Держи меня крепче (СИ) - "Душка Sucre". Страница 130

И если у тебя сейчас дрожь по коже –

Мы сможем быть вместе, все быть может!«40

Меня почему-то всегда привлекали подобные песенки – грустные и обнадеживающие… Уверена, все девчонки-старшеклассницы тащатся от подобных любовных соплей. Но, черт возьми, это так ми-и-ило!

Мой мозг стал входить в состояние дремы, убаюканный дождем.

Где-то на закоулках сознания раздалось задумчивое шеровское:

– Ты любишь зиму? – но я уже спала и приняла эту фразу за сон. Очень приятный сон, в котором мы с Тёмой резонировали на одних частотах, а наши мысли друг друга дополняли и мы могли закончить фразу друг за друга… Странный сон. Неправдоподобный, но чертовски приятный и сладкий… как и пожелал Артемка…

«Кажется, эта балбесинка уснула на подоконнике» – понял Шер, не дождавшись ее ответа, и, улыбнувшись своим мыслям, встал с кровати, так приятно пахнущей его малышкой, чтобы переложить ее на кровать.

Мне снились Трус, Балбес и Бывалый, причем тот, который Балбес, разодетый в китайский традиционный халатик, свернувшись клубочком на лавочке в аллее, спал. Мирно так себе дрых, никого не трогал и сладко причмокивал губами. Неожиданно на аллею приперся Бывалый, распинывая все, что попадалось на его пути, и одним своим чокнутым взглядом повергая людей в шок. Постепенно, расшугав весь прочий люд, кроме притаившегося в сторонке со старинным устройством для фотографирования (то самое, которое имеет черную ширму и прилагающуюся вспышку) Труса, Бывалый дошел до премило спящего Балбеса и скинул его в ворох прошлогодней листвы. Но последний от этого не проснулся – лишь расслабленно вздохнул и продолжил в своих мечтах гнать самогонку. Зато в качестве новых нарушителей его сна на смену предыдущему хулигану прибежали ожившие кошки-копилки и стали стягивать с него халат, который с надеждой пустить на паруса потащили с собой на огромный корабль, пришвартованный на причале, у штурвала которого стоял царь Салтан в смешных очочках Гарри Поттера. «Паруса» были воздвигнуты в самые кратчайшие сроки и судно вышло в открытое море. Неведомо как увязавшийся следом Балбес возлежал на надувном матрасе, который был прикреплен к кораблю тросом, так что спящий юморной типчик плыл со всеми удобствами на буксире. Но, как и бывает частенько в открытом море – вскоре их настиг шторм – небеса разверзлись, явив команде матросов и прочим пассажирам разъяренного Зевса, который был подозрительно похож на Бывалого: круглые вращающиеся глазки, один из которых подбит, налепленный на щеке крестом лейкопластырь и, в довершение образа, тельняшка, треники и кепарик. Эта помесь Бога с типичным гопником пулялась молниями, вопя при этом что-то о гранатах и фашистах, а затем она заметила Балбеса и начала над ним обхохатываться. Да так сильно, что чуть с небес не свалилась в море и не утонула. Громоподобный смех помеси начал плавно переходить в звук не прекращавшегося всю ночь проливного ливня…

В этот момент я начала просыпаться. Открывать глаза не торопилась – лишь прислушивалась к настойчиво стучащим по окну и карнизу каплям дождя. Судя по звуку, капли были огромными. Приятные звуки, мои любимые.

Потянувшись, я скинула одеяло и села на кровати, краем глаза отметив, что на циферблате прикроватного будильника сейчас что-то около семи утра (нереальная рань), а другим краем, что Соня опять усадила своего огроменского медведя со странным именем Хрен Болотный на подоконник. Его ей подарил Максим на день рождения, но сестренка посчитала большую плюшевую игрушку недостойным подарком на семнадцатилетние, так что сразу невзлюбила его и частенько использовала в качестве груши или в качестве спасителя от утреннего солнца, которое в начале дня первым своим самым важным делом считало одарить кровать Сонечки теплыми яркими лучами, выставляя мишку на подоконник.

Поболтав ногами, свешенными с кровати и не обнаружив еле приоткрытым левым глазом (правый все еще спал) в пределах видимости ни одного тапка, я огорчилась, встала, потянулась и возжелала больше света в комнату, так что сонно обратилась к медвежонку:

– Хрюша, – ну, по-моему, Хрен Болотный – слишком неподходящее имя для такого милого кареглазого мишки, – опять ты себе все солнце забрал!

– Знаешь, дорогая, – вдруг заговорил медведь шеровским голосом, – меня по-всякому называли, но «Хрюшей»?.. Ты серьезно?

Я в момент проснулась и воззрилась на расслабленно восседавшего на моем подоконнике Шера, цветущего и благоухающего, будто сейчас не раннее утро, а, как минимум, полдень.

– Ты… что… тут делаешь? – голос меня подводил, но все же я умудрилась спросить.

– Я тут сижу, – выделил он каждое слово, издевательски передразнив меня.

– Это я вижу. Я спрашиваю про то, что ты забыл у меня дома? Как, вообще, пробр… – я осеклась, внезапно вспомнив всё.

Ответа на этот вопрос мне больше не требовалось, так как перед глазами одна за другой пронеслись картинки вчерашнего вечера.

– Ну, как, солнц, сама вспомнила или… – тон его сделался вкрадчивым и томным: – некоторые моменты прояснить?

– Какие такие моменты? – в мгновение ока зацепилась я.

– Всякие…

– Что значит «всякие»?

– То, – Шер прошелся по мне похотливым взглядом и самодовольно усмехнулся, – и значит.

Я проследила за его взглядом и обратила на себя внимание. Вот чёрт! Мои руки тут же образовали на груди замок, а колени сами собой съехались, потому что бедра прижались друг к другу, как приклеенные. Кажется, в тот момент мне казалось, что таким образом я становлюсь менее развратной.

А то стою тут в лифчике и трусиках… и ладно бы обычных… в ажурных! И понесла меня нелегкая на этот дурацкий вечер!.. Фу, никогда в жизни себе не прощу!

Постояв так секунд пятнадцать, я решилась на активные действия, а именно: совершить прыжок до кровати, стянуть одеяло и укутаться. В общем, под загадочную улыбку Шера мне это удалось.

– Чего пялишься, извращенец? Это ты меня раздел? Как ты посмел? – сказала я, замотанная в одеяло как древнеегипетская мумия в погребальные холсты.

– Я просто не мог позволить тебе спать в такой неудобной одежде, – развел он руками, мол, гляньте какой я хороший.

– Ты не имел права!.. И, вообще, что ты там еще посмел сделать?

– Я? Да не, я ничего… А вот ты, – тут он вновь загадочно ухмыльнулся. Убила бы, гад-загад.

– Чего? – мои глаза выкатились из орбит.

– Эй, малыш, не кипятись и не писай кипятком!

А мне как раз в туалет охота… Но правда важнее!

Я еле как взяла себя в руки и рассудительно успокаивающим саму себя тоном прошипела:

– Я не писаю. Окей. Так что, ты говоришь, я сделала?

– Ха! – продолжал он издеваться. – Ты была великолепна!

– В чем? – заорала я, не помня себя, позабыв о внутренней установке на спокойствие. Да я тебя, гаденыш, с подоконника сейчас скину в порыве убийства.

– Во всем, – он утвердительно кивнул и расплылся в довольной улыбке.

– Черт, да неужели ты не можешь нормально сказать? – продолжила я взрываться.

– Ты назвала меня чертом?

– Считай, что это вводное слово. Хотя… нет! Не считай! Не считай! Первое слово съела корова! – вспомнила я детское выражение.

– Я что, в детсаде?

– Ты в дурдоме! – какая я самокритичная…

– Как самокритично…

Он мои мысли, что ли, читает? Точно извращенец.

С глухим стоном я повалилась на кровать и возжелала подохнуть. И еще, чтобы в моей кончине обвинили Артема Охренчика и дали ему пожизненный срок. Пусть зэков лучше изводит в тюряге.

– Э-эй… – донеслось со стороны окна. – Ты плачешь что ли?

Вот пристал. Сначала довел, а теперь интересуется состоянием. А я, блин, не плачу. Вообще никогда не плачу. Но он этого не знает. И не узнает никогда. Потому что ему, по большому счету, нет до меня дела. Я для него типа игрушка на ночь.