11/22/63 - Кинг Стивен. Страница 124

Известно мне следующее: потенциальный спасательный круг Марины прибыл за рулем универсала «Шевроле» – двухцветного, белый верх, красный низ – в дождливый день середины марта. Рут Пейн припарковалась у тротуара, и на ее лице, когда она оглядывалась по сторонам, читалось сомнение: она не знала, нашла ли нужный ей адрес. Женщину отличали высокий рост (но не такой высокий, как у Сейди) и крайняя худоба. Ее рыжеватые волосы падали на высокий лоб и на плечи. Прическа эта совершенно ей не шла. Она носила очки без оправы. Нос покрывала россыпь веснушек. Мне, уставившемуся на нее через щелку между шторами, Рут показалась женщиной, не употребляющей в пищу мяса и участвующей в демонстрациях «Запретить Бомбу». Думаю, именно такой она и была: исповедовала нью-эйдж еще до того как нью-эйдж вошел в моду.

Марина, должно быть, увидела ее из окна, потому что сбежала по наружной лестнице, радостно щебеча, с Джун на руках. Голову малышки она укрыла одеялом, чтобы уберечь от непрерывного мелкого дождя. Рут Пейн нерешительно улыбнулась и заговорила медленно, с паузами между словами:

– Добрый день, миссис Освальд. Я Рут Пейн. Вы меня помните?

– Da, – ответила Марина. – Да. – Потом добавила что-то по-русски. Рут ответила на том же языке... слегка запинаясь.

Марина пригласила ее в дом. Я подождал, пока над головой заскрипят половицы, а потом надел наушники, подсоединенные к установленному в настольной лампе «жучку». Разговор шел то на русском, то на английском. Марина несколько раз поправляла Рут, иногда со смехом. Я без особого труда понял, чем обусловлен приезд женщины. Как и Пол Грегори, она хотела брать уроки русского. По их частому смеху и все возрастающей легкости разговора понял и другое: они нравились друг другу.

Я этому только порадовался. Если бы я убил Освальда после покушения на жизнь генерала Уокера, нью-эйджевая Рут Пейн смогла бы приютить Марину. Такой вариант меня очень бы устроил.

На уроки Рут приезжала на Нили-стрит только дважды. Потом она начала забирать Марину и Джун. Вероятно, в свой дом в Ирвинге, богатом (во всяком случае, по меркам Дубового утеса) пригороде Далласа. Этот адрес в записях Эла отсутствовал – его не интересовали отношения Марины и Рут, вероятно, потому, что он намеревался покончить с Ли задолго до того, как винтовка окажется в гараже Пейнов, – но я нашел его в телефонном справочнике: дом 2515 по Западной Пятой улице.

В один из пасмурных мартовских дней, примерно через два часа после того, как Рут увезла Марину и Джун, Ли и Джордж де Мореншильдт подъехали к дому на коричневом «Кадиллаке». Ли выбрался из автомобиля с пакетом из плотной бумаги, боковую сторону которого украшали сомбреро и надпись «ПЕППИНО – ЛУЧШАЯ МЕКСИКАНСКАЯ КУХНЯ». Де Мореншильдт держал в руках шестибутылочную упаковку «Дос Экис». Разговаривая и смеясь, они поднялись по лестнице. С гулко бьющимся сердцем я схватил наушники. Сначала ничего не слышал, но потом кто-то из них включил лампу. После этого я словно оказался с ними в одной комнате, невидимым третьим.

Пожалуйста, не стройте планов убийства Уокера, подумал я. Пожалуйста, не усложняйте мою и без того трудную работу.

– Извините за беспорядок, – раздался в наушниках голос Ли. – Нынче она ничего не делает, только спит, смотрит телевизор да болтает о женщине, которой дает уроки.

Де Мореншильдт заговорил о нефтеносных участках, которые хотел бы заполучить на Гаити, резко отозвался о жестокости режима Дювалье.

– В конце дня грузовики приезжают на ярмарочную площадь и собирают трупы. Многие из них – дети, умершие от голода.

– Кастро и Фронт положат этому конец, – мрачно бросил Ли.

– Пусть провидение приблизит этот день. – Звякнули бутылки, вероятно, последняя фраза послужила тостом. – Как работа, товарищ? И почему ты сейчас не там?

Он не там, ответил Ли, потому что ему хочется быть здесь. Проще пареной репы. Он поднялся и ушел.

– А что они могут с этим сделать? Во всей фотолаборатории лучше меня никого нет, и старина Бобби Стоуволл это знает. Бригадир, его фамилия, – я не разобрал, то ли Грэфф, то ли Грейфф, – говорит: «Хватит изображать профсоюзного организатора, Ли». И знаете, что я делаю? Смеюсь, отвечаю: «Хорошо, svinoyeb», – и ухожу. Он свинья, и все это знают.

Однако чувствовалось, что новая работа Ли нравилась. Хотя он жаловался на покровительственное отношение и на то, что трудовой стаж ставится выше таланта. В какой-то момент заявил: «Знаете, в Минске, если бы всех ставили в равные условия, я бы через год управлял заводом».

– Я в этом не сомневаюсь, сын мой... Это совершенно очевидно.

Де Мореншильдт играл с ним. Подзуживал его. Мне это не нравилось.

– Вы видели утреннюю газету? – спросил Ли.

– Этим утром я не видел ничего, кроме телеграмм и служебных записок. Я здесь только с тем, чтобы вырваться из-за рабочего стола.

– Уокер сделал это, – продолжил Ли. – Присоединился к крестовому походу Харгиса. А может, это крестовый поход Уокера и Харгис присоединился к нему. Не могу сказать. Эта гребаная «Ночная скачка». Эти два дурня собираются обойти весь Юг, объясняя, что НАСПЦН – коммунистическая ширма. Они задержат десегрегацию и предоставление неграм права голоса на двадцать лет.

– Конечно! А еще они разжигают ненависть. И сколько пройдет времени, прежде чем начнется резня?

– Или кто-нибудь застрелит Ральфа Абернати [145] и доктора Кинга!

– Разумеется, Кинга застрелят. – В голосе де Мореншильдта слышался смех. Я стоял, прижимая руками наушники, по лицу катился пот. Все это ну очень напоминало прелюдию к заговору. – Это всего лишь вопрос времени.

Один из них воспользовался открывалкой, чтобы перейти ко второй бутылке мексиканского пива.

– Кто-то должен остановить этих двух ублюдков, – заявил Ли.

– Ты ошибаешься, называя нашего генерала Уокера дурнем. – Де Мореншильдт заговорил лекторским тоном. – Харгис – да, естественно. Харгис – шут. И не зря говорят, что он, как и многие из ему подобных, отличается извращенными сексуальными вкусами. Утром предпочитает трахать в щелку маленьких девочек, а после полудня – в очко маленьких мальчиков.

– Послушайте, так он же больной! – На последнем слове голос Ли дал петуха, как у подростка. Потом он рассмеялся.

– Но Уокер... он совсем из другого теста. У него высокое положение в Обществе Джона Берча...

– Эти ненавидящие евреев фашисты!

– ...и я предвижу, что достаточно скоро он может его возглавить. А завоевав доверие и одобрение других крайне правых групп, он вновь попытается поучаствовать в предвыборной кампании... но на этот раз не за кресло губернатора Техаса. Подозреваю, что цель у него будет более высокая. Сенат? Возможно. Может, Белый дом?

– Этого никогда не случится. – Но в голосе Ли слышалась неуверенность.

– Маловероятно, что такое случится, – поправил его де Мореншильдт. – Но не советую тебе недооценивать способность американской буржуазии пригреть фашизм под именем популизма. И не забывай про мощь телевидения. Без телевидения Кеннеди никогда не победил бы Никсона.

– Кеннеди и его железный кулак. – Похоже, президент изрядно насолил Освальду. – Он не успокоится, пока Фидель срет в горшок Батисты.

– Нельзя недооценивать и ужас, который испытывает белая Америка перед обществом, где законом жизни станет всеобщее равенство, независимо от цвета кожи.

– Ниггер, ниггер, ниггер, мексикашка, мексикашка, мексикашка! – взорвался Ли. Чувствовалось, что ярость переполняет его. – Только это я и слышу на работе!

– Нисколько в этом не сомневаюсь. Когда в «Морнинг ньюс» говорят «великий штат Техас», подразумевают «ненавидящий штат Техас». И люди слушают! Для такого человека, как Уокер – для такого героя войны, как Уокер, – шут вроде Харгиса – всего лишь средство достижения цели. Точно так же Гитлер использовал фон Гинденбурга. При помощи хороших политтехнологов Уокер сможет пойти очень далеко. И знаешь, что я думаю? Человек, который убьет американского генерала-расиста Эдвина Уокера, окажет обществу услугу.