Пока я жива (Сейчас самое время) - Даунхэм Дженни. Страница 39

Врач убирает ручку в карман. На его лице выступают желваки. — Тесса, я не собираюсь обсуждать с вами возможные сроки. Это не имеет смысла. — Для меня имеет.

Не то чтобы я настолько расхрабрилась. Это не новогодние зароки. Просто у меня под мышкой катетер, и я потеряла несколько дней жизни на больничной койке. И мне совершенно очевидно, что важно, а что нет. — Через два месяца моя лучшая подруга родит- мне нужно знать, доживу ли я.

Доктор скрещивает ноги и тут же выпрямляет. Мне его немного жаль. Не каждый день врачам приходится иметь дело со смертью. — Было бы неверно вас обнадеживать. Но расстраиваться раньше времени тоже не стоит. — Пусть так. Все равно вы знаете больше, чем я. Ну пожалуйста, Джеймс.

Медсестрам запрещено называть врачей по имени, и в обычной ситуации я бы тоже на это не осмелилась. Но что-то изменилось. Умирать-то мне. И я имею право знать когда. — Если вы ошибетесь, я не стану предъявлять вам претензий.

Доктор мрачно усмехается: — Хотя нам удалось победить инфекцию и вам явно стало лучше, анализ крови не дал полной картины, так что пришлось еще кое-что обследовать. Когда вернется ваш отец, мы вместе обсудим результаты. — Вы нашли что-то в периферической крови? — Тесса, мы с вами не очень хорошо друг друга знаем. Не лучше ли дождаться вашего отца? — Нет. Скажите мне.

Он глубоко вздыхает, как будто ему не верится, что он готов сдаться. — Да, у вас поражена периферическая нервная система. Мне очень жаль.

Вот и все. Рак изрешетил меня своими пулями, прикончил иммунную систему, и теперь врачи бессильны. Каждую неделю у меня брали кровь на анализ-проверяли, нет ли поражения нервов. И наконец нашли.

Я всегда думала, что, когда мне скажут наверняка, у меня перехватит дыхание, как от удара в живот. Что боль будет тупой. Но я ошибалась. Боль острая. Сердце колотится, перегоняя адреналин. Я держу себя в руках. — Папа знает?

Доктор кивает: — Мы собирались вместе вам об этом сказать. — И какой у меня выбор? — Тесса, у вас поражена иммунная система. Выбор невелик. Если хотите, может продолжать переливания крови, но едва ли этого хватит надолго. Если сразу после трансфузии у вас начнется анемия, нам придутся прекратить процедуры. — И что тогда? — Тогда мы постараемся сделать все возможное, чтобы вы чувствовали себя хорошо, и оставим вас в покое. — А нельзя каждый день переливать кровь? — Нет. — Значит, я не протяну и двух месяцев?

Доктор Уилсон смотрит мне в глаза: — В лучшем случае.

Я знаю, что похожа на груду костей, обтянутых липкой пленкой. Я вижу по глазам Адама, что он потрясен. — Ты меня помнишь не такой, да?

Он наклоняется и целует меня в щеку: — Ты красавица.

Но мне кажется, что именно этого он всегда боялся: делать вид, что я ему нравлюсь, когда я подурнею окончательно и расклеюсь.

Он принес мне тюльпаны из своего сада. Я засовываю их в кувшин с водой. Адам просматривает открытки с пожеланиями выздоровления. Мы болтаем о всяких пустяках- о том, как принялись растения, которые они с мамой купили в садоводческом центре, о том, что его мама теперь проводит больше временя на свежем воздухе и наслаждается весенними деньками. Адам бросает взгляд в окно и что-то шутит о тои, какой чудный вид открывается из окна на стоянку машин. — Адам, я не хочу, чтобы ты себе врал.

Он хмурится, будто не понимает, о чем речь. — Не надо делать вид, что я тебе нравлюсь. Мне такая анестезия не нужна. — Что ты хочешь этим сказать? — Я не хочу, чтобы ты притворялся. — Я не притворяюсь. — Я тебя не виню. Ты же знал, что я так расклеюсь. А дальше будет только хуже.

Адам на мгновение задумывается, потом сбрасывает кроссовки. — Что ты делаешь? — То, чего мне по-настоящему хочется.

Он откидывает одеяло и ложится рядом со мной. Обнимает меня, прижимает к себе. — Я люблю тебя, — сердито шепчет он мне в шею. — У меня разрывается сердце, но я все равно тебя люблю. И не смей возражать мне, что это неправда. Никогда так не говори!

Я кладу ладонь на его щеку, и он прижимается к моей руке. Мне приходит в голову, что Адам одинок. — Прости, я была неправа! — Еще бы!

Он не смотрит на меня, и похоже, едва сдерживает слезы.

Адам проводит со мной целый день. Мы смотрим MTV, потом он читает оставленную папой газету, а я дремлю. Мне снится Адам, несмотря на то что он здесь, рядом со мной. Мы бредем куда-то по снегу, но почему-то нам жарко и мы в купальниках. Мы идем глухими тропами, мимо заснеженных деревьев, по извилистой дороге, у которой нет конца.

Проснувшись, я понимаю, что проголодалась, и отправляю Адама еще за одним клубничным мороженым. Едва он уходит, как я начинаю по нему скучать. Кажется, будто больница опустела. Как такое может быть? Я сцепляю пальцы под одеялом и не расплетаю, пока Адам не ложится рядом.

Он разворачивает эскимо и протягивает мне. Я кладу мороженое на тумбочку: — Потрогай меня.

Адам смущается: — Мороженое растает. — Ну пожалуйста. — Я лежу рядом. Я прикасаюсь к тебе.

Я кладу его руку к себе на грудь: — Вот так. — Тесс, не надо, я могу сделать тебе больно. — Нет. — А если войдет медсестра? — Мы запустим в нее судном.

Адам нежно сжимает через пижаму мою грудь. — Вот так?

Он касается меня бережно, словно я драгоценность, словно он очарован мной, восхищен моим телом- даже сейчас, когда оно слабеет. Его кожа соприкасается с моей, и мы оба вздрагиваем. — Я хочу заняться любовью.

Он замирает: — Когда? — Когда вернусь домой. Еще хоть один раз перед смертью.

Его взгляд меня пугает. Я еще никогда не видела у Адама такого выражения лица. В нем столько искренности и мудрости, будто он видел то, чего и представить нельзя. — Обещаю.

Тридцать четыре

Они смеются, как дежурные. Каждое утро приходит папа. Днем появляется Адам. Вечером возвращаются папа с Кэлом. Время от времени забегает мама; на второй раз у нее хватает сил высидеть до конца переливания крови. — Уровень гемоглобина и тромбоцитов повышается, — произнесла мама, когда меня подключили к аппаратуре.

Мне приятно, что она знает названия.

Но прошло десять дней. Я даже Пасху пропустила. Столько времени-впустую.

Каждую ночь, лежа на узкой больничной койке, я мечтаю об Адаме. Я хочу лежать, переплетя свои ноги с его, и чувствовать его тепло. — Я хочу домой, — заявляю я медсестре. — Еще рано. — Мне уже лучше. — Не настолько. — Чего вы ждете? Что я выздоровею?

Каждое утро восходит солнце и в городе гаснут огни. По небу летят облака, бурный потом машин вливается на стоянку, затем она пустее, солнце снова ухает за горизонт, и заканчивается еще один день. Течет время. Течет кровь.

Я собираю сумку и одеваюсь. Сажусь на кровать, стараясь принять бодрый вид. Я жду Джеймса. — Я еду домой, — сообщаю я, когда он просматривает мою карту.

Он кивает, словно ожидал этого: — Вы твердо решили? — Вполне. Я скучаю по свежему воздуху. — Я указываю за окно — вдруг он слишком занят, чтобы заметить мягкий свет и облака в голубом небе? — Тесса, чтобы анализ крови не ухудшился, нужно соблюдать строгий режим. — Разве я не могу соблюдать его дома?

Доктор бросает на меня серьезный взгляд: — Чтобы вести привычный вам образ жизни, необходимы медицинские процедуры, которые отнимают много времени и сил. Как часто и в каком объеме они вам нужны-об этом можете судить только вы. Вы уверены, что больше не хотите продолжать лечение?

Я вспоминаю комнаты в нашем доме, цвет ковров и занавесок, расстановку мебели. Мне безумно хочется пройти из своей спальни вниз по лестнице, через кухню, в сад. Я хочу проделать этот пусть. Посидеть в шезлонге на лужайке. — Последнего переливания хватило всего на три дня.

Врач сочувственно кивает: — Я знаю. Увы. — Сегодня утром мне сделали еще одно. Как думаете, насколько его хватит?

Он вздыхает: — Понятия не имею.

Я разглаживаю простыню ладонью: — Я хочу домой. — Давайте обсудим это с городским управление здравоохранения. Если они гарантируют ежедневный посещения медсестер, тогда, быть может, мы вернемся к этому разговору. — Врач вешает мою карту обратно на спинку кровати. — Я позвоню им и зайду, когда вернется ваш отец.