Внеклассные занятия (СИ) - "KOSHKAWEN". Страница 44

Странно, но учителя не трогали меня на уроках, не вызывали к доске, а лишь с каким-то сочувствием в щенячьих глазах поглядывали в мою сторону, видимо все еще ожидая с моей стороны красочный бунт мятежника. А мне уже не хотелось сопротивляться, бороться, доказывать кому-то что-то с пеной у рта. И если бы я была хотя бы немного слабее… Если бы не блокировала все свои мысли, воспоминания… Думаю, все бы кончилось трагичнее, чем есть сейчас. Не для меня. Для тех, кому еще не все равно. Странно, но только сейчас я воспринимаю каждую личность в своем окружении не так, как раньше. Ближе что ли… Почему-то теперь я не злюсь на мать. Мне ее жалко. Жалко видеть то, что ей почти так же плохо, как мне. Моя боль отражается в ней и по той же системе возвращается обратно. Мрачный вид отца, который сейчас приходил к нам почти каждый день, вещал намного больше, чем слова. Могла ли я допустить то, что им может быть еще хуже, если сломаюсь я? Я всегда жила, прислушиваясь только к своим желаниям, а теперь единственные о ком я думаю хотя бы раз в день — это мои родители. Они всегда будут рядом. Не предадут, не осудят, не прогонят, захлопнув дверь. Как бы я не обижалась на них за чрезмерную заботу, не могу винить за то, что моя жизнь для них дороже сейчас, чем для меня самой.

Так прошла неделя, неторопливо началась другая, игнорируя безмятежное существование тени, в которую я превратилась. Неожиданным для всего класса стало известие о том, что историю теперь будет вести завуч Екатерина Сергеевна — историчка самых тяжелых давних дней гимназии, с закоренелым опытом полицая. Тут же на наш выпускной класс посыпались многочисленные «тройки» и «двойки», бесконечный поток контрольных и самостоятельных. Восставший зверь бесчинствовал на чужой территории — по-иному не назовешь.

— Кристина, нам с тобой нужно зайти к Геннадию Ивановичу, — после уроков обратилась ко мне новоявленная историчка, упомянув имя нашего директора. — Нужно кое о чем поговорить…

Тогда я еще и представить себе не могла, что предвещает эта встреча с директором. И если бы знала хотя бы о теме разговора — сбежала, как по-детски не выглядел бы мой поступок.

Битый час вокруг да около ходила Екатерина Сергеевна, выспрашивая меня о деталях моей взаимосвязи с бывшим учителем истории. Геннадий Иванович лишь сочувственно выглядывал из-под своих очков в мощной оправе, не мешая сердобольной тётечке сокрушаться над поруганной честью несовершеннолетней ученицы.

— Кристина, девочка, пойми то, что ты расскажешь — может быть очень важным, — тонкие губы завуча сложились в еще более узкую бледную полоску. — Может, он действовал силой? Как-то воздействовал? Влиял? Ты же знаешь, что Даниил Евгеньевич поступил очень плохо. Он должен понести наказание. Учителю не пристало так обращаться со своими учениками…

Еще долго продолжался этот вынос мозга. Приоритетами в речи умудренного опытом преподавателя беспрестанно звучали слова «унизил», «воспользовался», «влиял», «нарушил». Меня преследовал взгляд этих рыбьих глаз человека, строившего из себя психолога, с целью вывернуть меня наизнанку для того, чтобы навести порядок в том, в чем ничего не понимает. А я вспоминала слова, сказанные Даней однажды: «Тебя сожрут… Будут спасать от безжалостного общества… Ты для них — лакомство на блюде…». И сейчас я как никогда ранее прониклась их смыслом.

— Стоит написать заявление, описать все, что с тобой делал учитель, — Екатерина Сергеевна кладет передо мной лист бумаги и едва ли не разжимает мне пальцы правой руки, чтобы сунуть в нее ручку. — У нас серьезное учебное заведение и никому не должны сходить с рук подобные ужасные нарушения. Давай же, если не можешь рассказать все сама — напиши, как было. Мы соберем материал и передадим в нужные службы. Насильник должен быть наказан! Мы все хотим помочь тебе, родная…

Тут я понимаю, что мой взгляд начинают застилать слезы. Это просто выше моих сил. Снова внутри клокотали едва затихшие эмоции. Вновь мне перекрыли воздух, которого и так вокруг не хватало.

— Вы все здесь сумасшедшие! — с яростным криком, больше походившим на гортанное рычание, я рву девственно чистый лист, отбрасывая ручку куда-то в дальний угол комнаты.

Не желая слышать больше бредовые мысли по поводу последнего года моей жизни, я убегаю из кабинета, не имея сил сдерживать слезы. Завуч что-то кричит мне вслед, призывает вернуться, принять вновь положение оловянного солдатика, став послушным пластилином в вечно всезнающих наперед руках взрослых людей.

Какие же люди бывают ограниченные! Какие посредственные, погрязшие в собственных предрассудках! Душевные инвалиды…

Рыдаю под дальней лестницей у школьного подвала, не понимая что еще я должна людям, чтобы они все от меня отстали! Я держалась. Честно. Пыталась быть сильной, но это все намного хуже, чем я могла себе представить. Так больно, так цинично… Они выставили Левина каким-то серийным маньяком-педофилом, а из меня сделали безмозглого трудного подростка… Они вьют веревки из любой мало-мальски не вписывающейся в их ущемленные понятия ситуации. Бьют по самым больным незаживающим ранам, утешая свое самолюбие, что именно так и должно быть. Так правильно…

Когда в гимназии стало совсем тихо, а слез и сил их проливать больше не осталось, я вышла из своего укрытия. Я просто разбита, виски противно ныли от переутомления, а руки мелко, но ощутимо подрагивали. Это стресс, депрессия, все что угодно, только не то нормальное состояние моего организма, в котором мне хотя бы как-то удавалось существовать последние пару недель.

Почти не ощущая ватных ног, я выхожу на улицу. Школьный двор тоже опустел, что невольно обрадовало меня, так как в таком жалком виде мне меньше всего хотелось бы попадаться кому-то на глаза.

— Эй, Ярославцева! — окликают меня из-за угла школьного гаража. — Сюда подойди!

Морщусь, пытаясь рассмотреть группку, собравшуюся в курилке. Узнаю Вику на первом плане, потом Светку Коршунову, которой когда-то разбила нос, когда та уж очень рьяно пыталась главенствовать в классе. Вася тоже переминался здесь с ноги на ногу, докуривая бычок и с каким-то странным вниманием глядя на меня. Был еще какой-то пацан, которого я не знала — видимо, из параллели.

— Не до тебя, Миронова, — вздохнула я, пряча заплаканные глаза и намереваясь идти дальше. — Завтра поговорим.

— Ты что это возомнила из себя? — Света выступает вперед, бросая окурок мне под ноги, будто черную перчатку в средневековье, призывая меня на дуэль. — Из-за тебя историк ушел, а теперь нам всем — пиздец! Ты нам всем аттестаты испортила, шлюшка безмозглая!

Вот этого я ожидала меньше всего. Мои одноклассники встали на тропу мести и именно тогда, когда от меня, в общем и целом, и так остались ошметки.

— Что за бред несешь?! — выдыхаю я, с трудом представляя, к чему может привести этот разговор.

— Ах, ты не знаешь?! — Коршунова буром прет на меня, и в какой-то момент я понимаю, что все мои слова будут пустым звуком для тех, кого снова заинтересовала моя персона. — А то, что хвостом перед учителями не надо махать — ты тоже не знаешь?! Из-за того, что такую потаскуху, как ты выебал единственный нормальный чел из учителей — нам всем больше "трояка" по истории не светит! А Ваську так и вообще не аттестуют! Ты, сука, этого не понимаешь?!

Молчу, смирившись с тем, что каждый считает своим долгом бросить в меня камень — от учеников, до учителей. Просто перестаю уже удивляться и не пытаюсь ничего объяснять.

Не проходит и нескольких секунд, как Света наотмашь ударяет меня по лицу, отчего я теряю равновесие, упав на колени на только что проросшую траву под ногами. Тут же чувствую во рту солоноватый вкус крови. Машинально хватаюсь ладонью за щеку, но здесь кто-то за волосы держит меня сзади, не позволяя опустить головы. Открыв глаза, вижу перед собой Вику, намотавшую мои волосы себе на кулак, больно оттягивая их назад. Не теряя времени, Света отвешивает мне еще пару пощечин, затем пинков ногами в область почек. Еще бы несколько месяцев назад я бы так ответила этим бойким девочкам, что до сих пор бы зализывали раны, но сейчас я даже не сопротивлялась. Просто не было сил. Я устала. Смирилась. Мне все равно.