Трудное примирение - Грэхем Линн. Страница 19

— Я вовсе этого не говорила, — мягко возразила Кэтрин. — Не кричи на меня.

— Я и не кричу. Я восхищаюсь тобой. Ты просто какой-то ангел, порхающий среди облаков с арфой в руках! — выдавил он ядовито. — Ты даже представить себе не можешь, как это человек может чувствовать себя оскорбленным.

Кэтрин подняла голову.

— Я сказала только, что Рафаэлла заслуживает некоторого сочувствия.

— Сочувствия? Да если б ты истекала кровью на дороге, она стала бы продавать билеты на это зрелище! — заорал он. — Я выгнал ее, потому что ни на грош ей больше не верю. Я слишком хорошо ее знаю. При первой же возможности она ударит тебя ножом в спину, такая ни перед чем не остановится.

Он объявил это с такой неподдельной уверенностью, что Кэтрин невольно вздрогнула.

— И хватит об этом. Ты идешь обедать? — сухо предложил он.

— Ты дашь ей рекомендацию?

Повисла угрожающая тишина. Люк обернулся и встретил взгляд невыразимо прекрасных голубых глаз, глядящих на него с робким ожиданием.

— Per amor di Dio… Ладно, раз ты так этого хочешь! — прохрипел он, потеряв терпение.

Он не был рожден для компромиссов. Компромисс — это шаг к поражению, а с поражениями Люк мириться не умел. Кэтрин с аппетитом набросилась на обед. Люк отодвинул от себя закуску, проворчал что-то насчет температуры поданного вина, нетерпеливо барабанил пальцами по столу между переменами блюд и постепенно приходил в себя.

— Как тебе доктор Сципион? — поинтересовался он за кофе.

— Очень милый. Это местный врач? Люк вздернул брови.

— Он живет в Риме. Это одна из мировых величин в области амнезии.

— Ой, — Кэтрин почти задохнулась от смущения, — а я с ним обращалась совсем запросто!

— Одно из твоих самых больших достоинств — это способность обращаться на равных с кем угодно, вплоть до последней уборщицы, — сказал он, неожиданно накрыв ее руку своей, и его твердые губы расплылись в улыбке. — Давай согласимся на том, что твои манеры гораздо лучше моих. Кстати, есть несколько бумаг, которые ты должна подписать до свадьбы. Надо нам этим заняться.

Она прошла за ним в библиотеку, где он до этого был с Рафаэллой. Книги занимали все пространство от пола до потолка, у высокого окна стоял большой письменный стол. Стоило ей бросить взгляд на кипу документов, которую он держал в руках, как ее охватило настоящее смятение. Бумаги, которые надо заполнить… официально. Сбывается худший из ее ночных кошмаров.

— Вот… — Люк дал ей ручку, но она не слышала его объяснений. В ушах у нее шумело. — Подпиши здесь. — Смуглый палец указал место и замер в ожидании.

Бумага расплылась в серо-белое пятно. Кэтрин смущенно опустила голову.

— Просто п-подписать? — пролепетала она, с ужасом ожидая, что надо будет сделать что-то еще, о чем он не упомянул, поскольку, естественно, считает, что она сама сообразит.

— Просто подпиши.

Она медленно и аккуратно поставила свою подпись. Люк забрал документ и положил перед ней другой.

— Теперь здесь.

Она подписала и его, небрежнее и быстрее.

— Так? — Стараясь скрыть радость при виде его согласного кивка, она подняла бумагу. — Ты когда-то сказал мне никогда не подписывать то, что я не могу прочесть, — неуверенно пошутила она.

— Я был тогда глупее, чем теперь. — Он бросил на нее изучающий взгляд. Напряженное выражение на ее нежном лице стало ослабевать, но рука еще дрожала. — Это на итальянском, сага, — нежно добавил он.

— Я и не посмотрела как следует. Она неловко положила бумагу обратно. Прежде чем она успела отвернуться, на плечи ей легли руки и поставили ее прямо перед ним. Он сидел на краю полированного стола.

— А мне кажется, дело не только в этом, — тихо сказал он. — Ты не думаешь, что пришло время закончить эту игру? Не знаю, отдаешь ли ты себе отчет, но это мешает взаимопониманию между нами.

Она побелела как мел.

— Иг-гру? Он вздохнул.

— А как ты думаешь, почему я сам заказываю для тебя еду в ресторанах?

— Я… я не знаю… так быстрее, — пролепетала она, дернувшись, чтобы высвободиться, но он, казалось, этого не заметил.

— А я самым непостижимым образом угадываю: что ты хочешь заказать? — проворчал он. — Кэтрин, я заметил, что тебе трудно читать, еще в первую неделю, которую мы провели вместе в Лондоне. Я наблюдал за всеми твоими мучительными уловками, и должен сказать, меня это здорово поразило.

Ее изумленный взгляд затуманился внезапно нахлынувшими слезами. Она готова была сквозь землю провалиться. Его низкий голос, как бы тихо и спокойно он ни звучал, точно бич, хлестал ее по самым уязвимым местам. Горло у нее сжималось так, что она не могла произнести ни звука. Она хотела только одного — скрыться от него, но его руки вцепились в ее запястья не хуже стальных наручников.

— Надо нам наконец с этим разобраться, — твердо сказал Люк. — Почему ты с самого начала не призналась мне, что у тебя дислексия? Я не мог этого понять. Ты стеснялась, я не хотел сделать тебе больно, потому тоже стал притворяться. Я делал вид, что ничего не замечаю, но, продолжая притворяться, я все время надеялся, что ты постараешься что-нибудь с этим сделать.

— Это невозможно! — закричала она. — Все, что можно, делали, еще когда я училась в школе, но я так и не смогла научиться читать!

— Теперь-то я это знаю. Может, ты перестанешь вырываться? — спросил он, сильными руками пресекая ее попытки освободиться. — Я знаю, что у тебя дислексия, но тогда я не знал. Я думал…

— Ты думал, что я неграмотная! — зарыдала она. — Никогда тебе этого не прощу.

— Выслушай меня. — Он придвинул ее к себе. — Я тоже виноват. Я выбрал путь наименьшего сопротивления. Я закрывал глаза на то, что мне не нравилось. Я должен был попробовать тебе помочь. Если бы я попытался, я бы сумел разобраться. Но ты все равно должна была мне сказать, — заключил он.

— Отпусти меня! — кричала она, рыдая от унижения.

— Да ты слышишь, что я тебе говорю? — Он легонько встряхнул ее, и она сразу пришла в себя. — Если бы я знал, если бы я понимал, в чем дело, я бы не раздражался оттого, что ты не пытаешься ничего предпринять. Я ни в чем тебя не обвиняю, понимаешь?

— Ты меня стыдишься! — в отчаянии воскликнула она.

Он медленно встал, прижал ее к себе и, положив руку на ее золотистые волосы, слегка откинул ей голову.

— Совсем нет, — твердо возразил он. — Тут нечего стыдиться. Дислексией страдали Эйнштейн и да Винчи. Если она не помешала им, не помешает и тебе!

— Ах, Люк! — то ли всхлипнула, то ли икнула она и взглянула на него. — Не помешает? Может, мой случай гораздо тяжелее!

— Не понимаю, как я мог быть слеп так долго, — проговорил он. — Ты не ощущаешь направления, ты не различаешь право и лево, тебе трудно наклоняться, а иногда ты кое-что забываешь. — Последнее он произнес шутливо, поддразнивая ее и утешая.

Она все еще дрожала. Потрясение было слишком велико, чтобы она так сразу успокоилась. Растерянная и ослабшая, она зарылась лицом в его пиджак, но в глубине души чувствовала огромное облегчение оттого, что не надо больше притворства, которое изматывало нервы и держало ее в постоянном страхе разоблачения.

— Так ты не сердишься, правда, не сердишься? — пробормотала она.

— Единственное, на что я сержусь, это на то, что ты мне не доверяешь, что не рассказала мне об этом сама, но теперь мы можем обратиться к лучшим специалистам — и я уверен, что тебе помогут. — Отстранив ее от себя, он вытащил платок и вытер ей лицо, улыбнулся, и что-то в этой улыбке заставило ее сердце забиться сильнее. — Глупо было страдать молча. Я должен был знать о твоих трудностях. Мы живем в мире, где умение читать считается само собой разумеющимся. Как тебе удавалось работать в художественной галерее? Я часто задавал себе этот вопрос, — признался он.

— Элейн отпечатала для меня каталог. Он пригладил ей волосы.

— Секреты, — повторил он, — разрушают взаимопонимание.

— Больше у меня нет секретов, — вздохнула она. — Ты всегда приводишь в порядок мою прическу, чтобы меня успокоить.