Третий пол: Судьбы пасынков природы - Белкин Арон Исаакович. Страница 37

Многое изменилось в положении женщины. И все-таки чего-то ей не хватает… Я думаю, что женщина психологически не готова к правам и свободам, которые свалились на ее голову.

Многовековое угнетение вызывало в женщине неверную самооценку, которая по инерции перебралась и в сознание современной женщины. Настало время осознать свой новый социальный статус. Но как это сделать?

Известно, что многое в духовном мире человека предопределено воспитанием, средой, книгами, творениями культуры. Значит, моральная готовность женщины к тем огромным социальным изменениям, которые произошли в нашей стране, должна быть воспитана с самого раннего детства. Пока же мы наблюдаем удивительно стойкую инерцию в воспитании девочек. Сами родители дают ей установки, которые в дальнейшем приводят к определенному разрыву жизненных устремлений мужчины и женщины.

От воспитания зависит чрезвычайно многое в судьбе женщины, и при правильном подходе к ценностной ориентации девочки, думаю, могут быть опрокинуты все суждения о влиянии биологических свойств женщины на ее психическую сферу. Польские социологи пришли к выводу, что черты женской психики, если таковые существуют, скорее результат культурных факторов, чем врожденных, связанных с полом. Они являются прежде всего результатом системы воспитания девушек, что в значительной степени обусловлено сложившимся в общественном сознании представлении о роли женщины…»

Почта принесла это письмо в редакцию «Литературной газеты», когда тема эта только еще начинала обозначаться на печатных страницах. В дальнейшем ей предстояло на полтора-два десятка лет завладеть общественным вниманием – редкий пример постоянства интересов! Особенно удивительно было в этом то, что богатым потенциалом развития сюжет, как вскоре выяснилось, не обладал. После того, как позиции были заявлены и подкреплены аргументами, началось движение по кругу. Ни одна из спорящих сторон не хотела сдаваться. Но и вырвать победу силой несокрушимых доказательств своей правоты тоже не удавалось никому. Счет оставался ничейным. Тем не менее интерес к теме не падал, азарт спора все нарастал и нарастал. Так бывает в тех случаях, когда предмет обсуждения глубоко задевает нашу личность – само проговаривание уже как бы выученных наизусть слов позволяет разрядить накапливающееся психическое напряжение.

Правда, обсуждение затрагивало широкий круг явлений, благодаря чему его монотонность не так бросалась в глаза. Ситуация в обществе в целом, в сфере трудовой деятельности, в семье, – под одним и тем же углом зрения: нынешнего (т. е. на конец 60-х годов) положения мужчин и женщин.

Как сформулировал бы я это сегодня, темой дискуссии были проблемы социального пола. Появилась жгучая общественная потребность – проанализировать реальное наполнение всех связанных с этим слов и понятий, актуализировать в сознании эталоны, стандарты и стереотипы половой принадлежности, а главное – оценить, насколько мы сами в своем быту соответствуем этим стандартам.

Я был одним из тех, кто открывал эту дискуссию, – друзья, работавшие в редакции «Литературной газеты», попросили прокомментировать то самое читательское письмо, которое я привел выше. Насколько удавалось, следил за ходом полемики. Мне не казалось странным то, что бросается в глаза сейчас: почему эта проблема так всколыхнула общество уже после полувекового юбилея советской власти?

С «многовековым угнетением» было давным-давно покончено. Уже как минимум третье поколение подрастало, сызмала готовя себя к исполнению принятых в советском обществе половых ролей по примеру родителей. Девочки и мальчики знали, что им нужно хорошо учиться, чтобы иметь возможность выбрать профессию по душе, получить образование, найти работу, по которой главным образом и будут судить, кто они и чего стоят. Обе роли, мужская и женская, уже давно в этом смысле были идентичны, как и пути, которые вели к самоутверждению в этих ролях.

Небольшую поправку вносило рождение детей. Мужчины не уходили в декретный отпуск в связи с беременностью и родами, им не приходилось вскармливать младенцев. Но и на этом этапе роди далеко не расходились. Для женщин материнство означало лишь недолгую паузу в ее обычных занятиях. Это потом уже общество осознало, что в первые три года жизни ребенок должен составлять единое целое с матерью, а в те годы, когда начиналась наша дискуссия, рабочее место женщины пустовало всего несколько месяцев. Это сказывалось и не положении мужчин в семье. Уход за ребенком перестал рассматриваться как чисто женское дело, родительские обязанности перестали строго делиться по полу. Что в конце концов нашло отражение и в законе. Материнские льготы стали распространяться и на отцов.

Все эти примечательные черты семейного и общественного быта давным-давно стали нормой. Но никто из участников дискуссии этого почему-то не замечал. Мы все словно попали под гипноз: то, с чем все сжились, вдруг показалось новым и пугающим.

Моя статья, называвшаяся «Мужчина и женщина: стирание психологических граней?», с этого, по существу, и начиналась: «В последнее время общественное мнение большинства стран мира серьезно обеспокоено усиливающейся на наших глазах „феминизацией“ мужчин и „маскулинизацией“ женщин. Юридическое равноправие полов, коренные изменения положения мужчины и женщины на производстве, в общественной жизни, в быту, семье, сближение многих норм морали и поведения, наконец, „гибридизация“ внешности, связанная с модой на женские прически у мужчин и брючные костюмы у женщин, – все это создает впечатление сглаживания различий между „сильным“ и „слабым“ полами, вызывает горячие споры, дискуссии, тревогу и озабоченность».

Мужские локоны и женские брюки – это, пожалуй, единственная в моем перечне примета времени. Все остальное имело уже очень длительную историю. В первые послереволюционные годы, ярко окрашенные экстремизмом, не только разные права для мужчин и женщин, но и само разделение общества по полу представлялось строителям нового мира глупым пережитком прошлого. Это, между прочим, нашло выражение в том, что впервые, наверное, в истории было введено в обиход стандартное обращение – «товарищ», полностью игнорировавшее половую принадлежность. Существовали, правда, параллельно «граждане» и «гражданки», но они воспринимались как нечто чужеродное, противостоящее «товарищам» в классовом и идейном смысле. Встают перед глазами фотографии, которые десятками видел я в старых архивах: подчеркнуто укороченные стрижки (целый ведь ритуал существовал обстригания традиционных женских кос), кожаные тужурки, у пояса – кобура, жестко сведенные у переносицы брови… Разве что в насмешку можно было сказать, что это – слабый пол!

А годы войны? О них-то как можно было забыть? Опасности, трудности, жертвы падали на всех поровну, без разбора. Слово «солдат», как и слово «враг», стало универсальным, утратило род. Шанс выстоять давала только сила. Слабость – и не только в пекле войны, но и тылу – утрачивала всякие права на существование.

Так почему же нам понадобилось столько времени, чтобы все это заметить, а заметив – испугаться?

Дело, как я теперь догадываюсь, было в том, что в 60-е годы мир и в самом деле столкнулся с новым явлением, свалившимся на него, как кирпич на голову: с сексуальной революцией. Демон, которого европейская цивилизация веками держала на цепи, вырвался на свободу и, как и следовало ожидать, обратил в прах все устои. Нравы, воззрения, мораль, житейские привычки – все подверглось кардинальному пересмотру. Но сильнее всего изменилось самоощущение, мужское и женское. Отсюда и настоятельная потребность – заново пересмотреть, перепроверить весь набор своих привычных представлений. Что значит – быть мужчиной? Что значит – быть женщиной? В чем теперь, после всех перемен, заключается «зерно» той и другой роли – в психологии, в характере, в поведении?

Из того, что эти вопросы стали так мучительно актуальны и для нас, следует, что свою версию сексуальной революции переживало и наше общество. Естественно, в наших условиях не могло быть и речи об открытой, гласной манифестации ее постулатов. Какое там! Уже то, что хотя бы в специальной литературе появилась возможность обсуждать проблемы секса, казалось почти неправдоподобным. Я написал о «сближении многих норм морали» – для массовой печати это был предел допустимого, еще полслова, и получилось бы, что я покушаюсь на моральные заповеди, обязательные для всех без исключения членов общества… Но призрак сексуальной свободы, непрошеный, не называемый по имени, все равно бродил по нашим необъятным просторам, искушал, толкал молодых и не очень молодых людей на поступки, шокирующие пуритански настроенных наблюдателей. Границы, отделяющие допустимое от запретного, пришли в движение. Еще неясно было, какое положение они займут, но возвращения на прежнее место не предвиделось.