Жнецы Страданий - Казакова Екатерина "Красная Шкапочка". Страница 31

— Не убьет, — крефф сцепила руки в замок. — Еще только не хватало.

От перешептываний женщин отвлек стон. Лежавшая недвижимой до сего времени Айлиша, испив отвара, забеспокоилась на ложе, забилась, а потом вдруг выгнулась дугой, распахнула глаза и застонала, да так надрывно и пронзительно, что сердце заходилось.

— Вот и все, — просто сказала Майрико и шагнула к девушке. — Отойди. Чего ты тут не видал? — шикнула она на Ихтора, и тот послушно отступил, вставая в изголовье.

Следующие обороты тянулись вечность. Айлиша горела, металась, хрипло стонала, комкая потными ладонями простыни. Мужчина отвернулся.

Целительница с колдуньей выбились из сил, меняя тряпки, коими обтирали девушку. В комнате повис острый запах крови. Однако мало-помалу выученица успокоилась, перестала скрести ногтями матрац, перестала открывать рот, словно выброшенная на берег рыба и затихла.

Бьерга бросила на пол влажную тряпицу и прошептала:

— Вот и сделано дело. Теперь только прибраться.

Пока Майрико обмывала послушницу, вздевала на ослабшее вялое тело сухую рубаху, Ихтор спешно менял простыни, не глядя швыряя окровавленную ткань в опустевшее ведро. Колдунья же открыла ставни и впустила в душный покой прохладу осеннего утра.

Глядя на шумящие внизу сосны, крефф колдунов читала заговор и кропила кровью из разрезанной ладони разбивающийся о стену ветер. Как бы ни покинул младенец чрево матери, но душа его не останется неприкаянной. Безгрешное дитя упокоят, дав возможность рано или поздно снова возвратиться в мир.

Когда бесчувственное тело — обмытое и переодетое — снова положили на чистые и сухие простыни, Майрико кивнула Ихтору:

— Наведи дремоту посильнее. Пусть до утра завтрашнего не очнется. Авось заспит все и не вспомнит никогда.

Целитель наклонился к послушнице и что-то зашептал ей на ухо. Через пару оборотов Айлиша улыбнулась, стала дышать спокойно и ровно, а на бледные щеки вернулся румянец. И только судорожные полу-вздохи полу-всхлипы, иногда вырывавшиеся из груди, выдавали пережитое. Через эти-то вздохи крефф вдруг расслышал тихое:

— Тамир…

— Ах вот кто… — горько покачал головой Ихтор.

Захотелось пойти и отыскать мальчишку. А потом долго и с упоением колотить, вбивая в глотку зубы. Но в душе целитель понимал: эта ярость пустая. И не ярость вовсе, а так — обида, уязвленная гордость, что ему предпочли неуклюжего дряблого паренька, ничего толком не умеющего и из себя не являющего. Поэтому крефф стиснул зубы, подавляя рвущееся из груди бешенство. За долгие годы службы в Цитадели он научился владеть собой и, по чести сказать, научился неплохо. И ныне эти умения особенно пригодились.

Бьерга смотрела на внутреннюю борьбу мужчины с затаенной настороженностью. Она видела, как одеревенела его спина, как застыл взгляд. Уж не надурил бы чего…

— Ихтор… — негромко позвала колдунья. — Охолонись. Он теля неразумное. А ты волчище матерый уже. Охолонись. Не тронь парня.

Мужчина коротко кивнул.

— Поклянись Ихтор, — тихо сказала Майрико. — Никто об этом проведать не должен. Дети они, глупые дети. С собой не совладали. Пусть идет, как шло. Отступись.

Крефф молчал. Только на щеках перекатывались желваки. Женщины правы. Можно из чрева вырвать новую жизнь, но вот любовь из сердца вырвать ни у кого не получится. Однако же молодость и глупость проходят. Как и первая любовь. Тамиру же скоро ехать с наставником по погостам, и пропадет он на целое лето. А юное сердце пылкое — горит жарко, но ведь и сгорает быстро. Рано или поздно, девчонке прискучит одиночество.

Поэтому Ихтор, спустя несколько мгновений молчания, сказал:

— Ни ей, ни ему зла не сделаю и языком впусте трепать не стану. Не дурак. Или на крови вам тут поклясться?

Колдунья отрицательно покачала головой и сказала только:

— Неси ее отсюда, пока спит, — и, взяв ведро с кровавыми тряпками, направилась к двери, кинув на прощание обоим целителям: — Не телитесь тут, не дай Хранители, увидит кто. И еще. Майрико, хватит с ней возиться как кошка с приплодом. Коль наблудить смогла, значит и остальное все сможет. Держи в строгости. Нечего больше сопли подбирать. И, гляди у меня… чтоб каждое утро девка отвар пила.

Айлиша пришла в себя оттого, что куда-то плыла. Тело ослабло, а веки стали тяжелыми-тяжелыми. Девушке казалось, будто она качается в тесной лодочке по волнам неспешной речки Перекши, что петляла в лугах возле ее родной деревни. Вот только не слышно плеска волн, не доносится запах воды…

Когда же ученица Майрико разлепила глаза, то увидела обезображенное лицо с пустой глазницей. Близко-близко.

Ихтор!

— Чего затряслась? — черноволосый целитель нес ее так легко, словно бы ноша ничего не весила. — Не нравлюсь?

— Я… я… — бессвязно залепетала выученица.

— Упала ты. Застудилась, видать. Да и краски пришли, — донесся откуда-то сбоку прохладный голос наставницы. — Хорошо я в коридоре тебя нашла, а то бы заиндевела вся на полу-то.

Упала? Ах, да… Айлиша вспомнила, как кружилась голова, как мучил озноб.

— Я на урок шла… — слабо попыталась оправдаться ученица.

— Меньше с босыми ногами шастать надо, — проворчал крефф и ускорил шаг.

Девушка хотела повиниться перед ним и Майрико, но тяжелый неодолимый сон обволок сознание, и она погрузилась в его вязкую пучину.

Бьерга, неся в руке тяжелое ведро, неспешно спускалась по крутой лестнице в темное протопленное царство Нурлисы.

Колдунья зашла в истопную, где яростно пылала печь, рассылая волны жара. В трубе ревел огонь, за каменной стеной в огромном чане грелась вода для мылен. Тут было хорошо. Всегда натоплено. Тихо. Колдунья надела на руку войлочную рукавицу, отодвинула в сторону дверцу и стала бросать в топку окровавленную ткань, проталкивала ее длинной кочергой подальше, глотая едкий, рвущийся прочь дым. Потом подбросила в печь еще пару поленьев и задвинула дверцу обратно, ощущая, как горит от яростного жара лицо.

— Что, упыриха проклятущая, — донесся из-за спины скрипучий голос. — Опять греховодничала?

— Отстань ты, — огрызнулась женщина. — Без того тошно.

На душе у Бьерги было муторно от совершенного. Одно дело поднимать покойников. И совсем другое — превращать в покойников. Тем паче кого? Дитя невинное! Нет гаже, чем творить убийство и обманывать.

Нурлиса тем временем, словно чувствуя тяжкие мысли гостьи, подковыляла на кривых ногах поближе и опустилась на ларь возле стены:

— Опять дите травила, кошка блудливая? Это какому же по счету младенчику ты белый свет увидеть не дала, окаянная ты труповодка? — скрипела обличительница, перебирая кривыми пальцами ветхий передник.

— Нишкни, старая! — скривилась Бьрга. — Забыла сколько мне? Какие тебе младенчики?

Бабка близоруко сощурилась, словно силясь разглядеть в полумраке лицо посетительницы, и едко прошамкала:

— Да у тебя внуки б уже были! Сколько б ныне дочке-то сравнялось? Постарше Майрико была б. Как она тебе по ночам-то не снится? У… нелюдь мерзкая!

— Да замолчи ты, старая хрычовка! — сверкнула глазами крефф. — Душу не рви! Куда мне рожать было, девке сопливой? Первый год, только науку разуметь стала. Да и Глава тогдашний за блуд в лес к Ходящим вышвыривал! Еще раз пройдешься по старому — удавлю, как гадюку.

— Значит, не сама нагуляла, — словно и не слыша ее угроз, задумчиво покачала головой Нурлиса.

— Не сама, выученица из целителей.

— Ой, ли? Нешто та кучерявенькая? — от удивления старуха открыла рот, являя пеньки гнилых зубов.

— Та, та… — кивнула Бьерга и принялась набивать трубку.

— Сама пришла али упредили вы?

— Упредили.

— Эх, чернецы, кровопийцы… Почто ж девку-то испортили? Почто дите загубили? Тьфу, псы бешеные и те ласковее…

— Ты мне тут не плюйся, — осадила старую крефф, — ишь, разошлась. Дар в ней великий. Больших жертв он требует. Но и блага принесет немало. Ее ребенок не родился, зато сколько других жить останутся. Так что хватит бубнить. К тому же не было у нас и пол-оборота на уговоры. Засыпала в ней уже Сила. Слабая она и душой и телом. Ей еще матереть и матереть. Прожди мы хоть день, хоть полдня — весь Дар бы в ребенка ушел, да в то, чтобы силы в ней чахлые поддерживать. А на уговоры да запугивания время надо. Время! Где его было взять? Она, вон, без памяти уже падала. Одно мгновение все решить могло. А из-за слабости ее телесной Дар навсегда заснуть мог. Ушел бы в жилу, как в сухую землю. И чего тогда? Заткнись лучше.