Третий пол: Судьбы пасынков природы - Белкин Арон Исаакович. Страница 35

Но как бы то ни было – именно спортивные начальники, со всей их жестокостью и бестактностью, заставили-таки Женю сделать необходимый шаг, запоздавший минимум на 20 лет. И событие, пережитое им как катастрофа, явилось на деле началом освобождения из густейшей паутины ошибок и ложных представлений…

Требовать, чтобы у нас, как во всем цивилизованном мире, пол новорожденных определялся только по результатам генетических проб, было бы сегодня чистейшей утопией. Поэтому ошибки неизбежны. Но ничего фатального в них нет. Бывает, правда, что только в пубертатном периоде, при появлении вторичных половых признаков, ошибка заявляет о себе в полный голос. Но таких случаев относительно мало. Как правило, все становится ясно уже в первые годы жизни ребенка. И это, во всех отношениях, – идеальный срок для исправления ошибки.

К трем годам бывает пройден уже очень большой путь в психическом половом развитии. Собственно, первые семена бывают посеяны, когда младенец, как говорится в старой пословице, лежит поперек лавки: родители сами не замечают, что эмоционально воспринимают сыновей и дочек по-разному, и эта разница запечатлевается во всех активно формирующихся психических структурах ребенка. А на втором году жизни он уже по-своему различает, где дяди, где тети, мальчики и девочки, присматривается к ним и точно знает, где его собственное место. И все же это только начало процесса половой самоидентификации. Личность пока еще достаточно пластична. Ее можно безболезненно переориентировать. Да и память о событиях этой поры у большинства людей размыта, деформированы позднейшими впечатлениями. Многое мы не столько помним, сколько знаем по рассказам старших. Воспоминания какой-нибудь Люси о том, что когда-то она была мальчиком и звалась Володей, если даже сохранятся, то как нечто несущественное, неактуальное – занятный казус, не более того. Никакого травмирующего воздействия на психику женщины, выросшей по всем законам своего пола, это давнее происшествие оказывать не будет, ничему в ее жизни не помешает.

Нередко коррекция пола требует хирургического вмешательства. И с этой точки зрения тоже все специалисты единодушно высказываются за раннее начало лечения.

Но самый благоприятный вариант и самый распространенный – это, увы, далеко не одно и то же.

Поистине трагическая статистика собралась в свое время у Ирины Вячеславовны Голубевой. Возможно, ее данные нельзя абсолютизировать: она учитывала только своих больных. Семьи, своевременно и без всякого шума решавшие эту проблему, в ее поле зрения не попадали. Но все равно практика у Голубевой была на редкость обширной, счет велся на многие сотни больных. Благодаря своему высочайшему авторитету, Ирина Вячеславовна, как я уже говорил, олицетворяла это направление эндокринологии. Ее знали, с ней консультировались десятки коллег. Выводам Голубевой я доверяю всецело, тем более что и мои собственные наблюдения, и материалы, накопленные нашим Федеральным центром психоэндокринологии, их целиком подтверждают.

Итак, возраст первого обращения к врачу больных, нуждающихся в коррекции пола. На детские годы приходится всего лишь несколько процентов случаев. Чуть больше, но тоже не много – на время отрочества, хотя, как мы видели, в пубертатном периоде положение лжедевочек и лжемальчиков становится невыносимым. У первых пробиваются усы и ломается голос, у вторых увеличиваются грудные железы и появляются менструации… Но все это лишь служит сигналом к тому, что надо еще глубже забиться в свою скорлупу, еще старательнее охранять тайну.

Другими словами, на том этапе, когда человек еще не властен распоряжаться своей судьбой и за него перед Богом и людьми целиком отвечают родители, не предпринимается, как правило, ничего. Его отпускают плыть по воле волн: психологически срастаться со своим ложным полом, в соответствии с ним проходить все этапы социализации, выбирать род занятий, строить отношения, терзаться от сознания своей неполноценности, тратить все духовные силы на бессмысленную борьбу…

Подавляющее большинство пациентов начинают что-то предпринимать уже после совершеннолетия, взрослыми, сложившимися людьми, когда одинаково неприемлемыми кажутся оба варианта – и продолжать жизнь в прежнем образе, и сменить его. Часто это случается после какой-нибудь катастрофы, потрясения, способного поставить на карту саму жизнь.

А бывает и так, что приходят слишком поздно. Сроки, когда можно помочь таким людям, не беспредельны. И природа запрещает, начиная с определенного возраста, вмешиваться в жизнедеятельность организма, и жизнь, как она сложилась, уже не позволяет ничего переиграть. Допустим, заключен брак, в семье растут дети. Пусть не родные, по понятным причинам, но какая разница – все равно они видят в названном родителе отца или мать… После 25 лет – при всем сочувствии к пациенту, при всем понимании тяжести его положения – приходится произносить сакраментальную фразу: медицина бессильна.

Так в чем же дело?

Темный страх

Одна из самых тягостных обязанностей врача – сообщать пациенту и его родственникам суровую правду о его состоянии. Это поистине черные минуты. Специалист любого профиля вынужден становиться психотерапевтом, помогающим людям перенести удар и внутренне собраться перед лицом предстоящих испытаний.

Любая тяжелая болезнь воспринимается, как репетиция смерти. Пусть она и не грозит немедленно оборвать жизнь. Но чему-то непременно кладет конец – привычному образу жизни, излюбленным занятиям. Она обрывает карьеру, а нередко делает невозможным и само продолжение работы…

Естественная реакция на такое известие – эмоциональный взрыв, целая гамма горестных, трудно переносимых чувств, страхов, мыслей, ассоциаций. Любая краска этого спектра может в определенной ситуации оказаться уместной и оправданной, даже, например, такое трудно совместимое с жалостью чувство как негодование. Допустим, больному постоянно твердили, что он неправильно ведет себя, играет с огнем – и вот в самом деле мрачные пророчества сбываются!

А можете ли вы представить себе такое сочетание обстоятельств, при которых сам заболевший или его близкие, в дополнение ко всему остальному, терзались бы еще и мучительным чувством стыда? Я не могу. Не бывает такого! Единственное, пожалуй, исключение – это венерические заболевания, возникновение которых издавна принято считать заслуженным наказанием за распутство. Да и то последнее время этот взгляд заметно смягчился. Мораль если и не санкционирует впрямую свободную любовь, то во всяком случае не преследует ее, как бывало, когда смена сексуальных партнеров не воспринимается как повод для побивания камнями, а значит последствия не несут на себе печати позора. Их не афишируют, но и не стыдятся. Дело житейское!

И опять третий пол стоит особняком! Мы уже успели почувствовать, что во всех перипетиях трагической судьбы любого гермафродита главная пружина, главный мотив, управляющий всеми событиями, – стыд. Потому так и охраняется в семье его тайна, что это постыдная тайна. Потому так и страшатся все ее разоблачения, что оно грозит несмываемым позором.

Неприятное открытие, что он в чем-то отличается от других, «нормальных» детей, любой такой ребенок рано или поздно сделал бы и сам, без посторонней помощи. Но вот убеждение, что жить с таким изъяном не только неприятно или неудобно, но и стыдно, что это пятнает честь, что надо прятаться, не то окажешься изгоем, отщепенцем, – такое убеждение не может самозародиться в голове у маленького человека, только еще начинающего ориентироваться в жизни. Оно должно быть там посеяно, выращено и закреплено, в чем так или иначе принимает участие все окружение – и близкое, и самое далекое.

Так откуда же, силюсь я понять, берется это отношение?

Сначала я думал, что его порождает низкая культура, необразованность. Это казалось особенно убедительным потому, что большинство моих пациентов в такой примерно среде и выросли, к ней принадлежали и сами их семьи. Однако, потом я заметил, что и в значительно более просвещенных слоях общества господствует тот же взгляд, только проявляется он по-другому. В деревне, в маленьком городе указывают пальцем, дразнят, сплетничают. Люди же более рафинированные отводят глаза в сторону и молчат. Им, с их щепетильностью, не хочется задевать несчастного человека своим вниманием. Но в том, что он будет им задет, они не сомневаются!