Трудное примирение - Грэхем Линн. Страница 16

— Яснее некуда. — Она пригнула голову, чтобы скрыть внезапно охвативший ее приступ веселости. Что ее насмешило? Что, черт побери, ее насмешило? Ее тело билось в истерике из-за воздержания, к которому он приговорил их обоих. Это было не смешно, совсем не смешно, но и на смертном одре она будет помнить растерянное выражение на его смуглом лице, когда она, а не он, проявила инициативу.

Она изумила Люка, действительно изумила. Кто бы мог подумать, что она на такое способна? Она почувствовала себя сладострастной, сексуальной… а его реакция заставила ее ощутить себя еще и самой соблазнительной женщиной на свете. И разве это не удивительно мило со стороны такого эгоцентрика, как Люк, — ради ее блага принять на себя обет целомудрия?

Раньше, подумалось ей, Люк воспринял бы ее заигрывания как положено и без долгих размышлений удовлетворил бы свои естественные потребности. То, что он все-таки о чем-то подумал, означает, что его внимание к ней несказанно возросло. Эта бескорыстная забота — уже почти половина любви, ведь так? В блаженнейшем настроении Кэтрин слушала, как он дает жесткие инструкции какому-то несчастному и, уж без сомнения, запуганному человеку на другом конце провода. Ей хотелось улыбнуться, она знала причину его дурного расположения духа.

Они подлетели к аэропорту, где кишмя кишела толпа — охранники принялись рьяно отгонять журналистов и фотографов, которых Люк терпеть не мог. Он свирепо охранял свою частную жизнь от постороннего взгляда, к разочарованию многих газет.

— Кто эта блондинка, мистер Сантини? — хрипло крикнул кто-то.

Люк тотчас же круто развернулся, его рука стальным объятием обхватила Кэтрин.

— Будущая миссис Сантини, — ответил он, повергнув в изумление всех, включая и саму Кэтрин.

На секунду повисла тишина, а затем посыпался град вопросов, засверкали вспышки фотоаппаратов. Люк отнесся к нуждам прессы с несвойственной ему благосклонностью.

Это случилось уже на летном поле, по пути к самолету. Из глубины ее сознания выползло что-то темное и ужасное. Она до того испугалась, что окаменела на месте. Она увидела старую, седую женщину, ее доброе лицо было искажено отчаянием. «Ни в коем случае не делай этого, ни в коем случае!» — умоляла она. И тут видение пропало, а Кэтрин — бледная, дрожащая, обессиленная — осталась перед самолетом, на котором и сфокусировался этот иррациональный страх.

— Я не полечу! — с трудом выдавила она.

— Кэтрин, — бросил на нее недовольный взгляд Люк.

— Не могу… не могу! Не знаю почему, но не могу! — В панике она пыталась броситься назад.

Люк шагнул к ней, обхватил сильной рукой за талию и поднял на руки. Она отбивалась изо всех сил.

— Я не полечу!

— Это больше от тебя не зависит. — Люк держал ее крепко — не вырвешься. — Я тебя похищаю. Представь, что ты тайно бежишь с возлюбленным. Добрый день, капитан Эдгар. Не обращайте внимания на мою невесту. Она слегка побаивается всего, что летает без перьев.

Пилот явно изо всех сил старался сохранять на лице бесстрастное выражение.

— Я поведу самолет очень аккуратно, мистер Сантини.

Шагая через две ступеньки, Люк внес Кэтрин в салон и пристегнул ремнями к сиденью, точно надел кандалы, чтобы она не убежала. Взял ее руки в свои.

— А теперь глубоко вдохни и возьми себя в руки, — посоветовал он. — Можешь визжать хоть всю дорогу до Рима, только это ничему не поможет. И считай, что это первый день твоей новой жизни.

Она, задыхаясь, смотрела на него широко раскрытыми глазами.

— Я видела женщину. Я что-то вспомнила… Она сказала, что я не должна…

— Чего не должна?

— Этого она не сказала. — Кэтрин поняла, что вела себя до крайности глупо, и от смущения еле выговаривала слова. — Мне показалось, что я не должна садиться в самолет, что здесь остается что-то очень важное. Я ничего не могла с этим поделать. Я была в ужасе.

— Сейчас тоже?

— Нет, конечно. — Она покраснела. — Извини. Я сошла с ума, да?

— Это просто воспоминание. К тебе возвращается память.

— Ты думаешь? — Она успокоилась, хотя ее поразил его холодный тон и жесткий блеск в глазах. — Но почему я так испугалась?

— Тебя напугала внезапность этого воспоминания, — мягко заверил он. — Наверняка это не слишком приятно.

Перелет занял два часа. Наедине они не оставались, в салоне кроме них находились стюард со стюардессой, два охранника, какой-то подобострастный тип из его служащих, который записывал каждое произнесенное Люком слово, а под боком у него пристроилась элегантная секретарша, достававшая, подававшая и убиравшая всевозможные документы. И самое неприятное заключалось в том, что стоило Кэтрин бросить взгляд на кого-то из них, как все они тотчас отводили глаза, точно от зачумленной.

Устав от одиночества, Кэтрин обратилась к стюардессе:

— Нет ли у вас какого-нибудь журнала?

— Извините, мисс Пэрриш, но на борту нет ни журналов, ни газет, — ответила стюардесса натянуто, избегая смотреть в глаза. — Может, хотите позавтракать?

— Спасибо.

Довольно странно, что в самолете не оказалось даже газет. Однако это ее слегка кольнуло. Рано или поздно придется признаться Люку, что она страдает дислексией. От этой мысли она поежилась. Она совсем не собиралась водить его за нос. Просто это получалось само собой.

Если на горизонте возникало меню, то он все заказывал для нее сам. Он привык, что она не записывает, а просто запоминает то, что просят ему передать, и был на удивление терпелив, когда она забывала какие-то частности. Он никогда не удивлялся тому, что так редко видит ее с книгой в руках. Как-то она купила одну и оставила на виду, но он даже не спросил, о чем она. Так зачем ей новые неприятности?

Ей вспомнилось, сколько раз в школе ее корили за глупость, прежде чем выяснилась ее болезнь. Ей вспомнились все потенциальные приемные родители, которые шарахались от нее, едва услышав про дислексию, ошибочно полагая, что с ней будет куда сложнее, чем с любым другим ребенком. Ей вспомнились люди, которые относились к ней так, будто она неграмотная. Если Люк узнает, что собирается взять в жены женщину, для которой напечатанное слово всего лишь пятно неразборчивых значков, он вполне может передумать.

Когда они приземлились в Риме, он сказал ей, что дальше они полетят на вертолете.

— А в какой гостинице мы остановимся? — поинтересовалась она.

— Ни в какой, — ответил он. — Мы приехали домой.

— Домой? — переспросила она. — Ты что, купил дом?

Люк небрежно махнул рукой.

— Погоди — и сама увидишь.

— Я ведь там еще не была, да? Значит, я про него не забыла?

— Ты еще никогда не бывала в Италии, — успокоил он ее.

Вертолет ей страшно не понравился, и она потребовала, чтобы ее посадили на заднее сиденье, наотрез отказавшись наблюдать виды с птичьего полета, которые Люк горел желанием ей показать. От шума мотора и от головной боли ее замутило. Она склонила голову и подняла, только когда они опустились на твердую землю.

Люк вывел ее на воздух.

— Тошнит?

— Тошнит, — сглотнула она.

— Как же я не подумал!.. Но мне так хотелось, чтобы ты увидела «Кастеллеоне» с высоты. — Они шли от вертолета, и он вдруг мягко повернул ее за плечи. — Вот довольно хорошая точка обзора. Ну, как тебе?

Если бы он ее не поддерживал, она могла бы грохнуться — такой потрясающий вид открылся ее глазам. «Кастеллеоне» был настоящим сказочным замком, окруженным лесом башенок и шпилей, на фоне густо поросших лесом холмов. Лучи послеполуденного солнца рассыпались мириадами бликов в сверкающих окнах и отбрасывали неподвижное отражение каменных стен молочного цвета на поверхность усыпанного кувшинками водяного рва. Надо было лучше ее подготовить. Ей следовало бы представить себе нечто огромное и, поскольку это связано с Люком, необычайное. Для истории у него не оставалось времени, но что, кроме аромата древности, могло заставить его приобрести себе столь грандиозное и великолепное жилище?

— Когда я на него наткнулся, он не продавался, и таким симпатичным он тоже не был…