Внеклассные занятия (СИ) - "KOSHKAWEN". Страница 43

На пороге возникает мой учитель, сжимающий полупустой бокал в руках, а первое, что доносится из-за стен его квартиры – грохочущая музыка, на фоне которой я уже не слышу ни свое дыхание, ни стук сердца. Даня же выглядел всклокоченным: в мятой футболке, потертых джинсах, с растрепанными волосами. Он кивнул головой в сторону прихожей, таким безмолвным приглашением предлагая мне пройти внутрь.

Немного растерявшись, я переступаю порог его квартиры, дверь которой шумно захлопывается за моей спиной. Громкая музыка мешает мне сконцентрироваться, но в глаза все же бросается пустая бутылка чего-то крепкого, валяющаяся здесь же под ногами.

— И? — спрашивает Даня, облокотившись на стену, делая глоток из бокала. — Чем обязан визиту?

Столько хотелось сказать, столько слов заготовлено было, а сейчас мне кажется, я забыла, что вообще умела говорить. Я лишь смотрю на него, ища хоть какую-то зацепку в его взгляде, способствующую помочь мне достучаться до его разума.

— Ты пьян? — пока это единственный вывод, следующий из его вида и единственная фраза, на которую я сейчас была способна.

— Еще нет, — улыбается он как-то отстраненно, равнодушно, будто отвечал на рядовой вопрос о погоде. — Решил немного расслабиться.

Сквозь громкие звуки музыки, доносившейся из холла, я с трудом могу расслышать его, но кажется, Даня не собирался создавать условия для нашего разговора. Или быть может, лишь моего монолога…

— Тем более мне сейчас можно это позволить, — закончил мысль Даня, продолжая улыбаться, что начинало меня раздражать. — Можно теперь не лезть из кожи вон, подстраиваясь под серую массу законопослушных и примерных граждан… Не строить из себя святого, потому что являешься учителем и имеешь ответственность перед несовершеннолетними…

— Я хотела бы о другом поговорить, — замечаю я, ощущая физически, как вся эта обстановка давит на меня.

— О чем? — пожимает плечами Даня. – Все хорошо закончилось: меня лишь попросили уйти, тебе тоже позволят нормально доучиться. Остается надеяться, что все это дело скоро замнут и тогда даже слухи перестанут волновать тебя…

— Меня не слухи волнуют! — перебиваю я, теряя терпение и медленно, но откровенно срываясь. — Что ты корчишь из себя сейчас здесь?! И ты знаешь, зачем я пришла, так же, как я прекрасно знаю, что ты пытаешься вытравить из себя с помощью алкоголя!

— Согласен, хотел бы на время забыться — было бы не лишним. Только я думаю, твое вмешательство сейчас не уместно. Сейчас, потом… Вообще. Тебе лучше уйти. Ты знаешь отношение в гимназии к этой истории, мнение своей семьи… Иногда стоит прислушаться и избегать некоторых ошибок. Сейчас еще не поздно.

— Да плевать мне на эту вонючую семью! Ты понимаешь?! — начинаю кричать едва ли не громче музыки. — Я хочу быть с тобой! Никто не может мне приказать жить по-другому! Я уйду из дома, брошу гимназию, но не позволю управлять собой! Понял?! И если моя мать против — для меня она умерла! Мне не нужна мать, которая…

Я не успеваю договорить, когда по моей щеке проходится звонкая пощечина, которая отбрасывает меня к противоположной стене. Машинально касаюсь ладонью щеки, прижимаясь к стене, широко раскрытыми глазами глядя на Левина.

— Не смей так даже думать, Кристина! — в его глазах читается лишь ярость, когда он разбивает свой бокал о стену где-то в шаге от меня. — Выброси эти бредовые мысли из головы, дура малолетняя! Ты и представить себе не можешь, как бы могла сложиться твоя жизнь без матери! А весь твой геройский настрой засунь себе знаешь куда?! Ты знаешь в чем самая херовая правда всего этого? В том, что они правы! Все те люди, сыплющие на тебя проблемы сейчас – правы! Так, как поступаем мы — так нельзя. Не нужно обвинять весь мир, когда виноват лишь я. А вся твоя вина — в собственной глупости, свойственной твоему возрасту. Но ты должна взять себя в руки и не нести ересь!

Я лишь молча смотрю на него, чувствуя обиду и одновременно какую-то необъяснимую жалость. Прежде всего, к себе. Отчасти его пощечина привела меня более-менее в себя, но ничего не решила.

— Ты должна учиться, — Даня приблизился ко мне совсем близко, заглядывая в наполненные слезами глаза. — Должна выбросить все свои сумасшедшие мысли из головы и не огорчать больше мать, которой ты обязана, хочешь того, или нет. Ты понимаешь меня? Так нельзя…

— Я люблю тебя, — встречаюсь с его взглядом, чувствуя его дыхание на своем лице, тоскуя без его нежности. — Так можно? И как это можно, объясни мне теперь. Это мне тоже выбросить из головы?

Тишина нависает над нами, ощущаясь как дыхание вечности. Несмотря на громкую музыку, я слышу лишь глухую тишину. Легко и практически невесомо Даня дотрагивается моей щеки кончиками пальцев, скользнув от виска до подбородка, пуская электрический разряд по всему моему телу.

— Это пройдет… — выдыхает он, успокаивая будто самого себя. — Не сразу, но довольно скоро. Должно пройти. Ты должна идти дальше. У тебя получится, я уверен. Ты сильная. Сильнее меня и очень многих. Тебя не так просто сломить, как ты сама считаешь.

— Я никуда не пойду без тебя. Ты мне нужен, чтобы двигаться дальше! Неужели ты сам этого не видишь?!

— Но не такой, как я нужен тебе. Это я вижу и знаю наверняка. У тебя впереди еще несколько лет учебы, и не думаю, что тебе пойдет на пользу вечная нервотрепка со своей семьей, которая тебе очень нужна. Я же постараюсь вынести для себя какой-то урок. Для нас обоих это будет уроком, чтобы впредь не ломать дров так безумно слепо.

Его лицо совсем близко с моим. Я чувствую его дыхание, ловлю каждое слово и, если немного потянуться, я могла бы коснуться своими губами его губ. Но что-то останавливает меня. Между нами вырос и окреп невидимый барьер.

— Когда вечно правильная делает что-то не так — это первостепенно бросается в глаза. — монотонно произносит он, скользнув ладонью по моей шее и зарываясь пальцами в волосы. — Про это нельзя было забывать. Но даже лучше, что все вышло так и именно сейчас. Потом было бы хуже… Намного.

— Куда хуже? — упираюсь лбом в его подбородок, обессиленно поникнув, совершенно изнеможенная от вышедших из меня эмоций. — Скажи мне только одно… Я хочу это слышать… Знать… Хочу…

— Ты много значишь для меня, — он прижимает меня к себе, укачивая в руках как ребенка, гладя по волосам, понимая с полуслова, о чем я прошу сейчас. — Но это не имеет значения. Теперь уже не имеет.

— Имеет. Как я теперь смогу уйти, услышав это?

— Уйдешь, — он отрывает от себя мои руки, дрожащие сейчас ощутимо сильно. — Уйдешь и перестанешь делать глупости. Еще не все устаканилось — нельзя расслабляться.

— Нет, не прогоняй меня! — шепчу я сорвавшимся голосом, когда Даня распахивает передо мной дверь. — Пожалуйста…

— Все, Кристина! Все… — он отпускает мои руки, когда я оказываюсь на площадке подъезда.

Еще секунда и дверь снова захлопывается, закрывая за мной прошлое. С трудом перебирая ногами, я подхожу к первой ступеньке лестницы, ведущей вниз. Не в силах больше стоять, я опускаюсь на нее, пряча лицо в ладонях. Какое же голимое это ощущение — чувствовать себя неживой. Все внутри окаменело, и если бы меня кто-то сейчас ударил — я бы не почувствовала. Глаза пересохли, будто в них песка насыпали, и не было ни одной слезы, хотя отчаянно хотелось реветь навзрыд. Все скопилось внутри, свернулось в твердый комок, приносящий какую-то иную боль, нежели физическую. Стало даже страшно, но я обрадовалась этому чувству, так как несколько секунд назад меня покинули абсолютно все эмоции и мысли. Так дальше нельзя. Большего я не выдержу. Все, Кристина. Все…

========== 37. Жизнь. ==========

Следующие несколько дней, или же неделю я вряд ли могла осмыслить свое существование. Механизм внутри меня позволял мне жить, выполняя какие-то необходимые человеческие функции. Не видя снов, я спала ночью, затем с отстраненным видом шла в гимназию, где призраком скрывалась за спинами одноклассников на последней парте, рисуя в тетради синей ручкой шаровидные цветы и какое-то нелепое половинчатое солнце над ними. Отчасти ходила я на учебу, лишь для того, чтобы уйти из дома, не вникая в темы уроков, не записывая задание на дом, так как приходя домой я с головой залезала под одеяло, закрывала глаза и лежала так до поздней ночи, когда сон, наконец, окутывал меня призрачным туманом беспамятства.