Монах - Щепетнов Евгений Владимирович. Страница 44

— Только после того, как ты расскажешь, что было ночью, — усмехнулся Андрей. — Да нечего рассказывать! Да и не место тут. — Он покосился на сидящих в глубине фургона Алену и Настенку — женщина кормила дочь пирожками, приговаривая, что если та не съест, то она отдаст эти пирожки соседской собачке. Девочка живо заинтересовалась, потребовав сейчас же пойти к этой собачке, так как она желает посмотреть, как та будет есть пирожок.

— Да ладно… рассказывай давай, не придуривайся. Как пересилил?

— А кто сказал, что я пересилил? Вот сейчас ка-а-ак… вопьюсь тебе в шею! — Андрей рассмеялся и прикрыл глаза рукой, сожалея, что в этом мире нет солнцезащитных очков, — с некоторых пор солнечные лучи его очень беспокоили, модифицированные глаза были очень чувствительны к свету.

— Слушай, а ты ведь изменился с тех пор, как побывал в объятиях кикиморы. Я не припомню, чтобы ты так много смеялся и шутил, — с удивлением заметил Федор. — Ты всегда был таким нудно-праведным, таким скучным, что хотелось треснуть тебя по башке… Этак ты, может, примешься и вино пить?

— А что? Я всегда любил хорошее вино, — парировал Андрей, — но пить вино и напиваться вином — согласись, разные вещи. Ну да ладно, теперь серьезно: не знаю, как я пересилил. Может, моя военная подготовка, а может, то, что я сильно молился, помогло мне удержать мою сущность и взять Зверя под контроль. Только вот что я тебе скажу: в этом деле нет ничего мистического. Да, тело преобразуется под воздействием заражения — прямого попадания крови или слюны существа, которое вы называете кикиморой, в тело обычного человека. И если человек приличный, в обычной жизни не имеющий никаких зверских наклонностей — жестокости, подлости, то и Зверь не будет убивать без разбора, а если есть хоть что-то злое, жесткое, если он был убийцей — вот тут Зверь в душе поднимает свою голову, и тогда… тогда очень трудно взять над ним верх. Знаешь, я подумал — а может, кикимора, которую мы убили, совсем и не была жестокой убийцей? Может, на нее больше наговаривали, а она была просто несчастной зараженной девушкой, вынужденной бегать по лесу, чтобы утолить жажду сырого мяса и крови?

— Да ну, скажешь тоже! — Федор с неудовольствием посмотрел на Андрея. — Ведь как вывернул-то! И оказываемся мы теперь не герои, а безжалостные убийцы девушки и ее безутешного отца! Даже слышать это дерьмо не хочу! Никогда больше не говори этого при мне! Она была мерзкой убийцей, и мы освободили мир от чудовища! Все!

— А может, ты освободишь мир от еще одного чудовища — меня, например? — усмехнулся Андрей. — Я-то гораздо страшнее и опаснее ее. Кстати сказать, Настенку-то она не тронула… а ты не допускаешь, что все могло выглядеть и по-другому? Не так, как мы все это увидели и как увидела это ее мать?

— Не хочу! Не хочу это слышать! Заткнись! — окончательно рассердился Федор и замахнулся на Андрея хлыстом. — Сейчас как врежу по тупой башке!

— Ну врежь, врежь, если это тебе поможет, — грустно улыбнулся Андрей. — Что было, то прошло, и теперь сделанного не воротишь, хоть сто раз ударь хлыстом меня или себя. Впредь будем думать, как и что делать… не все суть то, как оно выглядит внешне. Забудем этот разговор. Что касается меня — я всю ночь бегал по лесу, охотился. Убил двух косуль, ел мясо, на меня вышел медведь — пришлось съесть и его. Вот и пополнел слегка, жира-то все равно практически нет, но мышцы наросли — пришлось много мяса съесть… и переварить.

— Представляю… как ты загадил там всю лужайку, — заржал Федор, его поддержал Андрей, и они минуты три смеялись в голос под взглядом удивленной Алены.

— Сколько нам до ближайшего селения? Или города? — спросил Андрей, поглядывая на высоко стоящее солнце. — До темноты успеем доехать до постоялого двора?

— Постоялые дворы стоят верст через сорок — пятьдесят, должны успеть. А примерно в тридцати верстах будет еще деревенька, Карадовка называется. Я частенько ездил по этому тракту, когда охранником работал. Дорогу до столицы с этой стороны знаю хорошо, а уже туда, за столицу, — не очень, туда редко ходил. Впрочем, тут я тоже уже несколько лет не был, может, что-то и изменилось. Встретим кого-нибудь — спросим. Бывает, что тут купцы проезжают, и нередко. Только шуганный какой-то народ стал. Те, что недавно навстречу попались, нас завидели да всю охрану собрали, наверное, подумали, что мы разбойники какие… То ли народ стал пугливый, то ли впереди что-то неладно — надо будет расспросить встречных как следует. Кстати, раньше больше было народу на тракте, чего они тут стали ездить гораздо реже — ума не приложу. Я уже давно потерял контакты с купцами, а так бы расспросил еще в Нарске что и как. Есть, конечно, догадки…

— Хм… а я думал, такое редкое движение тут нормальное дело, а оказывается, это не так. Интересно… Какие версии будут?

— Есть еще одна дорога в Нарск и те края — она длиннее и не такая ровная, но идет огибая леса, по краю степи, вернее, лесостепи. Там редко шалят разбойники, им там труднее спрятаться — по крайней мере, я так думаю, а на этой дороге всегда грабили, потому и караваны серьезно охраняются. Зато эта дорога короче той больше чем в полтора раза. Вот и все версии. Если предположить, что засилье банд тут стало больше, значит, поток грузов по тракту уменьшился. Мы с тобой уже убедились в самом начале пути, что разбойников тут хватает… А еще такая штука — этот тракт проходит по землям различных мелких и крупных феодалов и приходится платить за проезд, возможно, они так задрали цену, что легче объехать вокруг, чем вываливать денег какому-нибудь придурковатому графу или барону.

— А куда власть смотрит? Какого рожна не пресекает поборы?

— Ну ты как не от мира сего! А… ну да, да… В общем, у этих графов и баронов есть бумага, где указано, что они ухаживают за дорогой, проходящей через их земли, а им за это позволяется взимать дорожный налог — не больше серебреника с повозки. Вот только они алчные и устанавливают те расценки, которые хотят! А чтобы все было шито-крыто, отвозят приличные суммы в столицу. Только вот купцы едут в объезд, в результате чего цены на товары повышаются — надо ведь возместить дорожные расходы.

— Ну ясно… В общем, обложили налогом и перестали ездить. А исчадия?

— А что исчадия?

— С них тоже берут дорожные поборы?

— Ну не смеши, какие с исчадий поборы? Они сами какие хошь поборы…

Повозка медленно, но верно катила вперед — Федор не хотел гнать лошадей, ни к чему это. До искомой цели много, очень много дней пути… Они остановились на обед в Карадовке, задали корму лошадям, немного передохнули и снова тронулись в путь. Андрей уже стал привыкать к ритму этого мира — размеренному, неспешному. Что толку спешить, когда час-другой ни на что не влияет?

За день они преодолели пятьдесят верст, выходя на расчетное время-расстояние. Меньше — невыгодно, ибо путешествие затянется на многие месяцы, а больше ни к чему — какой смысл напрягать лошадей, да и самим излишне напрягаться.

Около недели они ехали по тракту, изредка встречая купеческие караваны с сильной охраной. На чужаков смотрели неодобрительно и отказывались общаться — однажды даже чуть не вспыхнула драка, когда охранник каравана вытащил меч на безобидный вопрос Андрея, откуда и куда они направляются.

Федор потом пояснил другу, что не стоило спрашивать о цели путешествия — могут принять за подсылов разбойников. Андрей пожал плечами и больше не пытался поговорить с караванщиками, решив, что и без их участия они сумеют справиться с любыми проблемами, которые встретят.

Иногда они ночевали в лесу у костра, если вечер заставал в дороге, а дотащиться до постоялого двора не успевали.

Ехали дружно — Алена не была в тягость, она имела легкий характер и не гнушалась никакой работы. Андрей с грустью и легкой завистью перехватывал влюбленные взгляды, которыми обменивались эта женщина и его товарищ.

Настена тоже не стала обузой и своими простодушными выходками веселила взрослых, разряжая скуку и однообразие длительного путешествия.