Как я таким стал, или Шизоэпиэкзистенция - Белов Руслан. Страница 20

Поскольку Ч. не может понять себя только через себя самого, он с древних времен старается постичь себя через божество (см. Религия) или через иное нечеловеческое существо, отождествляя себя с ним, или поднимаясь над ним, будь то животное (см. Тотемизм), духи предков (см. Портреты предков, Культ предков) или др. alter ego (см. Маска), будь то – в рационалист. эпохи – машины.

Я посмотрел в окно. Кругом были люди, которые воспринимали себя и свои условия существования как загадку. И для которых они сами – неисчерпаемая тема. А что об этом в БСЭ?

Человек, высшая ступень живых организмов на Земле. Вопрос о сущности Ч., его назначении, месте Ч. в мире – основная проблема философии. В древности Ч. мыслится как часть космоса, единого вневременного бытия. В учении о переселении душ, развитом индийской философией, граница между живыми существами (растениями, животными, Ч., богами) оказывается подвижной; однако лишь Ч. присуще стремление к «освобождению» от пут эмпирического существования. В христианстве представление о Ч. как «образе и подобии бога», внутренне раздвоенном вследствие грехопадения, сочетается с учением о соединении божественной и человеческой природы в личности Христа и возможности в силу этого внутреннего приобщения каждого человека к божественной «благодати». Исходя из понимания Ч. как существа, принадлежащего двум различным мирам – природной необходимости и нравственной свободы, Кант разграничивает антропологию в «физиологическом» и «прагматическом» отношении: первая исследует то, «... что делает из человека природа...», вторая – то, «... что он делает или может и должен делать из себя сам». Л. Фейербах осуществляет антропологическую переориентацию философии, ставя в центр ее Ч., понимаемого прежде всего как живую встречу "я" и «ты» в их конкретности. Согласно Ф. Ницше, Ч. определяется игрой жизненных сил и влечений, а не сознанием и разумом. С. Кьеркегор выдвигает на первый план волевой акт, в котором Ч. становится личностью, т. е. бытием духовным, самоопределяемым. Исходным пунктом марксистского понимания Ч. является трактовка его как продукта и субъекта общественной деятельности. Культура творится человеком в той же мере, в какой сам Ч. формируется культурой.

Физическая организация Ч. является высшим уровнем организации материи в известной нам части мироздания. Ч. кристаллизует в себе все, что накоплено человечеством в течение веков. Эта кристаллизация осуществляется и через приобщение к культуре, и через механизм биологической наследственности. Природные задатки Ч. развиваются и реализуются только в условиях социального образа жизни в процессе общения ребенка с взрослыми. Действия Ч., образ его мыслей и чувств зависят от условий, в которых он живет. Содержание духовной жизни Ч. и законы его жизни наследственно не запрограммированы. Но этого нельзя сказать о некоторых потенциальных способностях к творческой деятельности, об индивидуальных особенностях, которые формируются на основе наследственных задатков. Перед каждым вступающим в жизнь Ч. простирается мир вещей и социальных образований, в которых воплощена деятельность предшествующих поколений. Этот мир, в котором каждый предмет и процесс как бы заряжен человеческим смыслом и окружает Ч. В процессе приобщения к культуре у Ч. вырабатываются механизмы самоконтроля, выражающиеся в способности регулировать широкий диапазон влечений, инстинктов и т.п. Этот самоконтроль по существу является социальным контролем. Он подавляет неприемлемые для данной социальной группы импульсы и составляет необходимое условие жизни общества. Исторически сложившиеся нормы права, морали, быта, правила мышления и грамматики, эстетические вкусы и т.д. формируют поведение и разум Ч., делают из отдельного Ч. представителя определенного образа жизни, культуры и психологии. Ч. всесторонне включен в контакт, общение с обществом, даже когда остается наедине с собой. Он выступает как личность, когда достигает самосознания, осмысления себя как субъекта.

Марксизм – есть марксизм. Все просто и ясно, как указка в руках старой учительницы. Но вернемся к теме.

...Я учился на третьем курсе, когда мать с отчимом и сестренкой переехали в Новый Оскол, а потом и в Москву. Семья распалась по шву более чем органично, и я стал жить один. Мне было хорошо, я был свободен. Стипендии и тех денег, которые присылала мать (всего 106 рублей) вполне хватало, в том числе и на спартанские излишества. Я готовил, убирался, учился, принимал гостей и выпроваживал их. У меня появилось слово "мое", и это были не просто монетки, а недвижимость. Дом.

"Мое" мало чем отличается от "Мы".

Что мне тогда в себе не нравилось?

Более всего мне было неприятно то, что я отступал перед силой. Я не мог заставить себя ударить соперника. Я мог, серьезно рискуя жизнью, взобраться на отвесную скалу, мог броситься в ревущую горную реку, мог пройти по перилам железнодорожной эстакады, но ударить человека не мог.

Почему? Видимо, оттого что в переулке моего детства никто не дрался, оттого что из двенадцати моих друзей десять были девочками. К тому же отчим не учил меня защищаться. Со временем, а именно став главой семьи и вплотную занявшись делом, я сам этому научился, научился бить первым, бить беззащитного, и бить сильного.

15.07.75. Ближе к вечеру – я, совершенно отрешившись, изучал материалы только что завершенных площадных геофизических исследований – в камералку вошел студент-буровик и стал хамить, видимо, по наущению бригадира Лямкина, которому не понравилось, что я закрыл скважину до времени его отъезда в отгул. Студент был крепким, высоким и приблатненным, из Ростов-Дона-папы. Послушав, я выкинул номер: подошел, запустил указательный палец ему за щеку, вывел вон и потащил к палатке бригадира. До нее метров сто, и все эти метры он шел за мной, как перепуганная овца. Свободные от работы проходчики и остальной работный люд – в основном, бывшие зэки, рассматривали сцену с ироническим интересом. Неужели страх порвать щеку так силен?

Почему я так поступил? Наверное, потому что за мной Надя, сын, да и по-иному эту зэковскую ораву не удержишь, а ведь эта разведка, эти штольни, эти горы (и то, что в них), такие же мои, как Надя и Александр.

21.09.77. Поднимались на вахтовке с отгула, и на привале человек семь подвыпивших проходчиков волкодавами окружили Валентина Ефименко, главного геолога партии, с намерением попинать его ногами, или просто проверить на вшивость за высокомерие. Я разогнал их матом и тычками. Мне кажется, орлы пошли на Ефима, потому что знали, как я на это отреагирую.

22.11.76. Сегодня днем на улице остановил мужчина и попросил: «Командир, дай закурить». Незнакомые мужики из наших и бывшие военные часто ко мне так обращаются. Мне приятно.

Также мне не нравились мои отношения с девушками. Так вышло, что я нравился женщинам, которые не нравились мне; не умея отказать им прямо, я грубил.

Аня Калимулина, страшно ненавидя в проистекающем мгновении, назвала гнидой, потом выяснилось – она любила.

На втором курсе случилось то, что, на мой взгляд, изменило всю мою жизнь. Но, возможно, я все придумал.

С Наташей, маленькой девчонкой со смеющимися глазами, я познакомился на квартире однокурсницы Тамары Сорокиной. Тамара, одна из самых привлекательных девушек курса, безуспешно пыталась "охмурить" меня, перспективного, как тогда считали, сына приличных родителей (отец к этому времени занял в местной науке высокую должность). Я пытался пойти ей навстречу, делал какие-то робкие шаги навстречу, но каждый раз останавливался, пугаясь пустоты сердца и пустоты будущего, видневшегося в ее иронически прищуренных глазах. А когда увидел Наташу, делившую с Тамарой комнату, Наташу-фиалочку – так называли студенток филологического факультета, – сердце мое наполнилось отчаянной радостью. Я смотрел восхищенными сыновними глазами, она смотрела искренне и трепетно, смотрела, как беременная мною женщина. Я обещал ей золотые горы, и она мне верила, и я верил, что добуду их. Мы несколько раз встретились в сквере под плакучей ивой, я ее неумело целовал, она радовалась и отвечала материнскими ласками.