Пока я жива (Сейчас самое время) - Даунхэм Дженни. Страница 37

Адам снял свитер и остался в майке и джинсах. Вчера он подстригся; наклон его шеи, плавно переходящей в плечо, невыразимо прекрасен. Заметив, что я за ним наблюдаю, Адам ухмыляется, кладет лопату и подходит ко мне: — Привет!

Я тянусь к нему в надежде, что мне станет лучше. Он теплый. Кожа соленая и пахнет солнцем. — Я тебя люблю.

Молчание. Изумление. Неужели я это хотела сказать?

Он улыбается своей асимметричной улыбкой: — И я тебя люблю, Тесс.

Я зажимаю ему рот ладонью: — Если это неправда, не говори. — Это правда.

От его дыхания мои пальцы становятся влажными. Он целует мою ладонь.

Я прячу эти мгновения в сердце — его рот под моей рукой, его губы на моих губах. Они нужны мне, как талисманы, чтобы пережить невозможное путешествие.

Адам проводит пальцем по моей щеке от виска до подбородка, потом по губам: — Ты в порядке?

Я киваю.

Он смотрит на меня с недоумением: — Ты какая-то притихшая. Я приду, когда закончу, и, если хочешь, съездим на мотоцикле попрощаться на недельку с нашим холмом.

Я киваю. Конечно, хочу.

Адам целует меня на прощание. От него пахнет сливочным маслом.

Пролезая обратно в дыру, я цепляюсь за забор. Птица высвистывает затейливую мелодию. Папа стоит на заднем крыльце с ананасом в руке. Добрые знаки. Нечего бояться.

Я возвращаюсь в шезлонг. Зои притворяется, будто спит, но, когда я сажусь, приоткрывает один глаз: — Вот интересно, влюбилась бы ты в него, если б не болезнь? — Конечно. — Джейк красивее. — Адам намного приятнее. — Наверняка он тебя иногда бесит. Несет чушь или пристает, когда тебе не хочется секса. — Нет.

Зои бросает на меня сердитый взгляд: — Может, он вообще не парень?

Ну как ей объяснить? Рассказать, как уютно его рука обнимает меня ночью за плечи? Как от часа к часу меняется его дыхание, так что я узнаю по нему рассвет? Проснувшись, он меня целует. Мое сердце все еще стучит, потому что он кладет руку мне на грудь.

По дорожке подходит папа с ананасом: — Иди в дом. Филиппа пришла.

Но внутрь идти не хочется. Мне душно в четырех стенах. Хочется остаться под яблоней, на весеннем воздухе. — Пап, попроси ее выйти сюда.

Он пожимает плечами и уходит в дом. — У меня должны взять анализ крови, — поясняю я Зои.

Она морщит нос: — Ладно, я все равно замерзла.

Филиппа натягивает стерильные перчатки: — Ты по-прежнему вся в любви? — Завтра у нас юбилей. — Десять недель? Что ж, любовь творит чудеса. Я буду советовать всем своим пациентам влюбиться.

Она поднимает мою руку вверх и протирает катетер марлевым тампоном. — Вещи собрала? — Пару платьев. Бикини и сандалии. — И все? — А что мне еще нужно? — Во-первых, хотя бы лосьон от солнца, панамку и теплую кофту! Мне не улыбается лечить тебя по возвращении от ожога.

Мне нравится, как она возится со мной. Уже много недель она моя постоянная медсестра. Думаю, я ее любимая пациентка. — Как поживает Энди?

Филиппа устало улыбается: — Всю неделю валяется с простудой. Разумеется, он утверждает, что это грипп. Ты же знаешь мужчин.

Вообще-то нет, но я все равно киваю. Интересно, любит ли ее муж, хорошо ли ей с ним, млеет ли он в ее крепких объятиях. — Филиппа, а почему у вас нет детей?

Набирая кровь в шприц, она пристально смотрит мне в глаза: — Слишком страшно. Я бы этого не вынесла.

Она набирает еще один шприц крови, переливает в пробирку, промывает катетер физраствором с гепарином, убирает вещи в саквояж и поднимается на ноги. На мгновение мне кажется, что Филиппа наклонится и обнимет меня, но нет. — Хорошо тебе съездить, — желает она. — Не забудь отправить мне открытку.

Я провожаю ее глазами. На крыльце она оборачивается и машет рукой.

Из дома выходит Зои. — Что они ищут у тебя в крови? — Патологические изменения.

Она кивает с умным видом и садится обратно в шезлонг. — Кстати, твой папа готовит обед. Скоро принесет сюда.

Танцует лист. По лужайке ползет тень.

Повсюду знаки. Одни я выдумываю. Другие мне сами являются.

Зои хватает мою ладонь и прижимает к своему животу: — Она ворочается! Положи сюда руку. Нет, вот сюда. Чувствуешь?

Ребенок двигается медленно, словно крутит самое ленивое сальто на свете. Мне не хочется убирать руку. Пусть ребенок толкнется еще. — Ты первая, кто почувствовал, что она ворочается. Ты ведь почувствовала, правда? — Правда. — Представь ее себе, — настаивает Зои. — Ну представь.

Я часто думаю о ней. Я нарисовала девочку на стене над кроватью. Рисунок так себе, но все пропорции соблюдены — ножки, животик, окружность головы.

Десятый пункт моего списка. Лорен Тесса Уокер. — Позвоночник уже образовался, — рассказываю я Зои. — Тридцать три позвонка, сто пятьдесят суставов и тысяча связок. Глазки открыты, ты знала это? И сетчатка сформировалась.

Зои моргает, словно ей не верится, что кто-то может это знать. Я умалчиваю, что ее собственное сердце работает в два раза быстрее обычного, пропуская шесть литров крови в минуту. Она бы наверняка перепугалась.

По дорожке подходит папа. — Все готово.

Он ставит поднос на траву. Авокадо и кресс-салат. Ананас и дольки киви. Тарелка красной смородины. — Значит, бургеров нам не видать? — любопытствует Зои.

Папа бросает на нее хмурый взгляд, понимает, что она шутит, и усмехается: — Я за косилкой.

Он уходит в сарай.

В дырку в заборе пролезают Адам с мамой. — Хорошая сегодня погода, правда? — говорит Салли. — Весна, — отвечает Зои. Ее рот набит кресс-салатом. — Еще нет. Часы не переводили. — Значит, просто плохая экология.

Салли выглядит встревоженной. — По радио сказали, если мы откажемся от машин, то человечество выиграет еще тысячу лет жизни на земле.

Адам смеется и бренчит ключами от машины: — Значит, в магазин пойдем пешком? — Нет, я хочу купить рассаду. Мы ее не донесем.

Адам качает головой: — Через час вернемся.

Мы провожаем их взглядом. У калитки Адам мне подмигивает. — Нет, это невыносимо, — замечает Зои.

Не обращая на нее внимая, я отправляю в рот дольку киви. У нее непривычный вкус. По небу несутся облака, как весенние ягнята в странном голубом поле. Солнце то скрывается за тучкой, то снова выходит. Все постоянно меняется.

Папа вытаскивает из сарая газонокосилку, обмотанную старыми полотенцами, словно для того, чтобы она не замерзла во время зимней спячки. Когда-то папа истово ухаживал за садом, сажал и подрезал, подвязывал ветки веревочками и всячески соблюдал порядок. Сейчас все заросло: трава заляпана грязью, розы того и гляди продырявят сарай.

Косилка не заводится, и мы смеемся. Папа не обижается- только пожимает плечами, словно и не собирался косить лужайку. Он уходит в сарай, возвращается с секатором и начинает подрезать ежевику на изгороди. — Я тебе рассказывала про группы для несовершеннолетних беременных? — спрашивает Зои. — Там поят чаем с тортом и показывают, как менять пеленки и всякое такое. Я думала, скучища, но оказалось весело.

Небо пересекает самолет, оставляя дымный след. Второй самолет перечеркивает крест-накрест след первого. Самолеты не падают. — Ты меня слушаешь? — спрашивает Зои. — А то по тебе непохоже.

Я тру глаза, стараясь сосредоточиться. Она рассказывает, что подружилась с какой-то девушкой… кажется, у них совпадают сроки… и что-то еще об акушерке. Голос Зои звучит гулко, как из подземелья.

Я замечаю, как оттопыривается пуговка рубашки у нее на животе.

На дорожку садится бабочка и расправляет крылья. Нежится на солнце. Слишком рано для бабочек. — Ты точно слушаешь?

В калитку заходит Кэл. Бросает велосипед на лужайку и дважды обегает вокруг сада. — Ура, каникулы! — вопит он, забирается от радости на яблоню, вклинивается между двумя ветками и сидит там, точно эльф.

Ему приходит эсэмэска; сквозь молодую листву видно, как загорается голубок экранчик телефона. Я вспоминаю сон, который видела несколько дней назад: каждый раз, когда я открывала рот, у меня из горла исходило голубое сияние.