Житие мое. Трилогия - Сыромятникова Ирина Владимировна "tinatoga". Страница 41

Глаза черного мага подернулись задумчивой пеленой:

— Мы должны найти их, Конрад. Раньше, чем они будут готовы. Надо усилить работу в университете. Скажи там своим. Первогодки из провинции станут первой мишенью.

— Вы думаете о том же, о чем и я, — хмуро констатировал капитан.

Голос мистера Сатала сорвался на свистящий шепот:

— Искусники! Или кто — то подобный, просто называющий себя по — другому. Все в тему: идеи о том, что можно изменить природу человека, выделать из него какое — то иное существо. Стоит что — то съесть, выпить или сказать «да» в нужном месте и — вуаля! — ты чист душой и телом. Сначала придумывается какая — то угроза, потом требуются жертвы для ее устранения, и чем больше принесено жертв, тем сильнее адепты уверены в существовании угрозы, а в конце уже никто не помнит, ради чего все начиналось.

— И безответственная ворожба, — брякнул Паровоз о наболевшем.

— Естественно! — отмахнулся координатор. — Если они не могут считаться с ограничениями собственной природы, как они могут ограничить себя в применении иной стихии? Понятие ответственности к сумасшедшим неприменимо. Но мы достанем их, Конрад, я докажу, что это можно сделать!

— Вы собираетесь заявить о теологической угрозе? — практично уточнил капитан.

Черный маг с трудом вернулся к реальности:

— Нет. Тогда они просто начнут тем же составом, но в другом месте. И учтут допущенные в Редстоне ошибки. Оно нам надо?

Паровоз не ответил.

— Ты читал материалы редстонского дела Искусников? — полюбопытствовал координатор.

Капитан Бер кивнул:

— Я участвовал в составлении части этих материалов.

— Тогда ты знаешь, что инквизиторы не смогли достать старших посвященных. Их должно было быть пять — шесть человек, но после Нинтарка они затаились. Наша задача — выманить их из убежища.

Идея Паровозу нравилась, его смущало место действия.

— Вы хотите позволить им резвиться на свободе?

— Нет! — возмущенно замотал головой мистер Сатал. — Мы будем бить их, но делать это… неуклюже. Побеждать, демонстрируя свою беспомощность, словно бы случайно. Выглядеть смешно, так, как если бы все, что отделяло их от успеха — компетентность низового командного состава.

— И вы думаете, нормальный человек купится на такую чушь?

— А ты думаешь, нормальный человек может быть Искусником?

Паровоз пожал плечами:

— Ну, раз бить мы их все — таки будем, я — в деле!

— Ни секунды не сомневался! — усмехнулся мистер Сатал. — Кстати, можешь называть меня просто Дан, только не на людях.

Паровоза всегда умиляла церемонность черных, демонстрируемая в самое неподходящее время.

— А я — просто Конрад, — благодушно предложил он.

Глава 4

Много ли черному магу нужно для счастья? На самом деле много, но есть некий минимум, который делает жизнь сносной. Это лето можно было считать проведенным удачно.

Я чинно распрощался на перроне со своей семьей, три раза клятвенно пообещал Лючику приехать зимой к нему в школу и ободряюще похлопал Джо по плечу, дескать, присматривай тут. Заметно потяжелевший чемодан, с грехом пополам, затащили в поезд.

Обстоятельства богатого на события утра еще не утряслись в моей голове (в присутствии Лючика собраться с мыслями было просто нереально), поэтому мне приходилось действовать интуитивно. Большой чемодан я с нарочитой небрежностью сдал в багаж, с собой в купе взял только корзинку с едой — большую, открытую и практически ажурную, поддающуюся досмотру с любой стороны и даже на просвет. Любой, даже не наделенный магией человек мог сказать, что древнего артефакта у меня нет. Поезд лязгнул буферами и медленно поплыл сквозь начинающуюся морось — краухардское лето закончилось. Моя семья махала с перрона мне вслед.

Все — таки в наличии родственников есть плюс, особенно когда эти родственники обладают пониманием.

Я сел на диванчик, скрестив ноги, и погрузился в медитацию, не для того, чтобы ворожить (мне доктор запретил), а просто желая привести мысли в порядок. Не часто у меня возникает такая потребность.

Это лето было совершенно особенным, оно напугало, удивило, разозлило, восхитило меня. Никогда бы не подумал, что черный может испытывать такую разнообразную гамму чувств! Я умирал и спасался, мучился от беспомощности и торжествовал, был возмущен и заинтригован. А в итоге стал больше. Шире. Протяженнее. Ну или как — то так. Для мага очень важно видеть и воспринимать мир, а для черного мага — еще и очень сложно. Мы постоянно навязываем реальности свое представление о ней и не желаем принимать возражения, поэтому она вторгается в нашу жизнь только так — силой и без спроса.

В порыве чувств я обещал себе, что буду жить по — новому. Стану обращать на происходящее вокруг больше внимания, хотя бы для того, чтобы больше ни один враг не подошел ко мне со спины. Начну думать не только о себе… звучит почти как анекдот. И вообще, до окончания университета остается один год, практика не считается, а я из всех развлечений знаю только те, к которым меня приобщил Четвертушка. Обидно! Поймите правильно, мне в голову не приходило вкладывать в это обещание какой — то глубокий смысл, это было минутное помрачение, мгновение слабости, порожденное мыслями о моем белом семействе. Устремив, таким образом, мысли к духовному совершенству, я подвинул к себе корзинку и принялся выяснять, что из положенного туда мамой самое вкусное. Съесть все разом у меня в любом случае не получилось бы.

Той ночью алхимических конструкций в моих снах не было. Я видел Редстон, но не так, как всегда, а каким — то странным, совершенно чужим взглядом. Всё — цвета пыли и грязи, дрожащие контуры зданий, словно проведенные испуганной рукой, почти неотличимые друг от друга. Едкий дым, словно призрак, стелющийся над мостовой, жаркая духота и отсутствие тени. Наверное, так должен воспринимать город вконец одичавший белый маг. Вредно думать на ночь о белых магах!

Ощущение сна мне даже понравилось — эдакий милый налет экзотики. Забавно. Но какими же мозгами надо обладать, чтобы вообразить себе все здания наклоненными вбок. Они ведь не смогли бы так стоять! И этот оранжевый смрад… Пикантный момент: в жилых кварталах камины топят прессованными брикетами, а они дают голубоватый, чуть терпкий дым с запахом соломы и навоза, самое близкое к оранжевому — желтоватые кислые испарения мелких мастерских (кузниц, кожевен) на юго — восточной окраине. То есть это все равно что перепутать красное с синим, только белый на такое способен. В порыве редкого благодушия я попытался спасти картинку, запустив на улицы картонного макета машины и трамваи, и, кажется, провел за этим занятием всю оставшуюся ночь.

А потом сон продолжился наяву.

Я молча стоял на перроне в обнимку со своим чемоданом и корзинкой и понимал, что не узнаю вокзал, на котором бывал множество раз. Вообще не узнаю. И дело не в том, что я забыл детали, а в том, что просто не могу их разглядеть. Вокруг меня бурлила обычная дневная суета, вот только толпа выглядела теперь странно: вместо людей в ней были какие — то размытые контуры, переливающиеся всполохами не имеющих названия цветов (то ли — тенями эмоций, то ли — отражением намерений). Нет, они не слились, не потеряли индивидуальность, но сказать, кто из этих людей во что одет, я не смог бы даже под страхом смерти.

Может, я съел что — нибудь не то?

Все двигалось и шевелилось, обменивалось импульсами, загоралось и гасло. Среди переливчатого моря сложных натур бросались в глаза две почти однотонные фигуры — одна из них вышла из того же поезда, что и я, а другая ждала первую у конца перрона. Почему — то мне показалось, что разглядывать их будет неразумно.

Что ж это делается — то, а? И сдается мне, что я знаю, чье это художество. Рано я обрадовался, что Шорох о себе знать не дает! Думал, мне сны снятся такие интересные, а это он ко мне ключик подбирал. Теперь мне стало понятнее поведение пациентов бухты Транка — от такого не то что сбесишься, от такого колесом пойдешь. Но паниковать не стоит — сам по себе вокзал ни капельки не изменился, а где находится выход, можно будет угадать по движению толпы. Надо только держаться вместе со всеми…