Любовь без права на ошибку - Алюшина Татьяна Александровна. Страница 21

Человек, которого Лида спасла, оказавшийся и на самом деле весьма и весьма большим чиновником, жизнь свою ценил по самому высокому тарифу. Поэтому через три дня после его выписки Лиду пригласили в серьезное учреждение, где проводили в его кабинет, и он спросил свою спасительницу, что может для нее сделать.

Сделать, и не только для нее, этот человек мог очень многое. Поэтому еще за год до окончания института в ректорате лежало индивидуальное распределение студентки Ладожской в московскую Первую градскую больницу, а лично у нее на руках оказался ордер на две комнаты в коммунальной квартире, выданный молодому специалисту за особые достижения и заслуги.

Вот так она стала москвичкой, а вот Вася… Хоть они и были женаты, но фамилию она сохранила девичью, да и не в этом суть. Это же Москва! Его отказались прописывать на этой жилплощади, аргументируя тем, что это резервное профильное жилье, а в ордере числится только Ладожская с сыном. Так что Вася пролетел и хотя сильно негодовал на бюрократию, но остался временно прописанным в общежитии, ну а жил с Лидой, если это можно так назвать.

Институт она окончила с отличием, интернатуру тоже, работала на полторы ставки, сына практически не видела, отдав в садик в круглосуточную группу, то есть забирала ребенка лишь на выходные. А куда деваться, если раньше девяти вечера домой не приходила, а точнее, еле приползала без сил.

Василий «полуработал», пропадал порой на несколько дней, возвращался всегда с какими-то требованиями, выяснениями отношений. Интимной жизни у них давно не было, Лида просто брезговала, да и опасалась, мало ли с кем он там…

Лешику было шесть лет, Лида уже хорошо зарабатывала, ее уважали и ценили на работе, стало как-то полегче и с бытом. И вот однажды после трех дней отсутствия пришел Вася и заявил, что разводится с ней и уходит к другой женщине, которая его любит и собирается прописать в Москве, тут же собрал свои пожитки, уведомил, что завтра встретится с ней в загсе, чтобы подать заявление о разводе, и, хлопнув дверью, ушел. Лида прикрыла ладонью глаза и начала плакать от счастья.

Прибежал Лешка, испугался страшно, что мама плачет, но Лида прижала его к себе и счастливо рассмеялась:

– Слава тебе господи, освободилась! Освободилась!

А в шестьдесят втором году она встретила свою любовь, коллегу из другого отделения, Андрея Верховцева, вышла замуж и в шестьдесят четвертом родила дочку Наташеньку, маму Василисы.

А что же Наденька?

Переживала она ужасно и обман первой своей любви, и такое страшное предательство подруги! Хорошо хоть мама никому не сказала, что дочь замуж собирается, мудро рассудив: пока молодые вдвоем не приедут да не объявят о своих намерениях, нечего по селу новость и разносить. Так что хоть здесь Надюше повезло – не прознали односельчане, что брошенная она и преданная.

Так и проходила год как в воду опущенная – все тишком, от молодежных гуляний и веселий бочком. Приметили, разумеется, все, что между подружками черная кошка пробежала, допытывались и у нее, и у матерей их, что случилось-то, да все отмахивались – не знаем. С Лидой, когда та изредка домой приезжала, Надя не разговаривала и не встречалась, с мамой ее здоровалась, да и только. Слава богу, Василий приезжал всего один раз, да и то не загостился, через день уж и уехал.

И вот такую задумчивую, печальную и очень строгую девушку, которая стала работать агрономом в колхозе вместо отца погибшего, и присмотрел себе новый главный инженер.

Григория Потаповича Битова направили в их колхоз аж из областного центра. Был он старше Наденьки на десять лет, всю войну прошел, только легкие ранения получив да контузию, а вся его семья погибла в Ленинграде во время блокады, и был он самым завидным и желанным женихом на весь район. Бабы-то сплошь вдовы, да и девки уж подросли, а тут орел такой, весь в орденах, высокий, стройный, мужественный и при должности важной.

Вот и хороводились за ним все бабы, и обхаживали, и завлекали, и влюблялись до обмороков. А он строгий, никому не улыбался, авансов не делал, на гулянья сельские не ходил и все на Наденьку засматривался. Как-то они схлестнулись на полевом стане в уборочную страду – она свой агрономий интерес отстаивала, он свой, технический. Да так разошлись, что орать друг на дружку принялись так, что все работники полевые попрятались куда подальше от гнева начальников и вдруг слышат – замолчали! Колхознички-то и повылазили – глядь, а эта парочка целуется!

Ну деваться обоим после такого некуда было – женились!

А в пятьдесят третьем родила Наденька сыночка Костеньку. И жили они с мужем душа в душу, все село поражалось такой любви. Григорий-то Потапович непьющий, рукастый, мастеровой, головастый, такое у них с Надей хозяйство завелось – загляденье! И жену уговорил продолжить обучение и окончить заочно институт. Так и жили.

– Я ведь только потом поняла, – завершила свой рассказ Надежда Ивановна, – как мне сказочно, невероятно повезло, что я тогда за этого Васю не вышла, что бросил он меня! Я своего Гришу-то и не встретила бы, а если б встретила, то мимо прошла! А вот Лиду не могла простить, никак в сердце и разум взять не могла, что она так предала меня, а мужу-то про наш с ней раздор и не рассказывала, стыдилась. А выходит, я счастье-то свое вытянула, а ей лихую жизнь отдала.

– Но она тоже была счастлива, – возразила я горячо. – Они с дедушкой очень хорошо жили, любили друг друга.

– А сколько она с этим Васькой намаялась!

– Ну и что, – пожала я плечами. – Если б не этот Васька, не уехала бы бабушка в Москву никогда, не встретила бы деда Андрея, не родилась бы моя мама. Так что все случилось так, как и должно было быть. Лично я очень довольна результатом.

– Да уж, не было бы счастья, как говорится, – тихо рассмеялась Надежда Ивановна. – Устала я, пойду отдохну. Нелегко вспоминать да исповедоваться.

Она ушла в свою комнату, а мы с Битовым остались сидеть за остывшим самоваром, молча осмысливая рассказ.

– Пойдем по поселку прогуляемся, – предложила я, когда тишина начала давить на мои нежные нервы. – Заодно и расскажешь про то, как и почему ты его строил.

– Пойдем, – согласился он.

Но разговор не клеился: даже когда мы вышли за ворота и двинулись неспешным шагом по дороге – все еще находились под впечатлением от истории двух подруг.

– Знаешь, – нарушила я затянувшуюся паузу, – «покаяние» переводится с греческого как «изменение ума». По-моему, это очень точно. Для того чтобы человек понял и осознал, что делал что-то неправильно, требуются полная перемена ума и новое глубинное понимание своей жизни и поступков.

– Наверное, – согласился Битов. – Только мне непонятно, почему таким двум сильным и красивым духом женщинам понадобилось шестьдесят лет для примирения. И как они вообще могли рассориться смертельно и навсегда из-за какого-то пустого, никчемного мужичишки? Вот в чем трагедия их жизни.

– Это-то как раз понятно, – возразила я, такая умненькая. – Бытийность обыкновенная. Это когда за каждодневными делами и заботами, за краткими выходными, в которые и отдохнуть хочется, и все домашние дела переделать необходимо, можно отложить на потом трудные, неприятные, но не требующие срочного решения проблемы. Они молодые девчонки были, деревенские, никогда с расчетливыми подонками не сталкивались и понятия не имели, что люди могут так поступать. Им бы вместе прийти к тому Васе на очную ставку да морду ему набить. Ладно, сами разберутся. Ты лучше рассказывай про поселок-то. Ты строитель?

– Да, по образованию и по призванию.

– А ферма, ресторан и, как я поняла из разговоров вчера, туристический бизнес?

– Это одно из направлений бизнеса, от отца осталось. А строительство было мне интересно еще в младенческом возрасте.

Это все дед Григорий Потапович. Когда маленькому Владу лет пять было, дед, натура увлекающаяся и глубокая, которого интересовали всякие технические шедевры и знания, показал внуку книгу «Особенности и тайны древнегреческого строительства». И так захватывающе принялся рассказывать, что любопытный мальчонка заслушался и все то лето донимал деда вопросами и уговорами что-то немедленно построить во дворе. Они и строили из досок и остатков битого кирпича.