Оболтус для бизнес-леди - Климова Юлия. Страница 44

Сказать, что она чувствует себя голой, – ничего не сказать.

Представить, какая сумятица терзает ее душу, не пережив такого же, – невозможно.

Полина… Она сказала «надо», и Оля согласилась. Нет, она не собиралась таким образом очаровывать Никиту, она пыталась стать свободной от страхов и переживаний. Правда, теперь у нее новые страхи и новые переживания. «И все-таки я хотела ему понравиться».

Оля покосилась на Никиту и решительно взяла вилку. Белкин уехал. Одной проблемой меньше. До младшего Замятина ей нет никакого дела…

Короткий курс самовнушения не помог. И как это раньше при помощи нескольких четких строчек ей удавалось сосредоточиться и взять себя в руки? Как?

О чем они разговаривают? Оля нервно скользнула взглядом по каждому сидевшему за столом и поняла, что они молчат. «Это у них шок от меня, – покусывая нижнюю губу, подумала она. – Не нужно было слушать Полину». Посмотрев на старшую сестру, она увидела, как та дернулась, и тут же вслед дернулся Андрей – кажется, только что его кто-то «совершенно случайно и очень осторожно» пнул ногой.

– Отличный сегодня день! – Он широко улыбнулся и тоже «совершенно случайно» коснулся локтем Полины. «Дорогая, ты довольна, я спас ситуацию?»

Оля неслышно вздохнула. Сколько сил ей потребовалось, чтобы уверенно дойти от входа в зал до столика, – и ноги дрожали, и екало в груди, и пальцы немели… А впереди еще вечер, бесконечно длинный вечер.

– Оля, можно пригласить тебя на танец? – раздался голос Никиты.

Не дожидаясь ответа, он встал, подошел к ней и протянул руку.

Лев Аркадьевич ритмично заработал челюстью, перемалывая рыбу не хуже кухонного комбайна.

Петр Петрович автоматически устремил взгляд на Егора, но тот продолжал «лоботрясничать» около Ивона Перро и никого утешать «добрым словом» не собирался.

Катюшка потянулась к бокалу с шампанским.

Поднявшись и пригладив шелк платья, Оля положила руку на широкую ладонь Никиты. Ладонь показалась горячей и… доброй.

Она больше не хочет с ним соперничать.

Она больше не хочет учить его жизни.

Она больше не хочет одерживать над ним хоть и маленькие, но победы.

Она просто хочет с ним танцевать.

– Спасибо, – ответил Никита и повел ее к музыкантам.

– За что? – поинтересовалась Оля, контролируя свои движения.

Никита улыбнулся. Все же она неисправима – обстоятельна, как всегда!

– За возможность прижать тебя к себе покрепче, – насмешливо сказал он, разворачивая ее к себе и прижимая.

В голове зашумело, щеки полыхнули огнем. Ну с чего вдруг она почувствовала себя юной девушкой на выпускном балу? Симпатичный мальчик совершенно не обращал на нее внимания, а тут вдруг пригласил на первый танец. И все одноклассницы стоят и смотрят. И конечно, больше никто не танцует. Оля качнула головой, прогоняя глупые сравнения, и отстранилась.

– Константин улетел в Париж, – напомнила она, превращаясь в строгую даму.

– Зануда, – сказал он.

– Разгильдяй, – тихо ответила она.

Нервы Петра Петровича эту картину категорически не выдерживали. Хорошо, что народ, пресытившись официальной частью и вкусным ужином, неторопливо потянулся к сцене – танцующих заметно прибавилось. Теперь Оля с Никитой не были как на ладони.

– Мне кажется, все идет отлично, – воспользовавшись тем, что девочки отвлеклись, выдохнул Лев Аркадьевич.

– Еще рано делать выводы. И меня очень интересует, когда твой сын окончательно откажется от Марии Серебровой, – холодно ответил Петр Петрович.

– Ты торопишься.

– Ничего себе! Тороплюсь… Посмотри, как он ее прижимает.

– Сейчас все так танцуют.

Друг Лева был прав, и Петр Петрович поспешил отвести глаза. Неуютно как-то, будто он подсматривает. Где Егор?! Ивону и без него сейчас спокойно! Но Кречетова видно не было.

– Дорогая, как насчет страстного танго? – долетели до слуха слова Андрея.

Петр Петрович смерил его взглядом и усмехнулся. Нарочно же танго упомянул… эта парочка умеет устраивать скандалы в общественном месте!

– Не возражаете, Петр Петрович? – теперь Андрей обратился к нему.

– Танцуйте, танцуйте, – благословил Лев Аркадьевич, который вновь пребывал в прекрасном расположении духа.

Катюшка, не удержавшись, хихикнула и тоже оглядела зал – с кем бы ей потанцевать?

Андрей с Полиной мгновенно исчезли из-за стола, а Петр Петрович, поднявшись, расстегнув пуговицу пиджака, заложил руки за спину и сделал еще одну попытку отыскать Егора.

– Я оставлю вас, – сказал он, – пройдусь немного.

Народ уже не только танцевал, но и вовсю общался, и Петр Петрович, желая немного успокоиться, решил тоже обговорить некоторые вопросы со своими знакомыми. Оля с Никитой непременно разберутся и… Никакой Маши Серебровой не будет. Точка. И хватит об этом.

Петр Петрович миновал высокую пирамиду из бокалов шампанского, обогнул Ивона Перро и разомлевшего победителя конкурса и пошел дальше. Что-то толкало его вперед. И волнение не спадало, наоборот, нарастало. Споткнувшись, он повернул влево к колоннам, к небольшим уютным диванчикам и к зелени цветов. Теперь он думал только о Любе. Думать о ней было приятно, и хотелось, чтобы никто не мешал, не трогал.

Послышалось «бряк-бряк». Петр Петрович остановился, в груди похолодело.

Да что же за наваждение такое! Еще секунда – и он наверняка услышит мяуканье. Бред. Он прижал ладонь ко лбу, еще раз споткнулся, развернулся и поднял голову.

Она шла в его сторону, растерянно оглядываясь по сторонам, хмурясь. Тонкая, как тростинка, желанная, как мечта, терпкая, как черемуха… Нет, на ней не было цыганского наряда (никакой цветастой юбки и яркой кофты с большим вырезом) – приталенное темно-зеленое платье с короткими рукавами и много-много серебряных браслетов на правой руке подчеркивали ее диковинную красоту, а черные кудри, щедро рассыпанные по плечам, притягивали магнитом. Петр Петрович закрыл глаза, открыл и качнулся. Любы не могло быть на этом банкете – не могло! Он почувствовал аромат нежных весенних трав, перед глазами запрыгали огоньки свечей, на миг все замелькало, а затем он встретил взгляд больших темных глаз.

«Пусть ей будет хотя бы тридцать пять лет, – эгоистично подумал Петр Петрович, будто ее молодость могла помешать его тайным желаниям… – Пусть…»

Люба остановилась.

Посмотрела на него.

Улыбнулась.

– Спасибо, – прошептал Петр Петрович, и это было предназначено «противной старухе», которая, видимо, решила ему уступить. Как? Каким образом она устроила эту встречу, непонятно. Но спасибо ей.

– Константин улетел в Париж, – повторила Оля.

– Ну и что?

– Тебе не обязательно со мной танцевать.

– Я подумаю об этом.

Музыка стихла, и Никита слегка разжал объятия – пусть этот танец закончился, но «Пино Гроз» – не ночной клуб, и, кроме медленных романтических мелодий, другого здесь не услышишь, а значит, расходиться еще рано.

Оля сделала попытку шагнуть к столу, но это не удалось – он не отпустил ее.

Вновь зазвучала музыка, и руки Никиты вновь легли на ее талию.

– Ты не против, если мы потанцуем еще?

– Нет, не против.

Стараясь не думать о Маше Серебровой, она положила руки на его плечи. Ну и пусть она сегодня оделась и накрасилась, ну и пусть он посчитает ее дурой и пусть даже подумает, что она это сделала для него! Оля боязливо приподняла глаза и встретила теплую улыбку. Его губы совсем рядом, вот что значит надеть высокие каблуки – есть плюсы и в неудобствах.

« Константин улетел в Париж, – мысленно передразнил он ее. – Да пусть катится куда хочет! И что же ты, Оля, такая красивая сегодня? Не обошлось тут без Польки! И почему я все время чувствую себя идиотом, не подскажешь? А?» Никита развлекался, но это было горькое веселье. «Ты и без мишуры красивая… Зануда, конечно, но это лечится. Малыш, я уже не смогу тебя отпустить».

Правда вырвалась на свободу, и затолкать ее обратно в узкое горлышко самообмана не получилось бы ни при каких обстоятельствах. Он вернулся в Москву, потому что Лондон не становился родным, он вернулся в Москву, потому что девушка, которую он любил, оказалась свободной. Он хотел вернуть прошлое – Маша должна была принадлежать ему! Он собирался жениться, как дурак ненормальный! Десять лет прошло. Десять! Любовь не стареет? Не ржавеет? Быть может, но только не эта любовь… Не настоящая. Он старался, как будто уговаривал себя, но не получалось. Знал и все же шел напролом. Целовал Машу, прижимал (верил, что навсегда), уходил – и забывал до следующего раза. Звонил, но душа не искала души, обещал, но верил ли сам? Не здесь он играл роль, а там. Три точечки-родинки дорожкой на правой щеке, зеленые глаза… Чужая, незнакомая, нелюбимая, холодная Маша. Прости. «Нет, я не идиот, я форменная скотина!»