Сияние - Кинг Стивен. Страница 83

Шаги приближаются к двери или это стучит сердце?

Он схватился за ключ. Тот словно покрылся тиной и не желал поворачиваться в замке. Джек атаковал его. Вдруг замок защелкнулся, а Джек с тихим стоном облегчения отступил к противоположной стене. Он закрыл глаза, и в голове нескончаемой вереницей поплыли старые термины (чокнулся, не все дома, шарики за ролики заехали, парень просто спятил, крыша поехала, сдурел, не в себе, завернулся, ненормальный, придурок), и все они означали одно: сошел с ума.

— Нет, — проскулил он, едва ли сознавая, что опустился до такого, опустился до того, чтоб скулить, зажмурившись, как маленький: О Господи, нет. Ради всего святого, только не это.

Но сквозь хаос смятенных мыслей, сквозь молотом ухающее сердце Джек сумел расслышать тихий звук: это тщетно поворачивалась во все стороны дверная ручка. Это напрасно пыталось выбраться наружу нечто, запертое изнутри; нечто, чему знакомство с его семьей пришлось бы весьма по вкусу, а вокруг визжала бы буря и белый день становился бы черной ночью. Если бы Джек открыл глаза и увидел, как ручка движется, он потерял бы рассудок. Поэтому глаза не открывались, а неизвестно сколько времени спустя наступила тишина.

Джек заставил себя поднять веки, наполовину убежденный, что она сразу же не окажется прямо перед ним. Но коридор был пуст.

Все равно, ему казалось, что за ним наблюдают.

Он посмотрел на глазок посередине двери и задумался: что будет, если подойти и заглянуть? С чем он окажется с глазу на глаз?

Ноги Джека тронулись с места

(Теперь, ножки, не подведите)

раньше, чем он понял это. Он повернул прочь от двери и, шурша по сине-черному ковру-джунглям, пошел к главному коридору. На полпути к лестнице Джек остановился и взглянул на огнетушитель. Ему подумалось, что складки полотна лежат немного иначе. Вдобавок Джек был абсолютно уверен, что, когда шел к двести семнадцатому, латунный наконечник указывал на лифт. Сейчас он смотрел в другую сторону.

— Этого я вообще не видел, — вполне отчетливо произнес Джек. Лицо его побелело и осунулось, а губам никак не удавалось усмехнуться.

Но вниз он на лифте не поехал — тот слишком напоминал разинутый рот. Слишком уж напоминал. Джек воспользовался лестницей.

Он вошел в кухню и посмотрел на них. Левой рукой он подкидывал ключ-универсал, так, что приделанная к язычку белого металла цепочка звенела — и ловил его снова. Дэнни был бледным и измученным. Венди плакала, покрасневшие глаза обвело темными кругами. При виде этого Джек ощутил внезапную вспышку радости. Страдал не только он. Это уж точно.

Они молча смотрели на него.

— Ничего, — сказал он, пораженный искренностью своего тона. — Абсолютно ничего.

С ободряющей улыбкой наблюдая, как по их лицам разливается облегчение, Джек подкидывал ключ (вверх-вниз) и думал, что так, как сейчас, ему не хотелось напиться еще ни разу в жизни.

Ближе к вечеру Джек забрал из кладовки на втором этаже детскую кроватку и поставил в углу их спальни. Венди ожидала, что мальчик будет засыпать полночи, но не успели «Уолтонсы» дойти до середины, как Дэнни принялся клевать носом. Через четверть часа после того, как они уложили мальчика, тот уснул глубоким сном, сунув ладошку под щеку и не шевелясь. Венди сидела и смотрела на сына, заложив пальцем место, до которого дочитала толстую «Кэшельмар» в бумажной обложке. Джек за своим столом глядел на пьесу.

— А, черт, — сказал Джек.

Венди, оторвавшись от созерцания Дэнни, подняла голову.

— Что?

— Ничего.

Он уперся взглядом в пьесу и в нем затеплилось дурное настроение. С чего он взял, что пьеса хороша? Незрелая, легкомысленная, пустая. Уже тысячу раз следовало ее закончить. Хуже того, Джек понятия не имел, как это сделать. Некогда это казалось довольно несложным. В приступе ярости Денкер хватает стоящую у камина кочергу и насмерть забивает безгрешного героя Гэри. После чего, не выпуская из рук окровавленной кочерги, встает над телом, широко расставив ноги, и пронзительно кричит в зал: «Оно где-то здесь, и я найду его!» Потом свет тускнеет, занавес медленно закрывается, а публика видит лежащее на авансцене лицом вниз тело Гэри. Денкер тем временем широким шагом подходит к книжному шкафу в глубине сцены и принимается лихорадочно вытаскивать книги с полок, разглядывать и отбрасывать в сторону. По мнению Джека, это настолько устарело, что покажется новым; трагедия в пяти актах! — одного новаторства пьесы хватит, чтобы помочь ей успешно пройти на Бродвее.

Однако мало того, что интерес Джека переключился на историю «Оверлука». Случилось еще кое-что: он почувствовал неприязнь к своим героям. Такого еще не бывало. Обычно Джеку, к его радости, нравились все герои — и плохие, и хорошие. Это давало возможность попробовать увидеть их со всех сторон и яснее понять мотивы их поступков. Любимый рассказ Джека, который он продал в издающийся на юге Мэна маленький журнал под названием «Контрабанда экземпляров», назывался «Вот и Мартышка, Поль Де Лонг». Герой, помешанный на детях, собирался совершить самоубийство в своем номере меблированных комнат. Джеку очень нравился Мартышка. Он сочувствовал эксцентричным потребностям Мартышки, зная, что в имевшихся на счету Поля трех изнасилованиях с убийствами следовало винить не только его. Были еще скверные родители: папаша-драчун, точь-в-точь его собственный, и мать — безвольная, безгласная тряпка (вылитая мать Джека). Гомосексуальный опыт в младших классах. Публичное унижение. В средней школе и колледже Мартышка узнал вещи и похуже. Когда он продемонстрировал свои мужские достоинства двум малышкам, сошедшим со школьного автобуса, его арестовали и отправили в лечебницу. Хуже всего было то, что из больницы его выписали, выпустили обратно на улицы, поскольку тот, кто отвечал за это, решил, что с Полем все в порядке. Фамилия того человека была Гриммер. Гриммер знал, что Мартышка Де Лонг обнаруживает признаки отклонений, но все равно написал бодрое, обнадеживающее заключение и выпустил его. Гриммер тоже нравился Джеку, он и ему сочувствовал. Гриммеру приходилось руководить больницей, в которой не хватало ни персонала, ни средств. Он пытался удержаться на плаву при помощи кочерги, чьей-то матери да грошовых пожертвований от федеральных властей штата, которым не миновать было взглянуть в глаза своим избирателям. Гриммер знал, что Мартышка в состоянии общаться с другими людьми, что он не пачкает штаны и не пробует заколоть своих товарищей по несчастью ножницами. Мартышка не мнил себя Наполеоном. Занимавшийся его случаем психиатр считал, что на улице Мартышка гораздо скорее окажется на это способен, и оба знали, что чем дольше человек пробыл в лечебнице, тем сильнее нуждается в этом маленьком мирке — как наркоман в своей дряни. А тем временем в дверь ломились люди. Параноики; шизофреники; циклотимики; семикататоники; мужчины, заявляющие, будто слетали на небо в летающем блюдце; женщины, спалившие своим детям половые органы биковской зажигалкой; алкоголики; маньяки-поджигатели; клептоманы; больные маниакально-депрессивным психозом; суицидные типы. Мир жесток, детка. Если тебе не подвинтить гайки, тебе еще и тридцати не исполнится, а ты уже начнешь трястись, дребезжать и ходить враскоряку. Джек умел посочувствовать проблеме Гриммера. Он был в состоянии сочувствовать родителям жертв убийцы. Разумеется, самим погибшим детям. И Мартышке Де Лонгу. Пусть обвинителем станет читатель. В те дни Джек не желал судить. Капюшон моралиста скверно сидел на его плечах.