Океан безмолвия - Миллэй Катя. Страница 41

– Ты все еще печешь? Хлеб? – спрашиваю я.

– Еще чего, – фыркает она, словно более нелепого вопроса я не мог задать. – Это ж такой геморрой. Возни до фига, а здесь еще такая влажность – атас. Просто мне нужно было знать, что, если захочется, я смогу испечь хлеб. А вообще-то я больше люблю сладкое.

Она выпячивает подбородок, показывая на разделочную доску, что лежит передо мной.

– По-моему, ты от своих овощей места мокрого не оставил.

Смотрю на красный перец, который я измельчил в пыль, пока слушал ее.

– Не моя вина, что ты чудо как хороша – глаз не отвести. – Мне требуется минута, чтобы подтвердить той части мозга, которая еще функционирует, что я действительно это сказал. Не уверен, что «хороша» – подходящее слово. Если и подходящее, то идиотское. Как и я. Кажется, самый лучший выход – притвориться, будто я ничего такого не говорил, и надеюсь, что она пропустила мою фразу мимо ушей, но Солнышко поступает еще лучше.

– Дрю говорит, что я чертовски сексуальна, – выручает она меня, снисходительно пожимая плечами.

– Это тоже есть. – Я улыбаюсь. Не встречаясь с ней взглядом, собираю в кучку то, что осталось от красного перца. Наливаю в сотейник растительное масло, выкладываю овощи на столе. – Переднюю горелку поверни на восемь. – Я показываю на плиту, она выполняет мою просьбу. В эту секунду входная дверь отворяется, мы оба мгновенно затыкаемся.

– Эй, а что тут… – При виде Насти Дрю умолкает на полуслове. Видно, что он потрясен. Только не знаю, чем: тем, что Настя здесь, сидит на моем кухонном столе, как у себя дома, или тем, что она почти неузнаваема для него. На ней белые джинсовые шорты и розовая футболка; косметика с лица давно смыта, само лицо хорошо видно, потому что волосы убраны назад, заплетены в косы. Она выглядит моложе, как всегда, когда она такая. Вдоль пробора тянется рваный шрам, который она постоянно пытается закрыть. Я уже привык к такой Насте, но Дрю, я знаю, ни разу не видел ее похожей на обычную девчонку, а сам я никогда ему об этом не говорил.

Не знаю, предательство ли это по отношению к нему. Если предательство, мне должно быть стыдно, и в какой-то мере меня гложет чувство вины. Но я считаю, что мое поведение оправданно. Хоть и эгоистично. А Дрю пусть дуется, если хочет. Все равно, на мой взгляд, я прав.

Настя соскальзывает со стола. Я думаю, что сейчас она уйдет, оставив меня одного объясняться с Дрю. Но она не уходит. Идет через кухню к навесному шкафу, где хранится посуда, достает еще одну тарелку, в выдвижном ящике берет еще одну пару столовых приборов, ставит все это на стол. Дрю подходит к столу, выдвигает стул, садится. И все это время не сводит с нее глаз. Словно пытается постичь ее истинную суть. Но это опять лишь оптический обман. Мои глаза уже адаптировались, а он пока еще пытается сфокусироваться.

– Не хочешь представить меня своей подружке? – спрашивает Дрю, глядя теперь на меня. В его вопросе больше любопытства, чем злости. И, наверно, он немного шокирован.

– Не моей подружке. – Одной рукой я передаю Насте подставки, которые она должна расставить, другой продолжаю помешивать в сотейнике. На нее я намеренно не смотрю.

– Что ж, в таком случае… – Дрю привлекает к себе Настю, расставляющую подставки, усаживает себе на колени. – …что у нас на ужин?

Глава 26

– Откуда ты знаешь, что Бога нет? – зло бросает Тьерни Лоуэлл Дрю. Жаркий спор длится уже двадцать минут, с тех пор, как прозвенел звонок на пятый урок. Обсуждение рассказа, что мы читали на прошлой неделе, каким-то образом вылилось в ожесточенную перепалку о существовании бога.

– А ты откуда знаешь, что Бог есть? – парирует Дрю. Он даже не пытается убеждать. То ли это лень, то ли просто апатия. Я видел, как он готовится к диспуту. Тьерни для него не соперник. Он просто дразнит ее, потехи ради.

– Я и не говорила, что знаю. Вера к знанию не имеет отношения. Потому она и называется верой, мудила. Отсюда и выражение «прыжок веры».

– Мисс Лоуэлл?

– Болван, осел, идиот, дебил, Дрю, – изрыгает Тьерни. Это – правило мисс Макаллистер. Употребишь бранное слово, подбери к нему пять неругательных синонимов. На «Дрю» в качестве синонима она не отреагировала.

– С каких пор ты превратилась в святошу? – в ту же секунду интересуется Дрю. Весь класс внимательно слушает; головы поворачиваются туда-сюда, как у зрителей на теннисном матче. Ну как же: аморальные люди спорят о существовании бога – что может быть притягательнее для толпы? Тем более что между ними летают искры сексуального вожделения. Кроме голосов спорщиков, тишину класса периодически нарушает щелканье стэплера сидящей в углу Солнышка. С самого начала урока она сортирует бумаги. Сидит спиной к классу, но я вижу, что она внимательно слушает.

– Религию я ненавижу. Я в Бога верю.

– В Бога верят слабые люди. – Голос у Дрю скучный, но совершенно очевидно, что спор доставляет ему удовольствие.

– Тогда странно, почему ты не веришь. – Тьерни откидывается на спинку стула. Дрю не заглатывает наживку.

– В Бога верят те, кто не верит в себя. Таким людям нужна точка опоры, необходимо на что-то или на кого-то возложить ответственность за свое дерьмо – испражнения, экскременты, отходы, ошибки, пороки.

– И это говорит человек, который вообще не хочет брать на себя ответственность ни за что.

– Я никогда не открещиваюсь от своих поступков.

– Ну да, ты у нас прямо образчик высокой нравственности.

– Нравственности? – Дрю чуть не поперхнулся этим словом, которое, наверно, жжет ему язык. – Чья бы корова мычала… – Кевин Леонард и другие придурки в классе, наверно, думают, что ничего умнее не слышали. – Не надо мне лекцию читать, Ти. Я отвечаю за каждый свой поступок.

– Не за каждый.

– Если выдвигаешь обвинения, обосновывай их. Подкрепляй фактами. Иначе твои доводы гроша ломаного не стоят.

– Мы не на уроке риторики, Дрю. – Он не вогнал ее в краску. Но вид у нее обиженный, будто ее предали.

– Это то же самое. Те же правила. Хочешь что-то сказать, обоснуй. Или тогда уж молчи. Иначе ты заведомо обрекаешь себя на поражение. Как и те, кто верит в Бога.

Мисс Макаллистер меняет тему разговора и тем самым кладет конец дискуссии. Странно, что она позволила перепалке зайти так далеко. Спор, может, и окончен, но Дрю с Тьерни до конца урока сверлят друг друга злыми взглядами. Такое ощущение, что они прямо здесь начнут срывать друг с друга одежду.

– Иди сядь. Сам вымою. – Джош отгоняет меня от раковины после того, как мы убрали со стола грязную посуду. Теперь я здесь почти каждый день ужинаю. Только у Джоша и ем нормальную пищу. Он готовит для меня, я обеспечиваю его десертами.

– Ты готовил. Я буду мыть посуду.

– Нет, не будешь. – Джош отнимает у меня губку, выключает кран. Я вытираю стол, складываю тарелки в раковину. У нас сложился некий странный уклад, похожий на семейный, а если задуматься, почему так случилось, картина возникает трогательно-жалкая.

– То есть мне нельзя мыть посуду? – изумленно вопрошаю я.

– Нельзя. – Джош качает головой.

– Почему?

– Ты плохо моешь.

– Плохо мою? – Как можно плохо мыть посуду? Это ж не операция на головном мозге. Нужно просто отмыть от остатков пищи кастрюлю.

– Да. Сама, что ль, не знаешь? Мне приходится каждый вечер перемывать тарелки после твоего ухода.

– Не может быть. – В самом деле?

Джош смотрит на меня, и я понимаю, что он говорит правду.

– Чистюля хренов.

– Да, я люблю есть из чистой тарелки. У каждого свои причуды, – невозмутимо отвечает он.

А я думаю о том, как же низко я пала. Даже тарелки не могу нормально помыть. Джош готовит, моет посуду, мастерит потрясающую мебель. А от меня вообще толку никакого. Жужжит сушилка. Я встрепенулась: наконец-то и я могу быть полезной.

– Отлично. Тогда пойду сложу выстиранную одежду. – Я поворачиваюсь, собираясь в постирочную.