Зеленая миля - Кинг Стивен. Страница 29

Наш новый проблемный ребенок не подавал признаков жизни три часа, а когда очухался, не выказал ни единого симптома, обусловленного жестоким ударом Зверюги. Стремительность его движений осталась прежней. Только что он лежал на койке, не подавая признаков жизни, а мгновением позже уже стоял у решетки (двигался он бесшумно, как кошка) и смотрел на меня. Я сидел за столом дежурного, писал рапорт о случившемся. Почувствовав чей-то взгляд, я поднял голову и аж подпрыгнул от изумления, увидев, как он щерит в ухмылке почерневшие, сгнившие зубы, которых у него во рту осталось не. так уж и много. Я попытался не выказать изумления, но он, несомненно, прочитал мои мысли.

— Эй, халдей. В следующий раз придет твоя очередь. И уж тут я не дам маху.

— Привет, Уэртон. — Мне с трудом удалось не повысить голос. — Учитывая известные обстоятельства, мы обойдемся без приветственной речи, не так ли?

Его улыбка чуть увяла. Наверное, он ожидал другой реакции, да и я, возможно, в иной ситуации отреагировал бы не так. Но, пока Уэртон лежал без сознания, случилось нечто удивительное. Пожалуй, одно из главных событий, о которых я хотел бы рассказать вам на этих страницах. А теперь посмотрим, поверите ли вы мне.

Глава 3

После того как все закончилось, Перси раскрыл рот лишь однажды: чтобы наорать на Делакруа. По причине перенесенного потрясения, но никак не из тактичности. С этим у Перси было плохо. Нас это более чем устраивало. Если б он начал жаловаться на то, что Зверюга слишком сильно толкнул его, или удивляться, почему никто ему не сказал, что иной раз в блоке Е появляются столь малоприятные личности, как Дикий Билли, думаю, мы бы его убили. После чего могли пройти Зеленую милю уже в новом качестве. Забавная, знаете ли, идея, если задумываешься об этом. Но Перси не предоставил мне шанса сыграть ту роль, что блистательно исполнил Джеймс Кэгни в «Белой жаре».

Короче, убедившись, что Дин может дышать и не рухнет без чувств на зеленый линолеум, Гарри и Зверюга повели его в лазарет. Делакруа во время потасовки сидел тихо как мышь (в тюрьме он пробыл достаточно долго и знал, когда следует молчать, а когда можно подать голос). Но стоило Гарри и Зверюге повести Дина к выходу, как Делакруа пожелал узнать, что тут происходит. Да еще таким тоном, будто кто-то нарушил его конституционные права.

— Заткнись, гребаный педик! — рявкнул Перси с такой яростью, что на шее у него вздулись вены. Я положил руку ему на плечо и через рубашку почувствовал, как он весь дрожит. Частично от испуга (снова и снова мне приходилось напоминать себе, что одна из причин его неадекватного поведения — возраст. Двадцать один год, чуть старше Уэртона), но в основном от ярости. Он ненавидел Делакруа. Почему — я не знал, но ненавидел.

— Сходи в административный корпус и посмотри, на месте ли начальник тюрьмы Мурс, — приказал я Перси. — Если да, подробно доложи о случившемся. Скажи ему, что мой рапорт он получит завтра утром, если я успею его написать.

Перси аж раздулся от гордости. Еще бы, такое ответственное поручение. Я даже подумал, что он отдаст мне честь.

— Да, сэр. Доложу.

— Начни с того, что ситуация в блоке Е нормализована. Учти, что донесение не рассказ. Начальник тюрьмы не погладит по головке, если ты будешь отходить от фактов.

— Не буду.

— Вот и хорошо. Иди.

Он двинулся к двери, потом повернулся ко мне. Пожалуй, другого от него ждать и не следовало. Перси всегда все делал наоборот. Я хотел, чтобы он ушел как можно быстрее, пах у меня горел огнем, а он как нарочно тянул время.

— С вами все в порядке, Пол? Может, заболели? Подхватили грипп? У вас лицо в поту.

— Может, я чего-то и подхватил, но в целом все в порядке. Иди, Перси, доложись начальнику тюрьмы.

Он кивнул и на этот раз ушел: благодарю тебя, Господи, за маленькие благодеяния. Как только за ним закрылась дверь, я рванул в свой кабинет. Согласно инструкции за столом дежурного обязательно должен кто-то сидеть, но в тот момент мне было не до инструкций. Чувствовал я себя совсем скверно — как утром.

Я сумел добраться до туалета и вытащить свое хозяйство из брюк до того, как полилась моча, но запас времени не превысил двух секунд. Мне пришлось прижать одну руку ко рту, чтобы заглушить рвущийся крик, а другой схватиться за раковину. Это дома я мог упасть на колени и налить лужу у поленницы. Здесь, упади я на колени, моча разлилась бы по полу.

Так что я устоял на ногах и не закричал, хотя далось мне и первое, и второе с превеликим трудом. Казалось, мочу наполняли мелкие осколки битого стекла. Из унитаза поднимался неприятный, болотистый запах, а сама моча была мутная, наверное, от гноя.

Я сдернул с вешалки полотенце и вытер лицо. Перси не ошибся, пот катился градом. Я повернулся к металлическому зеркалу. На меня глянула красная физиономия температурящего человека. Сто три? Сто четыре? [25] Я повесил полотенце, спустил воду и медленно зашагал через кабинет к двери, ведущей в блок. Я боялся, что Билл Додж или кто-то еще может войти и увидеть трех заключенных и полное отсутствие надзирателей, но мои опасения оказались напрасными. Уэртон лежал без сознания на койке, Делакруа сидел молча, а Джон Коффи (меня словно пронзило молнией) вообще не подавал признаков жизни. Дурной знак.

Я двинулся вдоль Мили и в тревоге заглянул в камеру Коффи: вдруг он покончил с собой одним из распространенных в коридорах смерти способом: то ли повесился на штанах, то ли перегрыз себе вены. К счастью, мои мрачные предположения не подтвердились. Коффи сидел на дальнем конце койки, положив руки на колени, самый большой человек, каких мне только доводилось видеть, и смотрел на меня странными, мокрыми от слез глазами.

— Командир?

— Что такое, здоровяк?

— Я должен вас увидеть.

— Разве ты не смотришь на меня, Джон Коффи?

Он промолчал, продолжая сверлить меня странным, влажным взглядом.

Я вздохнул.

— Одну секунду, здоровяк.

Я повернулся к Делакруа, который стоял у решетки, отделяющей его камеру от коридора. Мистер Джинглес, его ручной мышонок (Делакруа говорил всем, что это он научил Мистера Джинглеса разным фокусам, но мы, работавшие на Зеленой миле, сошлись во мнении, что Мистер Джинглес до всего дошел сам), без устали перебегал с одной вытянутой руки Делакруа на другую, как цирковой акробат летает между трапециями, подвешенными над ареной. Глазки его широко раскрылись, ушки он прижал к головке. Я не сомневался, что мышонок чутко отзывается на нервное состояние Делакруа. На моих глазах Мистер Джинглес сбежал по штанине Делакруа на пол, помчался к дальней стене, где лежала ярко раскрашенная катушка из-под ниток, прикатил ее к ноге Делакруа и поднял головку, стараясь привлечь его внимание, но маленький француз на какое-то время забыл о существовании своего дружка.

— Что случилось, босс? — спросил он. — Кому досталось?

— Сейчас все нормально, — ответил я. — Наш новый постоялец ворвался сюда как лев, но теперь больше напоминает барашка. Хорошо то, что хорошо кончается.

— Ничего не кончено, босс. — Делакруа посмотрел на камеру, в которую мы определили Уэртона. — L’homme mauvais, c’est vrai. [26]

— He стоит тебе волноваться из-за этого, Дел. Никто не собирается заставлять тебя прыгать с ним через скакалку.

За моей спиной что-то заскрипело: Джон Коффи поднялся с койки.

— Босс Эджкомб! — позвал он. — Мне надо поговорить с вами!

Я повернулся к нему, думая, почему нет, конечно, разговоры с осужденными — наша прямая обязанность. При этом я изо всех сил старался не дрожать, потому что из жара меня бросило в холод. Всего, за исключением паха. Там меня словно разрезали, насовали внутрь раскаленных углей и зашили снова.

— Так говори, Джон Коффи! — ответил я, надеясь, что мой голос звучит легко и непринужденно.

Мне показалось, что впервые после появления в блоке Е Джон Коффи действительно оказался среди нас. Слезы, вечно сочащиеся из уголков его глаз, высохли, и я знал, что он видит перед собой того, на кого смотрит: мистера Пола Эджкомба, суперинтенданта, или старшего надзирателя «Блока Е», а не какое-то только ему ведомое место, куда он хотел возвратиться, дабы предотвратить им же содеянное.