Избранная по контракту - Казакова Екатерина "Красная Шкапочка". Страница 30

Вихрастрый мальчишка провел нас по лестнице на второй этаж и приглашающе распахнул последнюю дверь по коридору. Номер оказался довольно просторным, с широкой кроватью. На одной из стен висел полированный лист металла, заменяющий в этом мире зеркало. У окна стоял огромный сундук с торчащим из крышки ключом, пара стульев, столик типа нашего журнального был сервирован на двоих очень красивой глиняной посудой. Еще в комнате наличествовала ширма, за которой я нашла большую круглую чашу с дыркой, стоящую на кованой трехногой подставке (их ответ нашей раковине), под которой стояло ведро, полочка с двумя кувшинами с водой и стыдливо прикрытая крышечкой ночная ваза.

— Просто и без изысков, — подвела итог моя притязательность.

Закончив осматривать наши временные хоромы, я сказала мальчишке спасибо и сделала жест рукой по направлению к двери: мол, давай, пацан, вали отсюда, тетка сейчас заголяться будет. Коридорный, вместо того чтобы скрыться с моего горизонта, выжидательно стоял и смотрел на меня. Тут до меня дошло, что ему требуется дать на чай. Рука потянулась к сумке, в которую я убрала кошелек, но на полпути застыла, услышав рассерженный голос Сосискина:

— Ты, пацан, чего стоишь-то? Ждешь у моря погоды, что ли? Давай вали отсюда, вон тебя там папка зовет, свиньям пора давать. И на руку ее не смотри, это она за ремнем в сумку полезла попрошаек всяких отгонять.

После этой фразы парнишка испарился, а Сосискин прочел мне целую лекцию о том, как вредно развращать людей деньгами.

— Вот за что ему деньги давать? Сумки ты сама перла, он даже корзинку пустую не прихватил, а сопровождение постояльцев входит в стоимость номера. Такие, как ты, только балуют персонал, а потом жалуются, что полотенца не вовремя меняют, что белье серое и обслуживание номеров хромает. А все почему? Потому что привыкают к шальным деньгам и начинают халатно относиться к своим обязанностям. Чего им стараться-то? Зарплату все равно какая-нибудь дурочка подкинет на пиво и сигареты.

Ввиду близкой возможности помыться я даже не стала вступать с ним в дискуссию. Покидав в сундук вещи, предварительно оставив грязные, я собрала сумку с банно-прачечными принадлежностями и направилась к обмывальнику. Уже на выходе меня поймал Сосискин и затребовал, чтобы закрыла сундук на ключ, а ключ повесила ему на ошейник, к которому впоследствии присоединился и ключ от номера.

Для начала я посетила нормальный туалет, ну, относительно нормальный, хорошо-хорошо, обычный деревенский сортир. Мне было плевать на эстетику, посиделки под кустом в ожидании того, что сейчас кто-то выскочит из соседних зарослей с криком: «Не ждали, а мы приперлись!», а я, можно сказать, не при параде, меня порядком утомили. А потом, поставив Сосискина в почетный караул, я долго и с наслаждением мылась. Заключительным аккордом моему гимну чистоте стало постиранное белье. Думаю, долгими осенними ночами видевшие его жители будут гадать: зачем нужны эти кружевные лоскуты на веревочках, от каких злых духов отпугивает футболка с портретом Че Гевары и какой зверь еще недавно бегал в такой замечательной полосатой шкуре?

Глава десятая

Сияющая, как самовар, благоухающая гелем для тела, умасленная лосьоном после душа, с прореженной на теле растительностью, я прошла в трапезную. Кстати, Сосискин тоже весьма мило пах «Нивеей фор вумен». В кои-то веки он практически без скандала вынес омовение. Маловразумительные вопли о том, что он мылся буквально недавно, всего-то полгода назад, что женский гель для душа не равняется собачьему шампуню, звучали без огонька. Даже его ставшее уже знаменитым нытье выглядело каким-то вяленьким — так, скорее для проформы. За самым дальним столиком нас ждал Сивка. Я повела носом, пытаясь уловить божественный запах еды, глазки постреливали в поисках метровых осетров и зажаренных целиком поросят, рот судорожно сглотнул, предвкушая слабоалкогольные, жутко ароматные напитки… то, что стояло на столе, заставило бы покраснеть даже привокзальную столовку. Если перед Сивкой стояло ведерко с золотистым зерном, то в наших тарелках дребезжала серая субстанция с малоаппетитными кусками мяса на осколках мослов. Столь долгожданный для меня суп оказался бурдой, попахивающей казармой. Когда я сунулась к кувшинчику, наивно полагая, что там плещется компотик, то я в ужасе отшатнулась от ударившего в нос запаха кислятины. Никаких салатиков из картошки, стыдливо припрятанной под чахлой веточкой петрушки, заветренной зеленоватой колбасы и засохшего сыра тоже не наблюдалось.

— Дашка, а из какого зверя этот гуляш? — отшатнулся в ужасе Сосискин.

Я мрачно посмотрела на него.

— Да, да ты права, нам лучше не знать об этом, — не дожидаясь ответа, быстро проговорил он.

Нацепив на трезубую вилку кусок подметки, я вяло гоняла его по тарелке с обойным клеем, заставить проглотить хотя бы ложку варева, попахивающего портянками, мой желудок просто не мог. Сосискин оказался смелее. Уточнив, есть ли у меня имодиум и мезим, он, закрыв глаза, осторожно лизнул это дрю-сю-сю и через мгновение быстро стал вытирать свой язык о свисающий край засаленной скатерти. Весь его вид подтверждал мои догадки об овсянке, а в этом заведении ее, судя по всему, варили на обогащенной сероводородом воде. Потом, сделав огромный вдохи смотря, как подрывник на мину, он прицелился к куску мяса и с отчаяньем загнанного зверя вцепился в него. Я осторожно последовала его примеру, молясь, чтобы мясо не нанесло существенного ущерба зубам, а обещанная к вечеру кухарка не пала замертво, прикованная к котлам на кухне мэра. Минут пять я осторожно перемалывала жилы с жиром во рту и уговаривала себя проглотить это. Попутно я костерила себя за то, что не пополнила вовремя аптечку, — лекарств от всяких неприятностей довольно мало, а меня теперь ждет тяжесть в желудке, изжога, вздутие живота, рвота и понос. По закону подлости все это случится, когда я лягу в кровать, и вместо сна у меня начнутся бдения в клозете на улице, потому что воспользоваться ночной вазой не смогу по причине возраста. Нет, если, конечно, супчик забелить майонезом, мясо щедро полить кетчупом или продезинфицировать хреном, а вместо прокисшей бормотухи поставить литр чистого спирта, может быть, я и смогла бы что-то съесть, но из-за их отсутствия не стала рисковать.

— Наелись? — спросил сытым голосом Сивка, приканчивая свое ведро с дарами здешних нив.

Мне до жути захотелось ткнуть ему вилкой в глаз, но нечеловеческим усилием воли я взяла себя в руки и ядовито прошипела:

— Аппетита нет, да и перед ужином наедаться не хочу, вдруг трюфеля с фуа-гра подадут, а у меня в животе места не будет.

Убитый Сосискин вяло перевел названия блюд для проявившего интерес к нашей кулинарии Сивки. В его интерпретации это звучало так:

— Грибы, в честь которых назвали конфеты и паштет из жирнющей печенки щиплющей всех за ноги водоплавающей птицы.

Единорог было сунулся за разъяснениями, какой же вкус у этих грибов, что в их честь называют конфеты, но, наткнувшись взглядом на предупреждающе ощерившегося пса, заткнулся.

— Вкусно? — раздался рядом голос хозяина этой тошниловки.

— Еще как, — вылезла вперед моя вежливость, заслоняя собой мою честность, которая так и порывалась высказать наболевшее.

— Только мы не голодны, по дороге перекусили, так что потерпим до ужина, — добавила осторожность, напоминая, что сообщить оборотню о том, что такие помои побрезгуют есть даже свиньи, чревато перспективой стать главным блюдом в этом ресторане.

Он удовлетворенно покивал головой и удалился за стойку, а я сделала для себя зарубку, что в этом общепите точно не оставлю ни копейки на чай и буду как лев биться за каждую цифру в счете. Рассиживаться больше не хотелось, организм требовал пойти и найти нормальную точку питания. Я попросила Сивку отложить свой визит к здешнему Лужкову и провести для меня экскурсию по городу, а сама, схватив обессилившего от голода и переживаний Сосискина, метнулась в наш номер. Едва зайдя в него, коршуном накинулась на пса и вырвала ключ от сундука. Быстро покидала в сумку косметичку, кошелек, сигареты и направилась на выход. Но по пути к двери увидела в листе железа отражение впавшего в свою первую настоящую депрессию несчастного пса, который голосом тяжелобольного сообщил, что у него от голода нет сил передвигать лапы в поисках пропитания и поэтому мне придется пойти одной.