Паутина чужих желаний - Корсакова Татьяна Викторовна. Страница 32

– Всем приятного аппетита! – У меня был выбор: усесться на пустующий стул между Лешиком и Серафимом, либо занять место во главе стола. Я выбрала последнее, в конце концов, я здесь хозяйка.

Маневр мой не остался незамеченным: Амалия презрительно фыркнула, Серафим удивленно вскинул бровь, Лешик одобряюще улыбнулся, Сева на мгновение перестал размахивать салфеткой, а Рая заметно побледнела.

– Не по Сеньке шапка, – проворчала моя вторая мама, не сказать чтобы очень громко, но так, что все заинтересованные лица сумели ее расслышать.

– Хотела перед тобой извиниться за вчерашнее. – Я улыбнулась как можно более лучезарно. – Если б знала, что волосы у тебе наращенные, а не натуральные, ни за что не стала бы их выдергивать. Они ж, наверное, дурных денег стоят, а тебе экономить нужно, тебе ведь приходится не только себя, но еще и лучезарного Серафима содержать.

Амалия зашипела, а ее роскошное декольте пошло багровыми пятнами. Серафим, который прежде развалившись сидел на стуле, резко выпрямился и посмотрел на меня с ненавистью.

– Что-то ты больно деловая стала после этой своей больнички. – Зеленые глаза недобро сощурились. – Может, это оттого, что ты кое-чего не помнишь? – В голосе его послышалась многозначительность вперемешку с угрозой. – Может, тебе стоит память освежить?

– Ты освежать будешь? – Я с такой же точно многозначительной угрозой поиграла столовым ножом, прежде чем вонзить его в исходящий умопомрачительным ароматом кусок мяса.

Наверное, Серафим не остался бы в долгу и принялся бы освежать мою память прямо за обеденным столом, если б в нашу перепалку не вмешался Лешик.

– Прекрати, – тихо сказал он и посмотрел на Серафима взглядом, не предвещающим ничего хорошего.

Удивительное дело, но Серафим послушался, уткнулся в свою тарелку и больше за все то время, что длился обед, не произнес ни единого звука. Амалия была с ним солидарна и негодование свое выражала исключительно презрительными гримасами. Рая ела мало, то и дело бросая в мою сторону тревожные взгляды. Единственным человеком, которого царящее в столовой напряжение, видимо, ничуть не смущало, оказался Сева, вид у него был рассеянный и мечтательный. А меня снедало любопытство, что же такое постыдно-страшное собирался поведать присутствующим Серафим. Насколько я успела понять, предшественница моя была едва ли не святой: работала за копейки, вместо того чтобы попросить бабок у опекуна, помогала непризнанному гению, содержала двух уродов-бездельников, собиралась усыновить беспризорника. Ангел во плоти, а не девушка. Что ж за тайна такая постыдная?..

...Все, жить мне более незачем. Сегодня утром приезжал Андрей Сергеевич, имел с папенькой долгий разговор. А за обедом Лизи объявила, что князь Поддубский сделал ей предложение и она согласилась...

С обеда я отпросилась, сослалась на мигрень. Заперлась в своей комнате, плакала, думала о том, как все несправедливо в жизни устроено. Решение пришло легко, только б хватило смелости совершить задуманное...

...Веревка шершавая, царапает ладонь, свивается кольцами на притрушенном свежим сеном полу. Петля никак не получается. Не знаю я, как правильно ее делать, потому, наверное, и плачу. В амбаре тихо и жарко, сквозь щели в досках пробиваются солнечные лучи. И пылинки оттого кажутся золотинками. Вот и я стану как золотинка. Я даже платье свое золотое надела, чтоб красиво было...

С петлей я справилась. Надежно, должно быть, получилось. И балка вон подходящая. Приставить лесенку, перебросить веревку, встать на колоду...

Сейчас, сейчас. Закрыть глаза, прошептать слова молитвы. Понимаю, что уходить вот так – это грех, но жить с теми мыслями, с которыми я живу, еще больший грех. Я же им всем смерти желаю: и Лизи, и мадам, и даже Андрею. Особливо Андрею. Пусть уж лучше я уйду...

Петля царапает шею и мучительной колкостью своей напоминает гувернантское платье. А колода под ногами раскачивается, того гляди упадет.

Решено, досчитаю до десяти, а потом спрыгну. Один, два, три, четыре... Скрипит что-то? Нет, почудилось. Пять, шесть...

– Сонюшка! – Тихий вскрик и одновременно крепкие руки вокруг моей талии, держат, не дают прыгнуть. – Да что же ты удумала, окаянная?!

Стэфа! И как только узнала?! Все испортила! Другим разом я не решусь. Я и ныне еще не до конца решилась...

– Я смотрю, в комнате тебя нету, и платья нету... – Стэфа держит крепко, не вырваться, сдергивает с шеи петлю. – А Настена говорит, что ты к амбарам пошла вся разнаряженная. Не хотела я идти следом, думала, может, на свидание к Семену Ефимовичу, а потом точно в спину кто толкнул... Ну зачем же ты так, Сонюшка? Неужто нету другого выхода?

– Нету. – Сажусь тут же на колоду, сжимаю голову руками. Руки трясутся, а в голове точно жернова крутятся, собственный голос глухой и еле слышный. – Не могу я без него, Стэфа, понимаешь? У меня душу точно выжег кто. Я ж думала, любовь – это радость, а оно вон как... – От слез больно говорить и дышать тяжело. А в воздухе пылинки-золотинки кружатся. Не вышло у меня стать золотинкой...

– Ох, горюшко мое. – Стэфа гладит меня по волосам, стряхивает с подола соломинки. – Так любишь князя этого своего, что на все готова?

Вместо ответа киваю головой. Я даже в петлю из-за него готова...

Стэфа молчит очень долго. И я молчу. Мне больше сказать нечего, да и не хочется. Конечно, я не умерла сегодня, но что-то во мне все равно сгинуло...

– Есть один способ. – Стэфин голос едва различим, а во взгляде тоска пополам с решимостью. – Не желала я тебе, Сонюшка, такой доли, но коль тебе и жизнь без него не мила...

Перед тем как уснуть, я решила почитать на сон грядущий. За неимением более подходящего чтива взялась за ежедневник своей предшественницы. Сказать по правде, изучать этот гроссбух было скучно, сплошные сокращения, какие-то даты, непонятные цифры. Заинтересовал меня единственный момент: номер мобильного телефона, подчеркнутый аж двумя красными линиями. Рядом с номером все тем же каллиграфическим почерком было выведено: «Виталий Сабурин!!! Встреча в 14.00» Что это за Виталий Сабурин такой? Надо бы завтра разузнать поподробнее. Последняя запись в ежедневнике датировалась тем самым днем, в который мы попали в аварию. Похоже, Рая не врала насчет намерений своей прежней хозяйки посетить банк, потому что записи заканчивались аккуратненьким, старательно выведенным словом «банк». Я отложила ежедневник, зевнула. Все, на сегодня хватит с меня приключений, самое время поспать.

Ночью мне снились кошмары, я вертелась на огромной кровати, стонала и силилась проснуться. А когда наконец мне это удалось, оказалось, что сорочка моя насквозь мокрая от пота, дышать нечем, голова раскалывается от боли, а перед глазами плавают фиолетовые круги. Чувствуя себя полнейшей развалиной, я сползла с кровати, настежь распахнула окно и вскрикнула от неожиданности – оконная рама была затянута паутиной так плотно, что с трудом пропускала солнечный свет. Могу поклясться чем угодно, еще вчера окно сияло абсолютной чистотой. Активные, однако, в этом доме насекомые. Санстанцию, что ли, вызвать?..

Я прекрасно понимала, что санстанция в этом деле мне не помощник, что паутина на моем окне появилась неспроста, что она – отражение узора на моем запястье, намек и предупреждение. Знать бы еще, какое именно... Ерунда, паутина – она и в Африке паутина, надо просто сказать Рае: пусть горничная вымоет окно.

Раю я позвала в свою комнату сразу после завтрака, подвела к окну, отдернула шторы. В свете солнечных лучей паутина подрагивала и мерцала золотым, это было даже красиво. Рая красоту не оценила и с тихим стоном упала в обморок. На мои вопли прибежал Вовка, бросил быстрый взгляд сначала на паутину, потом на беспамятную экономку и велел принести воды.

Пока Вовка возился с Раей, я тихо сидела на краю кровати, обхватив себя руками за плечи, и думала над тем, как же мне жить дальше. По всему выходило, что жизнь у меня будет веселой, полной приключений, падающих в обморок экономок и затянутых паутиной окон.