиан выходит из камеры под конвоем стервятницы и альбиноса, он выглядит спокойно, как будто собрался на пикник.

И он не смотрит на меня. А потом дверь закрывается, поворачивается ключ в замке, и я остаюсь одна.

Ожидание, похожее на агонию. Я как будто горю в аду. Я проголодалась, хочу пить и совсем ослабла, но все равно хожу по камере как заведенная и не могу остановиться. Я стараюсь не думать о том, куда они повели Джулиана. Может быть, за него в конце концов внесли выкуп и теперь он на свободе. Но мне не понравилось, как альбинос сказал с улыбкой: «Задавать вопросы будем мы».

В Дикой местности Рейвэн научила меня подмечать каждую мелочь, ориентироваться по мху на стволах деревьев, по высоте травы, по цвету земли. А еще она научила меня обращать внимание на несоответствие в деталях. Трава вдруг стала густой, значит, рядом вода. Внезапно все вокруг стихло — где-то рядом появился крупный хищник. Больше зверей, чем обычно? Будет больше еды.