Когда птицы молчат (СИ) - "Птичка Певчая". Страница 71

И произнося это, отец уже не отводит взгляд.

Несколько дней прошли, как в тумане. Я не могу усвоить ту информацию, которую получила от своих родителей. Все время думаю,

какой вырастет Женя. Чем отзовется ей мамино счастье?

Мы ездили смотреть мебель, но ничего не выбрали. Тень повисла надо мной, над моей дальнейшей судьбой. Она была такой плотной и осязаемой, что лучи августовского солнца, еще горячие, даже знойные, рассеивались, приглушались сквозь эту пелену.

И однажды мир перевернулся.

Я вернулась домой чуть раньше, по пути забрав Женю из садика. Сергей утром на два дня уехал в столицу в командировку. Я занималась приготовлением ужина, когда заметила, что Жени не видно.

С прихваткой в руке я обхожу всю квартиру, но нигде не нахожу дочки. Потом замечаю, что моя сумочка, оставленная на диване, выпотрошена. Подхожу к ней, запихивая содержимое обратно, и обнаруживаю, что нет телефона. Меня начинает потряхивать. Я громко зову Женю, но не получаю ответа.

Истерично проверяю все углы, все потаенные местечки, где она может прятаться. Пока не обнаруживаю, что нет ее босоножек у входной двери.

Я бросаю сковородку на зажженной плите, босая выбегаю в коридор, устланный ковровой дорожкой. Сердце бьется так сильно, что я не слышу звуков вокруг. Мне страшно, как никогда в жизни.

Лифт приезжает почти мгновенно, но ползет вниз невероятно медленно.

В холле за своей стойкой сидит консьерж. Теперь я радуюсь тому, что живу в таком доме.

Здравствуйте. Вы маленькую девочку не видели?

Здравствуйте. А вы из какой квартиры?

Шестьдесят седьмой.

Снята на имя господина Вронского?

Да какая, к черту, разница!? Вы видели маленькую пятилетнюю девочку или нет? Пшеничного цвета волосы, глаза голубые.

Не уверен.

Тогда на кой черт вы здесь сидите?!

Я понимаю, что веду себя крайне грубо, но ничего не могу поделать. Я в ужасе.

Бегу к выходу. Ее нигде нет. Улица практически пуста, только несколько прохожих неторопливо бредут по своим делам. От приступа паники у меня начинает темнеть в глазах, а пульс зашкаливает.

Консьерж выскакивает вслед за мной. Смотрит на мои босые ноги и пытается что-то мне сказать, но я не слышу. Только вполголоса причитаю, как одержимая.

Какой-то мужчина средних лет подходит ко мне и трогает за локоть.

Женщина, я видел девочку там, за углом. Маленькая девочка, лет шести, светленькая, по телефону разговаривает.

Я срываюсь с места, бегу, не ощущая колючего асфальта под ногами. По-моему, за мной бежит и напуганный консьерж.

За поворотом, у парфюмерного магазина, на самой нижней ступеньки сидит Женя. Она смотрит на мобильный. Фотография Влада, смеющегося, счастливого, тот самый снимок, который я поставила на звонок, светиться отчетливо на большом экране моего телефона. Моя дочка водит по изображению большим пальцем правой руки и горько плачет. Так тихо, но пронзительно, словно душа ее разрывается на тысячи осколков. Дети никогда так не плачут. Но она уже и не ребенок. Она просто человек, который страдает и ничего не может с этим поделать. Она целует фотографию отца и что-то шепчет.

Я замираю в паре метрах от нее. Она поворачивает ко мне свое личико, и я вижу, насколько она несчастна. Все горе вселенной сжато до размеров маленького тельца, до невероятно голубых глаз, ставших еще более пронзительными на фоне покрасневших от слез белков.

Папа сказал, что приедет, но я не знаю, где я.

В ее маленьких руках мой телефон кажется огромным. Ее плечи подрагивают, из носа течет, она вытирает локтем мокрые щеки. И я понимаю, насколько слепой была.

Я никогда не найду ей отца лучше, чем Влад. И она не примет никого другого. А без него она будет несчастной, такой невыразимо несчастной, какой только может быть пятилетняя девочка.

Падаю рядом с ней, ноги не держат, голос отказывается повиноваться. Обнимаю ее дрожащими руками. Чувствую ее боль как свою, только еще во стократ сильнее. Она стала плохо есть – я не поняла истинной причины ухудшения аппетита, она перестала смеяться –я решила, что это детские капризы. А на самом деле она все больше становилась несчастной. И молча переносила все, что выпало на ее долю.

Я не смогу переступить через свою дочь на пути к собственному счастью. Я убиваю мою маленькую девочку, когда откровенно люблю другого мужчину. И ее горячие слезы сейчас капают мне на шею, выжигают позорное клеймо хреновой матери, эгоистки, которая вдруг вознамерилась взбунтоваться, собралась отказаться от своих обязанностей, принести в жертву любви свой священный долг – долг матери перед своим ребенком.

Краем глаза вижу пораженного консьержа, который топчется рядом, не зная, что делать и что сказать.

Мой телефон звонит. Я беру его из хрупких пальчиков, влажных и дрожащих.

Да, – не узнаю своего голоса.

Ира, что происходит? Женя мне только что позвонила, рыдала, чтобы я забрал ее. Сказала, что убежала.

Я нашла ее. Все в порядке.

Какой, к черту, порядок?! Где вы?

Магазин «Жюльетт», Майский проспект.

Я сейчас буду. Никуда не уходи, слышишь?!

Да.

Я нажимаю на отбой. Запрокидываю голову назад и беззвучно вою в небо, прижимая к себе Женю. Испуганный консьерж трогает меня за плечо.

Вам что-нибудь надо? Я могу чем-то помочь?

Вот ключ. Закройте квартиру, пожалуйста. Я не успела.

А вы не вернетесь туда?

Я плачу. Я не вернусь.

Только за вещами.

Влад забрал нас домой. Женя заснула у меня на руках, на заднем сидении. Он пытался поймать мой взгляд в зеркало заднего вида, но я не хотела на него смотреть. Я хотела умереть.

Он перенес Женю в ее комнату, с ужасом поглядывая на мои окровавленные ноги. Молчал, словно боялся задавать вопросы, глядя на своих растрепанных, бледных, заплаканных женщин.

Я пошла в ванную, вымылась, и упала на диван в зале в полном изнеможении. Словно сознание потеряла. В руках я зажала разряженный в ноль телефон.

Утром проснулась от звона посуды на кухне. Привычные звуки, такие знакомые. Ноги укрыты пледом. Под головой подушка. Влад постарался.

Вода из крана едва теплая, мне все-равно. Умываюсь, вытираюсь полотенцем, которое повесила здесь больше месяца назад. С тех пор его никто не поменял. Да и не было необходимости.

На кухне меня ждет Влад. Разговора не избежать. Медленно сажусь напротив. Он тут же ставит для меня чашку чая. С трудом беру ее в руки. Вся тяжесть мира на моих плечах. Смотрю на него устало.

Что произошло вчера, Ира?

Женя за тобой скучает.

Ей так плохо?

Да.

И что ты собираешься делать? Как ты вообще допустила, чтобы она сбежала?! Где были твои глаза, мать его так?!

Готовила ужин. Убирала в комнате свои вещи. Заглядывала в ванную, чтобы поменять зубные щетки.

Ты что, не слышала, как она вышла?

Нет.

Да что ты говоришь, как робот какой-то? Будто тебе все-равно!

Нет, не все-равно.

Вот и сейчас такая же.

Чего ты от меня хочешь, Влад? Услышать, как я испугалась, как мне тяжело было видеть ее такой? Как я готова была все отдать, лишь бы мой ребенок не страдал?

Ты сама виновата, Ира.

Да. Виновата.

На мои плечи давит вина. Остальной мир здесь не при чем. И я сдалась. Больше нет ни надежды на счастливое будущее, ничего. Только пустота, холодная, зыбкая, бесконечная.

Ира, что ты со всеми нами делаешь? – Влад отчаянно проводит рукой по волосам. Я молчу. – Ира, возвращайся, слышишь? Ты же мучаешь нашу дочку. Я сделаю все, только возвращайся. Я готов …

Хорошо.

Он пораженно замолкает. Мне все-равно. Я буду играть свою роль. Я знала, что не принадлежу себе с тех самых пор, когда мой ребенок впервые громко закричал в родильном зале. Просто на какое-то время я позволила себе забыть об этом, я вспомнила, каково это – быть свободной, делать выбор, опираясь только на свои желания.

Ты вернешься?