Крещендо (СИ) - "Старки". Страница 12
— Что молчишь? — опять не поворачиваясь, холодно говорит этот страшный… нет, не человек, русоволосый дьявол. — Я не хочу этого прямо сейчас. Ты сейчас положишь скрипку на стол и поедешь домой. И как только ты будешь готов, скажешь… Я не тороплю. Но у тебя скоро концерт? Определяйся!
— Я не смогу…
— Значит, не получишь скрипку. Соло для «Маёвки» сыграешь на другом инструменте. Уходи! Я всё сказал, что хотел!
Я делаю к нему шаг, хочу дотронуться, чтобы уговорить, заглянуть в его глаза, ведь не может он, действительно, быть дьяволом. Он просто испорченный мальчишка, избалованный своей красотой, папашиными деньгами, тинейджерской рокерской публикой и всеобщим вниманием. Я уговорю его, я буду плакать, я буду унижаться и вымаливать… Но он вдруг резко и испуганно выпалил:
— Стой! Не подходи ко мне и не трогай меня! Ничего не говори сейчас! Скрипку положи! Иначе если я буду отбирать, то повредим инструмент… И проваливай! Прямо сейчас!
Последнее он прокричал. Я ватными руками аккуратно положил Лидочку на шёлковый плат, провёл по тёмной деке тыльной стороной ладони, рядом оставил смычок и осторожно прикрыл мою возлюбленную шёлком. И пошёл вон, шатаясь и задевая стенки плечами.
На улице начался дождь. Я сразу превратился в мокрого мышонка, мои волосы встали дыбом, с носа свисала капля октябрьской осени, в ушах гудел романс Свиридова. Тупо уставился на телефон, что я должен был сделать? Кому-то позвонить? Стою и соображаю. А! Такси! Но я не помню номер… Надо было спросить у Мая, поворачиваюсь на их дом. Вижу, что Май стоит всё в том же окне, я поднимаю телефон… как звонить? Похоже, у меня шок… И телефон вдруг звонит сам! Это из такси мне звонят? Вот это сервис, только подумал…
— Аллё, мне машину вторая Садовая, три.
— Али, ты чО? ЭтО ж я жешь!
— Тит? Ты что в такси делаешь?
— КОкОе такси? Я тебе про фОкультатив звОню, отменился он!
— А!
— Али! Ты где?
— Вторая Садовая, три, дом Деевых… — мой голос какой-то не мой, мёртвый, что ли…
— У Деевых? — вскричал Тит. — Он чтО-тО сделал с тОбОю?
— Пока ничего… — но, видимо, друг не поверил.
— СтОй там, мы щас с Мотей быстро!
Мотя — это Матвей, старший брат Тита. Ах да, он же таксист… И я дожидаюсь Мотю. Май в окне тоже дожидается Мотю. Осенние слёзы пропитали меня насквозь, дождевая вода сочилась по позвоночнику и весело шумела в туфлях. Дождь залил меня полностью, и я утонул в нём, я утопленник, недвижный и равнодушный. Когда приехала машина, то Тит и Матвей усаживали меня вдвоем. Я не мог согнуться. Трупное окоченение.
Комментарий к 5.
========== 6. ==========
Я у Тита уже был однажды, на его странном дне рождения: без детского шампанского, без музыки, без телевизора и даже без свечек на торте. Зато с молитвой перед едой и убойной вкусноты выпечкой. Обстановка у них дома небогатая. Для многодетной семьи в стандартном доме выделили две смежных трехкомнатных квартиры, которые Коровины соединили между собой. Старшие трое из восьми детей жили уже отдельно, своими семьями, но Матвей, женившись, занимал отдельную комнату этой же квартиры и растил собственного ребенка. Тит делил комнату с одним из братьев – Павлом, тот учился в местном профлицее и подрабатывал где-то. Сегодня он был в ночь. Поэтому Тит и потащил меня к ним домой.
Когда мы подъехали к их дому, меня трясло крупной дрожью, оттаял в теплой машине. Осознал весь ужас происходящего. Тетя Маша, мама Тита, уже ждала нас и, ни о чем не спрашивая, повела меня в ванну. Выгнала Тита. Велела ему что-нибудь из старой одежды принести и стала меня раздевать. Догола. Странно, что мне не было стыдно или неудобно. Как будто это тетя Анечка со мной маленьким возится. А ведь я даже маму стеснялся, запирался в ванной. Тетя Маша усадила меня в горячую ванну, погладила голову и сказала:
— Что бы ни случилось сегодня, Господь завтра всё исправит… Грейся!
Тит в ванну приволок мне горячего чая с калиной и велел выпить весь. Сидел по-турецки около и испуганно слушал мой рассказ.
— ЧО делать будем? — тихо спросил он. — ПОзвОни отцу, нажалуйся…
— Понимаешь, он не боится. Для меня не главное его наказать. Я боюсь, что он скрипку сломает… А я не переживу…
Тит выдал мне свой спортивный костюм трёхлетней давности и потащил в комнату к отцу. Николай Иванович был не просто верующим человеком, он был главой их церкви: то ли пастор, то ли пресвитер. Я не знаю точно, как это называется. В его комнатке было много самодельных полок, на которых уместилось огромное количество книг, книжек, брошюр с пугающе-религиозными названиями. На столе открыта толстая Библия. Николай Иванович что-то пишет. Это был уже немолодой, изможденный человек с большими залысинами, крутыми морщинами на лбу, длинным носом и недвижными серыми глазами, когда он говорил, то почти не открывал рта, звук был какой-то гнусавый и невыразительный. На православного батюшку с хорошо поставленным голосом — не похож. Как он проповеди говорит? Но Тит как-то обмолвился, что его папа — один из самых хороших проповедников.
Тит посадил меня на стул перед Николаем Ивановичем и сказал:
- Али, ты папе расскажи, он пОсОветует чО-нить от БогУ! Он к Нему ближее ведь!
— Тит, ступай к себе! Мы с Алексеем поговорим без тебя. А к Богу близок каждый, кто обращается…
Тит удалился. И я нерешительно рассказал о том, что ко мне прилип Май Деев, что он меня бил, что он украл мою скрипку и теперь…
— Он хочет, — я залился красной краской, — это… заняться со мной любовью… а я не могу… Я не знаю, что делать.
И я подавленно замолчал. Чем мне сможет помочь этот усталый странный человек?
— Алексей, то, чем хочет заняться с тобой этот Май, не любовь. Апостол Павел в послании к коринфянам говорил, что любовь «не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла». Любовь проявляется в жертвовании, как Господь жизнь отдал за нас с тобой – из любви! А твой Май превозносится, ищет своего и бесчинствует. Этому нельзя потакать! То, чего он хочет, великий грех. Может, он это и не осознает еще, хотя к этому возрасту уже нужно бы различать добро и зло!
— Он, Николай Иванович, уже много зла совершил! Он матерится, он унижает людей, он курит анашу, он…
— Не нужно мне о нем рассказывать. Не торопись судить. Сейчас главное - это то, что тебе делать. Я думаю, нужно сообщить в государственные органы, рассказать родителям, учителям…
— Дело в том, что он сломает мою скрипку. И он сделает это! Я не выдержу…
— Алексей, но скрипка — это дерево, металл и пластик. Дороже то, что душой называется.
— У моей скрипки тоже есть душа! Вы не слышали её звук!
— Тссс… Алексей, душа есть только у человека, ею нас Господь наделил.
— Неправда, моя скрипка с душой!
— Я воспитывался в спецучреждении, родителей посадили за веру, поэтому я с трех лет по детским домам мыкался, видел страшное. Не буду тебе рассказывать. Но у меня была подружка — канарейка. Она чирикала только со мной, никто в нашей мальчишеской комнате не удостаивался такой чести. Мне казалось, что канарейка как человек, я ей рассказывал свои смешные тайны, делился переживаниями. И мне казалось, что она единственная, кто меня понимает, отвечает мне на своем языке. Нам запрещали выносить клетку с ней из комнаты, а я надеялся, что канарейка меня понимает, она мой друг. Вынес, открыл дверку, а птичка улетела. Я умолял её, просил вернуться, а то мне попадет… Но… Это мне был урок. Душа есть только у человека!
— Моя скрипка — не канарейка, вы просто её не слышали!
— В фашистской Германии пост начальника гестапо какое-то время занимал Гейдрих. Он был первоклассным скрипачом и ценителем музыки. Играл не только Вагнера. Для него доставляли бесценные скрипки, в том числе отобранные у евреев, конфискованные у завоеванных народов. И вот в перерывах между казнями Гейдрих играл на Амати и Стайнере. Говорят, подчиненные плакали от умиления. Представь, какой у тех скрипок был звук, зная, что Гейдрих отличный исполнитель. Скрипка имеет душу только посредством музыки, но скрипка – это инструмент. Ради него губить свою душу не нужно. Кроме того, поощрять этого мальчика своим согласием - это губить и его душу тоже. Он так и не узнает, что есть любовь, так и не оставит младенческое, как сказал апостол Павел.