По дороге к любви - Редмирски Дж. А.. Страница 63

Изо всех сил держусь, чтобы не расхохотаться.

Эндрю смотрит на меня огромными от ужаса глазами:

– Что?.. Нет! Просто я подумал, что это поможет смягчить боль, вот и все.

Никогда не видела его таким смущенным и в то же время шокированным.

– Думаешь, мне было очень удобно стоять там перед этими полками и изучать этикетки? Я же мужчина все-таки, – отчаянно жестикулирует он. – Вижу, написано как раз для этого, ну, я и бросил в корзину…

Ставлю вагизил на столик, подхожу к нему:

– Понимаешь, эта штука мало помогает от боли после… «интенсивного трения», но мыслишь ты, в принципе, в правильном направлении.

Сажусь верхом к нему на колени, обнимаю ногами торс и целую в губы.

Эндрю прижимает меня к себе:

– Ну, значит, можно сделать вывод, что нам больше не нужно жить каждому в своем номере?

Я целую его еще раз:

– Пока тебя не было, я уже начала собирать вещи, а потом вспомнила, что вчера вечером со злости швырнула твой ключ на пол.

Руки его скользят по моей спине, добираются до ягодиц и подвигают меня ближе. Он целует меня в шею и встает, не отпуская меня.

– Пойду принесу, – говорит он и осторожно ставит меня на пол. – Думаю, мне хватит пары дней, чтобы выучить музыку и запомнить слова этой песни… А ты, кажется, помнишь ее наизусть.

Ох-хо-хо…

Гляжу на него, сощурив глаза:

– Зачем это тебе понадобилось ее учить?

Его ямочки снова становятся глубже.

– Если я правильно помню, ты сама отреклась от своей свободы, когда выиграла у меня на бильярде.

Ну просто демон-искуситель, иначе не скажешь, глядя на эту рожу.

Я качаю головой, сначала медленно, но по мере того, как ситуация доходит до меня во всей своей наготе, движения мои убыстряются.

– Слушай, вот твои собственные слова… – Он смотрит на меня не отрываясь. – Цитирую: «Такая свобода мне не нужна, если, конечно, речь не идет про поедание насекомых или высовывание голой попы из окна машины». Извини, детка, но слово не воробей.

– Нет… Эндрю… – Я делаю шаг назад, складываю руки на груди. – Я не могу петь перед толпой народу, не надо меня заставлять. Это просто жестоко.

– По отношению к тебе или к слушателям?

Ухмыляется.

Я с силой наступаю ему на ногу.

– Шучу! Да шучу же! – громко смеется он.

– Все равно, не заставляй меня.

Он наклоняет голову набок, зеленые глаза загораются дьявольским огнем. В такие минуты он просто неотразим.

– Нет, конечно, я и не собираюсь тебя заставлять, но…

О господи, теперь он что-то финтит и, кажется, сердится. И хуже того, на меня это действует!

– Но, понимаешь, я очень-очень хочу, чтобы ты спела. – Он берет меня под локотки и тянет к себе.

Я сердито что-то ворчу сквозь зубы.

Раз Миссисипи. Два Миссисипи. Три Миссисипи.

Делаю глубокий вдох.

– Ну ладно.

Лицо его так и сияет.

– Но только один раз! – поднимаю я палец. – И если кто-нибудь станет надо мной смеяться, будешь мне носить передачи в тюрьму, понял?

Он берет в ладони мое лицо, сжимает щеки и целует в выпяченные губы.

Глава 31

Через несколько минут Эндрю возвращается с сумками и гитарой брата.

Он явно воодушевлен, глаза сверкают.

А я трясусь от страха и уже грызу себя за то, что поддалась на его авантюру. Но не могу не признаться, что ощущаю еще и приятное возбуждение, правда самую капельку. И не так уж я боюсь стоять перед толпой: в девятом классе без особых проблем я толкала доклад об опасностях, которым в наши дни подвергается природа, а когда в выпускном классе мы ставили «Пролетая над гнездом кукушки», играла сестру Рэтчед. Но пение – совсем другое дело. Кстати, на сцене я играю довольно неплохо. А вот петь, особенно дуэтом, да еще с Эндрю, который поет как бог, как настоящая рок-звезда, так что девушки кипятком писают… да-а, это вам не фунт изюму.

– А я думала, ты не хочешь слушать музыку, которая мне нравится…

Эндрю ставит сумки на пол и идет с гитарой ко мне:

– Да что там музыка… Ты так красиво танцевала и пела под эту музыку, что… я просто приторчал.

– «Сивил Уорз» сейчас мне нравятся больше всего. – Я выхожу из ванной, завернув мокрые волосы в полотенце. После того как Эндрю принес шампунь, я решила еще разок помыть голову. – А эта песня называется «Заброшенная усадьба».

– А что, вполне современный фолк, – замечает он, перебирая струны. – Мне нравится. – Прекращает играть, поднимает голову. – Где твой мобильник?

Я иду к окну, беру телефон, возвращаю песню на начало и передаю ему. Он кладет с собой рядом на кровать и включает. Я продолжаю сушить волосы, а он принимается на слух подбирать аккорды, то останавливая, то снова включая музыку. И буквально за несколько минут, всего пару раз взяв неправильный аккорд, уже свободно играет первый рифф.

К наступлению темноты Эндрю уже с легкостью играет всю песню, кроме одного коротенького проигрыша, который он постоянно путает с другим. Желание как можно скорее заучить мелодию заставило его найти музыку в Интернете, и дело пошло гораздо быстрее.

А со словами еще проще.

– Думаю, я уже вполне сносно играю, – говорит он, сидя на подоконнике на фоне потемневшего, затянутого дождевыми тучами неба.

Дождь начался около восьми и до сих пор так и не закончился.

Время от времени я присоединяюсь к нему, мы поем вдвоем, но я, кажется, слишком волнуюсь. Честное слово, не знаю, как я буду участвовать в этом безумном предприятии, если так трясусь, когда рядом только он один. Ведь передо мной будет толпа народу. Кажется, я уже ощущаю этот проклятый приступ страха перед публикой.

– Давай-давай, детка, – подбадривает он, кладя пальцы на струны. – Если знаешь слова, это еще не значит, что ты не должна со мной репетировать.

Я плюхаюсь на кровать:

– Только пообещай, что не станешь корчить эти свои глупые рожи и ухмыляться…

– Да я дышать перестану, – смеясь, отвечает он. – Клянусь! Ну, поехали.

Вздыхаю, встаю с кровати, кладу на ночной столик недоеденный кусок вяленой говядины. Эндрю берет гитару, делает еще глоток холодного чая из бутылки, чтобы прочистить горло.

– Ты только не волнуйся, – успокаивает он. – Мужской голос должен петь гораздо больше строк, чем женский, у тебя только в одном месте соло, остальное мы поем вместе.

– И то слава богу, – вздыхаю я, нервно пожимая плечами, – большую часть песни моего голоса будет почти не слышно.

Он сует медиатор в рот и протягивает мне руку:

– Иди-ка сюда, детка.

Подхожу, беру его за руку, он подтягивает меня ближе, между расставленных ног, вплотную к гитаре. Стою, не шевелясь, и жду. Он снова берет медиатор.

– Мне очень нравится твой голос, поняла? Но даже если бы я считал, что ты совсем не умеешь петь, все равно хотел бы, чтобы ты спела со мной. И мне плевать, что подумают другие.

Я сдержанно улыбаюсь, впрочем, скорее неуверенно.

– Ладно, – говорю я, – так и быть. Но только ради тебя, помни! И ты будешь мой должник, понятно? – тычу я в него пальцем.

– Прежде всего, – качает он головой, – я не хочу, чтобы ты делала это ради меня, но, поскольку лучше репетировать, чем спорить, я подожду, что ты скажешь после того, как мы с тобой выступим в «Олд пойнт».

– Хорошо.

Он кивает и отпускает меня, а сам снова начинает перебирать медиатором струны.

– Погоди, погоди, может, ты тоже встанешь, тогда я не буду чувствовать, что я как-то отдельно.

Эндрю смеется и слезает с подоконника:

– Черт с тобой… Хочешь, чтобы я стоял? Пожалуйста! Хочешь петь с сумкой на голове? Пожалуйста! Главное – пой, понятно?

А что, думаю, неплохая идея! Но он сразу подмечает, что глазки мои загорелись.

– Ладно-ладно, Кэмрин, никаких сумок, ишь ты… Все, начинаем.

Мы репетируем до самой ночи, но потом приходится прекратить, чтобы не беспокоить соседей за стенками. А жаль, я уже вошла во вкус и начинаю понимать, что к чему, чувствую себя свободней и не очень беспокоюсь о том, что скажет Эндрю.