Сияние - Кинг Стивен. Страница 69

Странное дело: думая о разном, все трое ощущали одно — облегчение. Мосты были сожжены.

— Будет когда-нибудь весна или нет? — пробормотала Венди.

Джек покрепче обнял ее.

— Не успеешь оглянуться. Как думаешь, может, пойдем в дом, поужинаем? Тут холодно.

Она улыбнулась. Джек весь день казался таким далеким и… странным, что ли. Сейчас, судя по голосу, он более или менее пришел в себя.

— По-моему, отличная мысль. Что ты на это скажешь, Дэнни?

— Ага.

Поэтому все вместе они зашли в дом, а ветер остался творить низкий пронзительный вой, который не умолкнет всю ночь — звук этот еще станет привычным для них. Хлопья снега плясали и крутились над крыльцом. «Оверлук» подставил метели фасад, как делал почти три четверти века, на слепые окна уже намело снега. Он был совершенно равнодушен к тому, что оказался отрезанным от всего мира. А может быть, он был доволен такой перспективой. Семья Торрансов внутри раковины «Оверлука» занялась обычной вечерней рутиной — ни дать, ни взять микробы, пойманные в кишечник чудовища.

Через полторы недели белый искрящийся снег лежал на территории «Оверлука» ровным слоем высотой два фута. Древесный зверинец завалило по самые маковки — застывший на задних лапах кролик будто поднимался из белого водоема. Некоторые сугробы были едва ли не больше пяти футов глубиной. Ветер постоянно изменял их, вылепливал сложные формы, напоминающие дюны. Джек дважды неуклюже ходил на снегоступах к сараю за лопатой, чтобы расчистить крыльцо; на третий раз он пожал плечами, просто прокопал в выросшем перед дверью сугробе проход и дал Дэнни поразвлечься катанием со склонов справа и слева от дорожки. С запада «Оверлук» подпирали воистину титанические сугробы; некоторые возвышались на двадцать футов, а дальше лежала земля, обнажившаяся от непрекращающегося ветра до самой травы. Окна второго этажа загородил снег и вид из окна столовой, так восхитивший Джека в день закрытия, теперь волновал не больше, чем вид пустого киноэкрана. Телефон последние восемь дней не работал, и единственной связью с внешним миром оставался приемник в конторке Уллмана.

Теперь ни один день не обходился без снегопада. Иногда падал только легкий снежок, который быстро прекращался, припудрив сверкающую снежную корку. Иногда дело принимало серьезный оборот: тихий свист ветра взлетал до пронзительного женского вопля, заставляя старый дом даже в глубокой снежной колыбели покачиваться и стонать, рождая тревогу у обитателей. Ночью не бывало теплее десяти градусов и, хотя в первой половине дня ртуть градусника у черного хода в кухню иногда добиралась до двадцати пяти, из-за постоянного, как ножом режущего, ветра появляться на улице без лыжной маски было крайне неприятно. Но в солнечные дни все они выбирались из дома, обычно натянув по два комплекта одежки и митенки поверх перчаток. Правда, крайне неохотно. Отель дважды охватывал кольцом след гибкого флаера Дэнни. Тут перестановкам не было конца: Дэнни катался — родители тащили; папа, смеясь, катался, а Венди с Дэнни тем временем пытались тащить (они запросто катали Джека по ледяной корке, но на рыхлом снегу это становилось невозможно); Дэнни катался с мамой; Венди каталась одна, а ее мужички, пыхтя белыми облачками пара, тянули, как битюги, притворяясь, будто она тяжелей, чем на самом деле. Во время таких вылазок, катаясь вокруг дома, они много смеялись, но из-за громкого, безликого, по-настоящему голодного воя ветра смех казался тоненьким и принужденным.

На снегу им попались следы карибу, а однажды они видели и их самих: пять карибу группкой неподвижно застыли за сетчатой оградой. Чтобы разглядеть их получше, все по очереди воспользовались цейссовким биноклем Джека. При взгляде на животных Венди испытала странное, нереальное чувство: олени стояли по брюхо в снегу, завалившем шоссе, и ей пришло в голову, что до весенних оттепелей дорога принадлежит не столько их троице, сколько карибу. Сейчас дела рук человеческих сошли на нет. Венди считала, что олени это понимают. Опустив бинокль, она сказала что-то вроде «не пообедать ли нам», а на кухне всплакнула, пытаясь избавиться от ужасного ощущения что отбывает срок, которое иногда сжимало ей сердце огромной ладонью. Она подумала про ос, которых Джек под огнеупорной миской вынес на черный ход, чтоб те померзли.

В сарае с крюков свисало множество снегоступов, так что Джек каждому подобрал пару. Правда, та, что досталась Дэнни, оказалась изрядно велика. У Джека получалось хорошо. Хотя он не ходил на снегоступах с тех пор, как мальчишкой жил в нью-хэмпширском Берлине, он быстро вспомнил, как это делается. Венди снегоступы понравились не слишком — хотя бы пятнадцать минут прошлепав на подвязанных к ногам шнурками пластинах, которые были ей велики, она мучилась сильнейшими болями в икрах и голенях, но Дэнни увлекся и изо всех сил старался научиться. Он все еще частенько падал, но отец был доволен его успехами. По словам Джека, к февралю Дэнни должен был закладывать виражи вокруг обоих родителей.

День был облачным, к полудню с неба посыпался снег. По радио пообещали еще восемь-двенадцать дюймов, распевая осанну Осадкам, великому божеству местных лыжников. Сидя в спальне за вязанием шарфа, Венди про себя подумала, что точно знает, как лыжникам поступить со всем этим снегом. Куда его себе засунуть.

Джек был в подвале. Он спустился проверить топку и котел (с тех пор, как снег запер их в отеле, такие проверки превратились у него в ритуал) и, убедившись, что все в порядке, прошел под аркой, подкрутил лампочку и устроился на найденном им старом, затянутом паутиной, складном стуле. Он пролистывал старые записи и документы, постоянно обтирая губы носовым платком. Осенний загар в заточении поблек, а непокорно вздымающиеся надо лбом светлые рыжеватые волосы придавали сгорбившемуся над пожелтевшими, похрустывающими листками Джеку слегка безумный вид. Среди накладных, счетов, квитанций он обнаружил засунутые к ним странные предметы. Они тревожили. Окровавленный обрывок простыни. Плюшевый мишка без лап, которого, похоже, изрезали в куски. Скомканный листок лиловой почтовой бумаги, принадлежавшей какой-то леди; сквозь мускусный запах прошедших лет до сих пор пробивался призрачный аромат духов. Записка была написана выцветшими синими чернилами и обрывалась, неоконченная: «Томми, миленький, задуматься так серьезно, как я надеялась, мне тут не удается — в смысле, задуматься про нас с тобой, про кого же еще? Ха-ха. Что-то все время мешает. Мне снятся странные сны, про какие-то непонятные, пугающие звуки, можешь себе представить, и…» И все. Записка была датирована 27 июня 1934 года. Джек обнаружил куклу би-ба-бо, кажется, не то ведьму, не то колдуна… существо с длинными зубами в остроконечном колпачке. Куклу невероятным образом втиснули между пачкой квитанций за газ и пачкой квитанций за воду виши. А еще — меню, на обратной стороне которого черным карандашом было нацарапано что-то вроде стишка: «Мидок, здесь ли ты, радость моя? Снова во сне бродила я. Растенья шевелятся под ковром». Ни даты, ни названия стихотворения (если это было стихотворение) на меню не оказалось. Однако в строчках присутствовало некое, хоть и неуловимое, очарование. У Джека создалось впечатление, что эти предметы походят на кусочки головоломки, которые образуют единое целое, если только правильно подобрать соединяющие их промежуточные звенья. Поэтому он все искал и искал, вздрагивая каждый раз, как позади него с ревом оживала топка, и обтирая губы.