Океан безмолвия - Миллэй Катя. Страница 42

– Не надо. Сядь.

– Что, одежду тоже нельзя сложить?

– Не надо складывать мое нижнее белье.

– Шутишь?

– Нет. Еще чего не хватало. – Джош мокрой рукой тянется мимо меня к ящику с кухонными полотенцами. – Вот, держи. Вытирай. – Он сует мне полотенце, обдавая брызгами.

Я хватаю полотенце.

– Давай я достану твои боксеры и вытру ими посуду. – Ребячество – такое со мной бывает.

– Откуда ты знаешь, что я ношу боксеры?

– Надеюсь. – Не семейные же трусы. Фу!

Он пожимает плечами, дает мне тарелку.

– Дерзай. Тебе потом с них есть.

– Ну ты и зануда, – бурчу я себе под нос, как разобиженный на весь свет подросток, – потому что это круто.

В итоге я стала вытирать посуду. Джош прав. Посуду он моет лучше меня. Главным образом потому, что я ужасно ленива в том, что касается любых видов мытья и уборки, но ему об этом знать не следует.

– Что это сегодня было с Дрю и Тьерри на уроке английского? – спрашиваю я.

– Ты про что? Про спор о Боге? Дрю с Тьерри вечно спорят. Дрю стал бы отстаивать преимущество безбрачия, если б Тьерри выступала против.

– Может быть. Только здесь, по-моему, что-то личное.

– Дрю нравится ее злить. Он просто щекотал ей нервы. И мог бы разнести ее в пух и прах, если б захотел.

– Меня удивляет, что он этого не сделал. На уроках риторики он любого по стенке размажет. Это просто потрясающе. При желании он словами так тебя закидает, что с ног свалишься. На турнире, в котором мы участвовали несколько недель назад, он одержал победу во всех турах, даже не пустив в ход весь арсенал своего обаяния.

– Ему это без надобности. Против него у нее нет шансов. Он даже не счел нужным приложить хоть капельку усилий. – Это точно. В этом весь Дрю. Он спорит ради забавы, пока скучно не станет. Так кошка гоняет ящерицу, царапает и бьет ее, пока не покалечит настолько, что с ней уже нельзя играть.

– Почему мисс Макаллистер сразу их не остановила? Ведь это была даже не та тема, которую следовало обсуждать.

– Она всегда так делает, чтобы узнать, кто чем дышит. Дает возможность выговориться, а сама слушает. Так ей гораздо легче понять, что ты собой представляешь. Как мыслишь. Какие твои сильные и слабые стороны. – Разведку боем проводит. Молодец. Правда, много не узнаешь, если в дискуссии участвуют только двое.

– Остальные как будто воды в рот набрали, – замечаю я.

– Они ж не дураки, чтоб спорить о существовании Бога. В таком споре победить невозможно. – Джош убирает в шкаф последнюю чистую тарелку.

– Кому?

– Никому.

– Ты веришь в Бога?

– Да, – категорично отвечает он. Должно быть, мое лицо выдало меня, потому что Джош спрашивает: – А что?

– Просто удивлена. Не думала, что ты веришь.

– Потому что я проклят и все вокруг меня умирают? – спрашивает он бесстрастно.

Не хочу подтверждать его предположение, но именно так я и думаю.

– Я верю в Бога, Солнышко. Всегда верил, что Бог есть, – говорит он.

Его следующая фраза – это не жалость к себе, не страх, не вызов. Истинная правда.

– Просто я знаю, что Он меня ненавидит.

Может, его слова должны были свалить меня с ног, но я даже глазом не моргнула. Может, мне следовало мгновенно вскочить и заявить, что он не должен так думать. Что, конечно же, Бог не может его ненавидеть. Что верить в подобное – чистейшая глупость. Только это не глупость. Не нелепая убежденность. Если на твоих глазах все, кого ты любишь, один за другим уходят из твоей жизни и в семнадцать лет ты остаешься совсем один, что еще тут можно думать? Вроде бы абсолютно логичный вывод, но меня удивляет, что сама я почему-то другого мнения.

Глава 27

– Ну и видок у тебя.

В восемь часов Солнышко уже в моем гараже. Одета для вечеринки, куда идет с Дрю. Она ненавидит вечеринки, но он постоянно таскает ее с собой.

У нас сложился определенный распорядок дня. Мы выполняем домашнее задание, готовим ужин, потом торчим в гараже. Иногда она отправляется на пробежку, потом возвращается и начинает шкурить доски либо, заглядывая через мое плечо, задает сотни вопросов обо всем, что я делаю. Шлифует она все, что я ей даю, но к механизированным инструментам не приближается – руке своей не доверяет.

– Что? Думаешь, не годится? Пожалуй, не буду переобуваться в туфли. – Она смотрит на старые затасканные ботинки, что позаимствовала у меня. На ее ногах они смотрятся как лыжи. Она их туго зашнуровала, чтобы не слетали. Сюда она пришла в черном платье, невообразимо сексуальном, и в туфлях с открытыми носами. Сегодня я работаю с массой механических инструментов, и остаться здесь она могла бы только в том случае, если б поменяла обувь. В душе я надеялся, что она уйдет, чтоб мне, глядя на нее в этом зашибенном платье, не пришлось постоянно держать в узде свой член, но она не облегчила мне задачу. Несколько недель назад, когда наконец-то смирился с тем, что она не оставит меня в покое, я пообещал себе, что близко к ней не подойду. Я же не камикадзе. Но в те дни, когда она расхаживает передо мной в облегающих черных платьях и рабочих башмаках, я начинаю сомневаться, что сумею сдержать данное себе слово.

– Точно не пойдешь? – спрашивает она. Она всегда это уточняет, когда идет гулять с Дрю. Но я ни за что не подвергну себя такому испытанию, даже ради того, чтобы быть рядом с ней. На подъездной аллее останавливается автомобиль Дрю. Он спасает меня от необходимости отвечать.

– Клёвые ботинки. Мне нравятся. Пожалуй, можешь не переобуваться.

Она показывает ему средний палец, но это ничего не значит.

– Поехали с нами, – говорит мне он. – Девочку тебе найдем.

– Себе найди. Мне и так хорошо.

– Ну да, мы знаем. – Он смотрит на Настю. – Мне, между прочим, тоже хорошо. Меня согревает мое личное Солнышко.

Что-то во мне всколыхнулось. Он ходит с ней на вечеринки; прикасается к ней; говорит ей всякое дерьмо, которое никому нельзя прощать. Но Солнышком ее называть он не вправе. Чтобы не дать выход своему гневу, я со всей силы вколачиваю в доску гвоздь. Ладно, через минуту они отчалят, и все будет нормально. Блин, скорей бы уже убирались.

– Еще раз назовешь меня Солнышком, убью, сосунок.

Не знаю, чья голова повернулась быстрее, моя или Дрю, но лично я лишился дара речи. Как только смысл ее слов дошел до меня, на смену потрясению пришла радость. Я еле сдерживаю улыбку: оказывается, ей, как и мне, не нравится, что он называет ее Солнышком.

Не знаю, когда она решила заговорить с ним, но точно не в эту секунду. Пусть многое в ней остается для меня загадкой, но я усвоил, что каждый ее поступок, каждое действие – это ее собственный выбор. Для нее не существует понятия «спонтанно». Она планирует каждый свой вздох.

– Ты заговорила? Ты заговорила! Она заговорила! – Дрю смотрит на меня, ожидая моей реакции. Я никак не реагирую. Я удивлен, но не шокирован. И все еще силюсь сдержать улыбку.

Кажется, он вытаращил глаза еще сильнее, если такое возможно.

– Ну ты скотина! Ты знал! – Он ходит взад-вперед между мной и Солнышком, никак не может решить, на кого из нас смотреть. Ни я, ни она на него не глядим.

К нему возвращается самообладание, а я иду и опускаю гаражную дверь – слава богу, хватило ума. Дом мой в самом конце улицы, по идее, видеть нас никто не может, но Дрю сейчас слишком шумлив, а зрители нам не нужны.

– Так, так, так. – Теперь он доволен собой, хотя причины для этого нет. Однако Дрю любую невыигрышную ситуацию умеет обратить в свой личный триумф. Очевидно, решил: он настолько неотразим, что под воздействием его чар даже не-совсем-немая девушка способна заговорить. Или надумал что-то еще.

– И давно? – спрашивает он. Мне непонятно, что он имеет в виду, пока не показывает на меня и Настю. – Вы двое? Давно?

– Между нами ничего нет. Просто разговариваем – и все. – Я бросаю взгляд на Настю. Она стоит, прислонившись к верстаку. Поглядывает на меня. Никак не пойму, чего она хочет: то ли пытается сообщить мне что-то, то ли ей что-то надо от меня. Я испытываю одновременно облегчение и недовольство. Я рад, что мне больше не приходится таиться от Дрю, и в то же время у меня такое чувство, будто я что-то потерял безвозвратно, и этого лишила меня она, причем без спросу.