Черный принц - Демина Карина. Страница 129

…не сошел.

Еще нет.

Он сел на грязную мостовую и снял ботинки. Без ботинок ему проще, да и промокли. Здесь много воды и много вони, поэтому псы в Нижний город заглядывают редко. А Олаф — исключение…

…ребята из пожарной команды тоже не любили появляться на этой стороне реки. Местные пожары обреченные, и если уж вспыхивали, то никто и никогда не пытался спасти дом. Соседние — быть может, а тот, который горел… огонь взымал дань, и люди полагали это нормальным. А кто такой Олаф, чтобы с людьми спорить?

…под ногами — лужа, в которой отражается белесое зимнее солнце. Дохлая рыбина среди грязных льдин. И кусок неба, которое только-только начинает светлеть.

Босые пятки погружаются в воду, и Олаф несколько минут развлекается, то опуская, то поднимая ноги, глядя, как стекает со ступней грязная вода. Холод отрезвляет. И, наверное, он действительно сошел с ума, еще там, в Каменном логе, когда услышал голос огня и решился ответить.

…я здесь.

…мы здесь и снова. За тобой.

…нет.

…за тобой, я зову тебя.

…я слышу.

И пальцы закоченевшие вывязывают узор из силовых линий. Это просто и по-своему красиво, вот только оценить некому. Крысиные полчища остались на берегу, который стремительно исчезал под водой. Тает снег, и желтые ручьи заливают решетки водостоков.

Город пьет, измученный огнем и жаждой.

…ты убьешь меня?

…я тебя освобожу.

…я уже свободен. И хочу остаться таковым. Но ты ведь не отпустишь, мы оба это знаем. Там, в Каменном логе, мне удалось уговорить.

Безумец, который бормочет слова, не связанные друг с другом. И лишь мерещится ответ жилы. А вот дрожь земли — та существует. И взрывы, заставившие город замереть. Ударная волна вышибает стекла и промасленную бумагу, которой затягивали оконные провалы, она опрокидывает Олафа навзничь. Затылок, столкнувшийся с камнем, гудит… пустая голова, никчемная. Огонь же поверху идет дикой охотой. И рыжие псы ветра спешат по следу, кружат, окружают. Гонят.

…беги.

— Нет, — он отвечает вслух и, нащупав затылок — целый, пусть и в крови, или это все та же грязная вода, в которой уже истаял лед. — Я больше не побегу.

…я приду за тобой.

— Приходи. — Олаф перекатился на четвереньки и на колени встал, чувствуя, что мир вокруг утратил плотность. Кружится-вертится, трещит по швам. У мира много швов, его кроили наспех, и давным-давно, но годы прошли и нитки сгнили, вот рвутся.

Звук мерзкий.

А нутро мира, растревоженное, лезет…

…вскипают лужи под ногами, и горячий ветер летит по мостовой, гонит сухие листья, которые вот-вот вспыхнут…

…в Нижнем городе много дерева, а дерево загорается легко… но все-таки жаль, что никто не видит.

Она не видит. Ей бы Олаф рассказал, что чувствуешь, когда теряешь силу, медленно, капля за каплей воплощая в жизнь чужой рисунок. Он красив.

Тонкий костяк опорных столпов, и гибкие узлы-суставы. Аркада, которая разворачивается в глухом грязном переулке. И горячий дождь омывает ее, делая видимой.

Голова болит, просто-таки невыносимо болит, мешая сосредоточиться. А он почти закончил…

…отдохни.

Ей верить нельзя. Она крадется по следу Олафа. И искры пляшут в воздухе, садятся на рубашку его, прожигая… оставят на коже белые пятна, но искры — ничто.

…почему ты такой упрямый? Мы оба знаем, что ты принадлежишь мне.

— Нет. — Олаф рубашку стащил и почесал обожженное плечо. — Я не хочу принадлежать тебе… не тебе хочу принадлежать.

Он улыбнулся и, отступив, бросил взгляд на свое творение… покачнулся.

И упал. Лежал, глядя сквозь призрачную вязь силовых линий, слушая мелодичный напев огня.

…слышишь?

— Слышу.

Мягкий голос, колыбельная. И раскаленная колыбель.

— Душно. Отпусти.

…ветер вьюжит, но не снегом — пеплом, который горек. Олаф знает, Олаф помнит.

— Больно.

…боль уйдет.

Плавится кожа, стекает с ладоней на камень, и запах паленого мяса, волоса горелого перебивает прочие. Легкие горят, но надо дышать.

Встать.

На ноги, хотя бы на четвереньки, потянуться к силе, которой слишком много…

…зачем?

Затем, что он хочет жить.

Броня не защитит, но она ложится на плечи знакомой тяжестью. И растрескавшийся, разодранный мир блекнет. В нем, черно-белом, огонь — это белое.

Ночь — черное.

И тысяча один оттенок серого, который и позволяет верить, что мир объемен. Надо вставать.

Идти.

…куда?

Не слушать голос ее, она — ложь.

…просто ты боишься.

Да. Наверное…

…позволь мне забрать твои страхи…

Нет. Здесь и сейчас, в черно-белом мире каменных домов, труб, которые сами задыхались собственным дымом, гулкого прибоя и голоса, который заглушает иные голоса, он будет жить.

…зачем?

Просто жить.

…разве есть смысл?

Наверное, Олаф не знает, есть ли смысл. Осень вот есть, точнее была, и листья, которые падали на воду. Сама вода, тяжелая, мутная. Мусор на ней и ветер, который пробирался в старую баржу, подталкивая ее к пирсу. Порой он раскачивал колокол, и тот гулко вздыхал.

Есть зима, что началась со льда в старом ведре. Ветви можжевельника и сосны, которые он пытался сплести в венок, потому что на Перелом люди плели венки, точнее, их Перелом назывался иначе. А она, его женщина с волосами рыжими, как пламя, смотрела. И помогала, вплетала в его венки ленты.

Зачем ему смысл, когда есть ленты и она?

Она боится пламени и поэтому не соглашается провожать солнце, потому как считает, что солнце — все из огня…

…она ненастоящая.

Неправда, Олаф знает. От волос ее пахнет дымом, он много раз перебирал эти пряди, пытаясь понять, где прячется запах. Кожа ее сухая, и губы сухие, они трескаются. Олаф купил в аптеке на углу бальзам с пчелиным воском и губы мажет. Она же улыбается и пытается повторить…

Ее руки неловки. А у бальзама ежевичный привкус. Странно, что аромат другой, кажется, лемонграсса, но привкус ежевичный. И они вдвоем бальзам съедают.

Двое сумасшедших на старой барже.

…она лжет тебе.

…ты просто ревнуешь.

…я выше ревности.

…ревнуешь.

…лжет… забудет… бросит… женщины не умеют иначе.

…а ты?

У огня собственный запах. Сердце его — кедровое масло. И свитой — теплая корица… крупица кардамона, сладковатый иланг-иланг. И железная окалина, сдобренная дегтярной вонью.

У огня собственный голос, который Олаф не спутает с иным. В нем нежность и обещание покоя, которого он еще не так давно жаждал.

…она отвернется… они все отворачиваются и уходят… ты будешь несчастен.

У огня рыжие космы, что прорастают сквозь мостовую, вьются, не то поземка, не то лоза. Цепляются за мост, грозя обрушить, и соскальзывают. Они выпускают побег за побегом и уже карабкаются по стенам домов.

…уходи!

У огня сотня лиц, и все смотрят на Олафа.

А он улыбается, зная, что некуда отступать.

У огня тысячи рук, и каждая норовит прикоснуться. Рыжие пальцы с углями ногтей, перстни лавы и пламенная Ласка, что плавит чешую.

Не побежит.

У него хватит сил шагнуть на раскаленную мостовую и, оскалившись, встать на пути огня. За ним — город, в котором слишком много дерева и людей.

…поиграем?

И она смеется, роняя искры… поиграет… пока есть еще время для игр.

Олаф не услышал, как захрустели, принимая тяжесть зеркального неба, опоры моста. За мгновение до того над его головой сомкнулись рваные крылья огня.

…он пах лакричными леденцами.

ГЛАВА 41

— Идем. — Освальд держал за руку крепко, и Таннис старалась не думать, что в рукаве его бритва спрятана. Острая такая бритва, которой он способен по горлу полоснуть.

Одного удара хватит.

…не станет бить, он ведь обещал, а он, хоть и скотина, но слово держит. И спешит, тянет ее куда-то… куда?

— Постой. Я не могу так быстро… мне плохо.

Шпильки потеряла. И шляпку. Вуали жаль, без вуали Таннис чувствует себя беззащитной.