Когда птицы молчат (СИ) - "Птичка Певчая". Страница 95

Неужели не видел, как вам тяжело?

Видел. Но так уж было тогда заведено – каждый выполняет то, что ему положено.

А сына вы так и не полюбили?

Пыталась. Катала на коляске везде – ведь без него я не могла никуда выйти и очень злилась на эту несвободу. Одевала его красиво. Всегда он был у меня нарядный и ухоженный. Но чем сильнее его любил Петя, тем больше злилась я. Мне казалось это несправедливым. Ведь на мне лежали все заботы о нем, это я была его матерью, я должна была любить его сильнее всех, а он - меня. Но не было ничего подобного. И сын будто чувствовал это. Тянулся к отцу больше, чем ко мне.

Мальчики часто предпочитают пап мамам. Им интереснее с мужчиной.

И этого я тоже тогда не знала. Мне казалось, что сын инстинктивно презирает меня. Однажды Петя привел в дом няню. Наверное, увидел мое нежелание возиться с ребенком. Мне хотелось ходить в кино и встречаться с друзьями, а не сидеть взаперти.

И что же, когда стало легче, ничего не изменилось в вашем отношении к сыну?

Злость на него прошла. Я стала такой же свободной, как и была. Сама себе хозяйка. Любила играться с ним, но это походило больше на забавы с щенком. Господи, говорю, а самой так стыдно за себя!

Я ничего не отвечаю. Мне страшно, что можно подобным образом относиться к собственному ребенку. Даже слова поддержки не могу выдавить. Это Сергея нужно жалеть.

Сколько лет вам тогда было? Когда он родился?

Двадцать почти.

Немалый возраст. Ну хоть что-то же в голове уже должно было быть? Хотя мне легко говорить. Я родила Женю поздно, в двадцать восемь. В пору интернета я знала о беременности, родах и последующем за ними периодом все, что нужно. Когда я приехала домой с роддома, моя мама и свекровь поочередно возились с Женей, пока мне не стало лучше, и я смогла подолгу быть на ногах.

А у нее не было никого, кто дал бы мудрый совет, поддержал, помог. Я не знаю, имею ли я право ее судить.

Я поняла, что не хочу быть дома. Пропадала невесть где, лишь бы не сидеть взаперти. Устроилась продавщицей в универмаг, но не надолго. С мужем ругались так часто, что в один прекрасный день мое терпение лопнуло, и я ушла. Жила у подруги. Потом возвращалась. Петя ревновал, называл шлюхой, но я ему не изменяла. Просто слишком уж мы с ним оказались разные и не смогли ужиться вместе. А как ругались! Оба вспыльчивые, упрямые. Вот только после того случая … он на меня никогда руку не поднимал, даже не прикасался. Но разве от этого легче? Когда сказала, что хочу развестись, он только хмыкнул. Но когда добавила, что заберу с собой сына, обезумел. Тогда умер мамин второй муж, оставив ей огромное состояние. Она позвала меня, а я согласилась приехать, потому что здесь была, как неприкаянная. Сына хотела забрать с собой. Там ведь было лучше, сами понимаете. Совершенно другие возможности. Петя сказал, что сын мне не нужен, потому что я никогда его не любила. А если я хотя бы попытаюсь его отнять, он меня убьет. Я испугалась, ведь в сыне Петя души не чаял. Не убил бы, но в бараний рог скрутить смог. Не скажу, что было легко, когда уходила. Сереже тогда четыре с половиной года было, совсем маленький. Я чувствовала, что когда-нибудь я буду сожалеть об этом сильнее, чем в то мгновение. Но тогда бежала, словно собака, погоняемая ударами плети, с позором опустив голову.

И что же изменилось сейчас?

О нет, не думайте, что я настолько малодушна, что захотела получить отпущение грехов перед смертью. В Германии я какое-то время жила в свое удовольствие. С моей взбалмошной матерью, скорее походившую на подругу, это было легко. А потом в один прекрасный день все изменилось. Она заболела, слегла в постель. Саркома унесла ее за месяц. Думаю, мне передалась ее предрасположенность к возникновению злокачественных опухолей. И бросая цветы на ее гроб я поняла, что по-настоящему родных людей у меня осталось очень мало. Я пришла в пустую квартиру, мне некого было обнять, никто не хотел меня утешить. Я сама себе напомнила корабль с оторвавшимся якорем, который швыряло по морям без цели. А я так захотела иметь этот якорь. Знать, что моя жизнь не напрасна, что и от меня получилось что-то хорошее. Я захотела увидеть сына. Прилетела и с аэропорта сразу поехала на такси к ним домой. Не знала, женился ли Петя еще раз, примет ли меня, просто хотела увидеть сына.

Вам удалось?

Да. Петя сам открыл мне двери. Такой холодный и неприветливый, но все же позволил свидание. Сам присутствовал рядом все время, словно боялся чего-то. Сереже тогда было почти десять, но он выглядел старше. Красивый мальчик, а взгляд такой серьезный, суровый. Мне стало не по себе, словно я стою перед взрослым мужчиной. Я почувствовала себя маленькой, напроказившей девчонкой. Всматривалась в его лицо, жадно запоминала все детали. Какой у него волевой подбородок, волосы густые и блестящие, как у моего отца. И глаза, меня просто поразили его глаза. Невероятная смесь цветов и оттенков! У меня глаза были больше голубыми, чем зелеными, а у него отцовская кровь добавила зеленцы, глубины… Я тогда, помню, стояла и думала, что точно такого же цвета Средиземное море, когда сердится под сильными ветрами, переливаясь от синего к зеленому и обратно.

Я вздрагиваю. Да, именно с морем я всегда ассоциировала цвет глаз Вронского. Помню, какое это потрясающее зрелище – он ведет открытый кабриолет по дорогам Ханьи, его профиль четко вырисовывается на фоне моря, обласканного солнечным светом, он поворачивает голову ко мне и я тону …

Наира сидит, крепко сжав чашку в пальцах. Ее взгляд устремлен внутрь себя, в прошлое, далекое, неподвластное нашим желаниям изменить его, безжалостное.

Я тогда искала в нем свои черты, но не находила. Выражением лица и статью он напоминал Петю, что-то было от моего отца, а от меня – ничего. Я так ему и сказала. Мне бы хотелось, чтобы он что-то перенял и от меня, но видно, природа знала, что я не заслуживаю этого. И он это тоже знал. Так и сказал. Мол, хорошо, что ничего от тебя во мне нет. Я этому только рад, – у нее перехватывает горло и она опять замолкает. Подбородок подрагивает.

А вы думали, что он сразу вас примет и простит?

Нет, конечно. Но надеялась, что это не будет так тяжело. Мне стало стыдно, так стыдно, что я бросила сына, что мой мальчик вырос таким чудесным и без моей помощи! Тогда я испытала это чувство впервые. Словно ковш с расплавленной сталью на меня вылили. Моя любовь к нему началась с пронзительной боли. Я будто инфаркт пережила в той комнате. Грудь разрывало, жгло. Я задыхалась, не в силах сойти с места. Мой сын вышел из комнаты, а Петя сказал: «А чего ты хотела? Бросила его, а теперь вернулась, как блудная кошка. Только ему сейчас не три года, не четыре. Он взрослый. Все понимает и не простит.» Позор лежал на мне несмываемым пятном. До сих пор лежит.

Вы не попытались больше поговорить с ним?

Нет. Улетела обратно в Германию, забилась в свою нору и все слышала его слова о том, что хорошо, что ничего от меня в нем нет. Он отрекся от меня тогда, как я отреклась от него давным-давно.

И что же вы, больше не пытались с ним увидится?

Пыталась, когда умер мой младший сын.

У вас еще были дети? Но как же?

Я вышла замуж за неплохого мужчину, но мне кажется, оба мы заключили этот союз только для того, чтобы избежать одиночества. Он знал, что детей у меня быть не может, у него от прошлого брака было двое. Я была богата, он – моего круга. Ни в чем не нуждались, много путешествовали. Но вся та любовь, так неожиданно появившаяся в моем сердце, требовала выхода. Я не могла отдать ее своему Сереже, хотя каждую ночь молилась за него. А однажды на каком-то благотворительном мероприятии мне на глаза попались фотографии детей-сирот, которым собирали средства. Все они были больны. Кто с синдромом Дауна, кто с ДЦП, со СПИДом, с жутким набором неизлечимых болезней. Я решила, что вот он, мой шанс реабилитироваться, заслужить прощение в глазах Бога. Матери этих малышей бросили их, как я когда-то своего. Мой муж не стал возражать. Благородный был человек. Мы усыновили трехлетнего мальчика. Его мать была наркоманкой, больной СПИДом. Когда я увидела его впервые, он лежал в своей кроватке так тихо, будто прислушивался к чему-то. А потом начал хаотично двигаться, будто в панике, весь забился и посинел. Глаза его смотрели на меня с такой мольбой и испугом, что я поняла – он выбрал меня, я его единственная надежда. Оказалось, у него еще и врожденный порок сердца. Ему не хватало кислорода, он задыхался, становился серым, бледным. Синие пороки, как я вычитала потом в брошюре. Но я все-равно взяла его. Если бы ему сделали операцию сразу после рождения, возможно, сердце не беспокоило бы так сильно. Но симптомы проявились ближе к тем годам. Себастьян был моей отрадой. Я опять перестала спать ночами, но больше никогда не злилась за свои красные глаза и разбитое состояние. Я молилась в эти ночи только об одном – чтобы он остался жив.