11/22/63 - Кинг Стивен. Страница 133

Они с Элли приехали на «Ранч-вэгоне» Дека. Я посмотрел, как они выезжают со стоянки, а потом поплелся к моему «шевроле», который теперь – наверняка несправедливо – считал автомобилем, приносящим беду. И мне ужасно не хотелось возвращаться на Нили-стрит, где, несомненно, предстояло услышать, как Ли вымещает на Марине раздражение, вызванное неудачным выстрелом в генерала Уокера.

– Мистер А? – окликнул меня Майк. Бобби Джил стояла чуть позади, сложив руки на груди. Она выглядела потерянной и несчастной.

– Да, Майк?

– Кто оплатит больничные счета мисс Данхилл? И хирургию, о которой шла речь? У нее есть страховка?

– Какая-то есть. – Но едва ли достаточная, чтобы покрыть такие расходы. Я подумал о ее родителях, однако меня тревожил тот факт, что они до сих пор не приехали. Не могли же они винить ее за содеянное Клейтоном... или могли? Я не понимал, каким образом, но я появился из мира, где женщины и мужчины в большинстве своем имели равные права. Никогда раньше Америка 1963 года не казалась мне такой чужеземной страной, как в этот момент.

– Я помогу, насколько удастся, – ответил я. Но чем? Моих денежных запасов вполне хватало для того, чтобы протянуть несколько следующих месяцев, однако едва ли я смог бы оплатить и половину всех необходимых пластических операций. Я не хотел возвращаться в «Честный платеж» на Гринвилл-авеню, но, похоже, ничего другого не оставалось. До Кентуккийского дерби было меньше месяца, и, согласно спортивному разделу записей Эла, забег этот выиграл Шатогей, темная лошадка. Тысяча баксов на него могла принести семь или восемь тысяч, которых хватило бы, чтобы оплатить пребывание Сейди в больнице – по ценам шестьдесят третьего – и часть (если не все) последующих операций.

– У меня есть идея. – Майк оглянулся. Бобби Джил поддержала его улыбкой. – Бобби со мной это придумали.

– Мы с Бобби, Майк. Ты уже не ребенок, говори как взрослый.

– Да-да, извините. Если вы зайдете с нами в кафетерий минут на десять, мы вам все объясним.

Я зашел. Мы выпили кофе. Я выслушал их идею. И согласился. Иногда, если прошлое стремится к гармонии с самим собой, мудрый прочищает горло и подпевает ему.

В тот вечер ссора в квартире над моей головой разгорелась нешуточная. Малышка Джун вносила свои пять центов – орала как резаная. Магнитофон я включать не стал: ругались на русском, по большей части. Потом, где-то около восьми, воцарилась непривычная тишина. Я предположил, что они улеглись спать на два часа раньше обычного, и как же это радовало.

Я уже подумывал о том, чтобы улечься самому, когда к дому подкатил огромный «Кадиллак». Из кабины выскользнула Джин, следом выпрыгнул как чертик из табакерки Джордж. Открыл заднюю дверь и достал большого плюшевого кролика с невероятным пурпурным мехом. Я таращился на это действо через щель между шторами, пока до меня не дошло: завтра Пасхальное воскресенье.

Они направились к наружной лестнице. Джин шла, Джордж несся галопом. От его громоподобных шагов по шатким ступеням дрожал весь дом.

Я слышал удивленные голоса у себя над головой, приглушенные, но ясные вопросы. Шаги пересекли потолок, заставив задребезжать люстру в гостиной. Освальды подумали, что прибыла далласская полиция, чтобы арестовать главу семейства? Или кто-то из агентов ФБР, приходивших к Ли, когда они жили на Мерседес-стрит? Я надеялся, что сердце маленького ублюдка запрыгнуло ему в горло и чуть не удушило.

Раздался громкий стук в дверь на втором этаже, потом веселый голос де Мореншильдта:

– Открывай, Ли! Открывай, язычник!

Дверь открылась. Я надел наушники, но ничего не услышал. Потом, когда уже собрался воспользоваться микрофоном в пластмассовой миске, Ли или Марина включили лампу с установленным в ней «жучком». Он снова заработал, во всяком случае, на какое-то время.

– ...для ребенка. – Голос Джин.

– Ой, спасибо! – воскликнула Марина. – Огромное спасибо, Джин, вы так добры!

– Не стой столбом, товарищ, налей нам что-нибудь, – добавил де Мореншильдт. Судя по голосу, он уже пропустил несколько стаканчиков.

– У меня только чай, – раздраженно и полусонно ответил Ли.

– Чай – это хорошо. У меня есть чем его разбавить. – Я буквально увидел, как де Мореншильдт подмигнул.

Марина и Джин перешли на русский. Ли и де Мореншильдт – его тяжелые шаги узнавались безошибочно – двинулись на кухню, где я услышать их не мог. Женщины стояли около лампы, и их голоса полностью заглушали мужские.

Потом Джин воскликнула на английском:

– Господи, это ружье?

Все замерло, включая – судя по ощущениям – и мое сердце.

Марина рассмеялась. Звенящим смехом коктейльной вечеринки, ха-ха-ха, насквозь фальшивым.

– Он теряет работу, у нас нет денег, а этот безумец покупает винтовку. Я говорю: «Поставь ее в стенной шкаф, ты, чокнутый идиот, чтобы не пугать беременную жену».

– Я хотел пострелять по мишеням, ничего больше, – заговорил Ли. – В морской пехоте у меня получалось. В мою честь «панталонами Мэгги» [149] не размахивали.

Новая пауза, продлившаяся, как мне показалось, целую вечность, а потом громовой смех де Мореншильдта.

– Да ладно, не пудри мне мозги! Как ты смог не попасть в него, Ли?

– Я понятия не имею, о ком вы говорите.

– О генерале Уокере, парень. Кто-то чуть не разбрызгал мозги этого негроненавистника по стене кабинета его собственного дома на Черепашьем ручье. Ты хочешь сказать, что ничего об этом не знаешь?

– В последнее время я газет не читал.

– Да? – удивилась Джин. – Разве там, на стуле, не «Таймс гералд»?

– Я про новости. Слишком они тоскливые. Только раздел юмора и страницы с вакансиями. Большой Брат говорит: работай, или ребенок умрет с голоду.

– Так этот неудачный выстрел – не твоя работа? – спросил де Мореншильдт.

Дразня его. Подкалывая.

Вопрос – почему? Либо де Мореншильдт никогда в жизни не поверил бы, что такое ничтожество, как Кролик Оззи, стреляло вечером в среду... либо он точно знал, что стрелял Ли. Может, потому, что Джин заметила винтовку. Мне всем сердцем хотелось, чтобы женщины ушли, и я, послушав разговор Ли и его своеобразного друга, возможно, получил бы ответы на свои вопросы. А так... сомнения все равно оставались.

– Вы думаете, я свихнулся до такой степени, чтобы стрелять, зная, что Джон Эдгар Гувер заглядывает мне через плечо? – Ли говорил так, словно старался подыграть де Мореншильдту. «Шутим вместе с Джорджем» вместо «Поем вместе с Митчем», но получалось у него не слишком.

– Никто не говорит, что ты в кого-то стрелял, Ли, – попыталась успокоить его Джин. – Просто пообещай, что найдешь для винтовки безопасное место в шкафу, когда твой ребенок начнет ходить.

Марина ответила на это на русском, но я время от времени видел малышку во дворе и знал, что она говорит: Джун уже начала ходить.

– Джуни понравится этот славный подарок, – сменил тему Ли, – но мы не празднуем Пасху. Мы атеисты.

Может, он и был атеистом, но, согласно записям Эла, Марина – с помощью своего воздыхателя, Джорджа Бауха, – тайком окрестила Джун в разгар Карибского ракетного кризиса.

– И мы тоже! – воскликнул де Мореншильдт. – Именно поэтому мы празднуем Пасхального кролика! – Он подошел ближе к лампе, и его смех чуть не оглушил меня.

Они поговорили еще минут десять, то на русском, то на английском. Потом Джин засобиралась.

– Оставляем вас с миром. Думаю, мы вытащили вас из постели.

– Нет-нет, мы не спали, – ответил Ли. – Спасибо, что заехали.

– Мы скоро поболтаем, Ли, – прогрохотал де Мореншильдт. – Приезжай в загородный клуб. Мы организуем официантов в коллектив!

– Конечно, конечно. – Они уже шли к двери.

Де Мореншильдт сказал что-то еще, но слишком тихо, и я разобрал лишь несколько слов. Вроде бы вернул ее себе.

Когда ты вернул ее себе? Этот вопрос задал де Мореншильдт? В смысле, когда ты вернул себе винтовку?